Дорога цвета собаки - Наталья Гвелесиани

Решив, что так полагается по этикету Общины, Годар тоже слез с коня и снял шляпу, хотя ему вовсе не хотелось тащить из почтительности за собою лошадь по склону, подставив голову под светило, словно сбрасывающее темные тесные обручи. Да и получалось у него весьма неловко: Годар оступался, наскакивал спиной на коня и так запыхался, что потерял Зеленого витязя из виду. Тогда он, отбросив условности, нагнал его на коне.

Мартин поджидал его у подножия холмика, где располагалось жилище Верховного Посвященного. Холмик этот ничем не отличался от других возвышенностей. Разве что рядом с фундаментом, куда был посажен в свое время аккуратный кирпичный домик – не глинобитный, в отличие от остальных – находилась еще и беседка, окруженная поразительно свежими, крепкими плодовыми деревьями высотою с человеческий рост. К домику вела от подножия вытесанная в земле лестница. Когда они, привязав внизу коней, преодолели последнюю ступеньку, Почтенный Сильвестр тоже показался Годару вытесанным в земле.

Он возник перед взором неожиданно: сидящий во дворе на табурете старец – прямой, с очень длинными руками, лежащими вдоль колен. Скуластое лицо в обрамлении непокрытых седых волос, ниспадающих редкими прядями на плечи и узловатые, холмистые кисти рук, казались наиболее удачными фрагментами глиняного изваяния. Был он, как и другие посвященные, одет в белую рубаху, только в длинную, просторную, неподпоясанную, в широкие штаны; ступни утопали в больших тапочках, и не понять было, сколько еще веса осталось под этим одеянием.

Он сразу встал им навстречу. Мартин, не говоря ни слова, порывисто обнял его, после чего представил Годара и, уже по пути в дом, сообщил вкратце о том, куда они направляются, – так, как можно сообщить важную для себя весть отцу – без ложной скромности, с налетом бравады.

Почтенный Сильвестр слушал молча. Он был выше ростом их обоих и может быть поэтому казался крепким. Пока товарищ беседовал с Посвященным, вдаваясь в подробности о своей военной карьере и о повседневной жизни Скира, Годар представлял бархан, на который медленно, размеренно и неотвратимо сыплется сверху песок: день за днем, песчинка за песчинкой. Зыбучая верхушка тонет в песчинках, начиная терять их. Годар видел в окно соседний холмик, где обитал в своем жилище один из Хранителей. Этот холмик не гнулся, в отличие от других, к склону. Однако зрелище это наводило ужас, так как холмик словно падал навзничь, застыв на мгновение в сокрушительном падении, чтобы прокрутить в памяти всю свою жизнь, а на груди его утопало в зыбучем песке жилище посвященного.

Предчувствие опасности, непонятно откуда и кому угрожающей, выражалось обычно у Годара в смутных образах-ассоциациях.

Спина Почтенного Сильвестра прикрыла обзор за окном. Старец, и без того показавшийся Годару неприветливым и отстраненным, заговорил у окна, стоя к гостям спиной:

– Я хотел бы остановить тебя, Аризонский. И тебя, и твоего друга-чужестранца. Кевин, видно, совсем лишился рассудка, если отпустил тебя на верную гибель. Но если уж смотреть правде в глаза, пришел и мой черед потерять голову. Я расскажу вам на дорогу притчу. В нее я посвятил одного жизнелюбивого витязя, побывавшего в Общине полгода назад и не назвавшего имени. Он был замотан в красный плащ и имел при себе лишь кинжал. Обаятельный, но самонадеянный юноша говорил, что питается одними кореньями, а дерется – мозговыми извилинами. Это был единственный витязь, решивший прийти ко мне перед битвой по зову сердца. Все остальные прокладывают свой путь через Холмогорье скорее из учтивости, да и благословение властей Скира накладывает негласные обязательства. Я знаю: Аризонские никогда не руководствовались только обязательствами. Авось, моя притча найдет место в арсенале твоего оружия, Мартин, и вам повезет больше, чем тому юноше.

Негромкий голос Почтенного звучал без пафоса. Голос нельзя было назвать шелестящим, так как шелест предполагает трение сухих листьев на земле или на дереве. Этот же одинокий лист пребывал в воздухе. Только белая одежда старца скрашивала суровую полутьму комнаты, интерьер которой составляли столы – письменный и обеденный, кушетка и шкаф с книгами да папками с деловыми бумагами. Кухня находилась в углу, за полотняной перегородкой. Стены и пол жилища были непокрашены.

Все это вместе повергло Годара в уныние. Сердце его откликнулось на пафос ситуации тем, чем смогло – грустной экзальтацией. Пожалуй, впервые за время пребывания в Суэнии, Годару стало холодно. Возникло желание подержаться за руку Мартина, который ничего такого не чувствовал, то ли затем, чтобы обрести равновесие, то ли ему понадобилось удержать Аризонского от непонятно какой беды. Восхищаясь Зеленым витязем, искренне считая его сильнее себя, Годар находил нужным втайне опекать его.

Друг его ждал повествования старца с лицом открытым, обнадеженным, не скрывая благоговения. Однако он не пожирал глазами спину дорогого ему человека, хотя, чувствовалось, так соскучился по нему, что готов был созерцать его, не отрываясь, сутки напролет.

Годару же казалось, что старец стоит спиной и медлит с рассказом потому, что ждет, пока он, неискушенный чужестранец, укрепит свое сердце. Однако, когда Верховный Посвященный приступил к изложению притчи, Годар отключился от своих тревог незаметно. Образы, к которым прибегал Посвященный, уносили его в детство, а оттуда неслись навстречу нерастраченные, подзабытые чувства. Образы были словно вычитаны из одной его тетради.

В притче говорилось о Собаке. Все на свете – Собака, гласила самая главная мудрость. Почти все на свете. И первый путешественник, шедший по пустынной дороге поступью хозяина, тоже был Собакой. В душе его, как и во всем почти свете, пребывали Собаки – Белая и Черная.

Белая собака была старшей и сильной сестрой. Черная робко жалась к ней, стараясь не привлекать к себе внимания и не требуя ничего, кроме права на маленькие радости от близости к своей мудрой сестре.

Путешественник искал двойников своих Собак, чтобы все они смогли служить друг другу, ибо считал, что каждая Собака должна иметь двойника, как должен иметь двойника он сам.

И нашел он землю, на которой почувствовал близость к своему ненайденному двойнику. И прикипел к ней душой. И пригласил друга, который шел за ним. И увидел там женщину, которую полюбил.

Его вера, его дело, его женщина, его друг, которого короновал он на владение своей землей, стали его Собаками. Это означало, что великий путешественник запер Дорогу, а ключ подкинул в карман далекому потомку через посредничество Хранителей.

Нет ничего дороже Собаки и священной пустынной дороги. Но Дорога – не Собака.