Воробей. Том 1 - Андрей Дай

Борисович слыл большим… скажем так: поклонником всего французского. Подозреваю, что не в последнюю очередь в пику многочисленным приверженцам Англии, но факт оставался фактом, вне зависимости от причин. Я же Франции не симпатизировал, и в нежно лелеемой Юсуповым Санкт-Петербургской группе франкоманов участия принимать не желал.

Кстати говоря, у князя Николая с англоманами развязалась едва ли не настоящая… ну если и не война, то противостояние — точно. Дошло до того, что, пользуясь своим кажущимся безразмерным богатством, Юсупов попросту выкупил здание, в котором располагался на правах аренды знаменитый Английский Клуб. Естественно, клубу пришлось искать иное пристанище.

Ну что я могу сказать о гнезде Юсуповых? Начну с того, что это, вообще-то, всего лишь, одно из пятидесяти семи таких «гнезд» только в России. А еще у них, насколько мне было известно, была в собственности недвижимость в Италии и Франции. Однако же этот дворец, считался так сказать — главным. Основным пристанищем не слишком большой семьи.

Конечно же, особняк был шикарен. Настолько, что легко спорил богатством отделки не то что бы с довольно скромным Зимним, а даже и с блестящим во всех отношениях Большим Петергофским дворцом. И может быть, если чем и проигрывал резиденции российских императоров, так это количеством собранных произведений искусства. Ну и размерами, естественно. Но оно и понятно. Юсуповым не было нужды содержать ту бездну народа, что кормилась крошками с хозяйского стола в царских владениях.

Чтобы попасть в домашний театр, нужно было спуститься вниз по великолепной мраморной лестнице из роскошного римского — украшенного вазами, бюстами, зеркалами и канделябрами — фойе. Рассказывают, отделку этой лестницы, князь Николай увидел в одной из итальянских старинных вилл. Хотел купить, но хозяева соглашались продать ее только вместе со всем строением. Пришлось ему покупать все здание, а в Санкт-Петербург забрать только мрамор отделки. Что стало с остальной виллой история умалчивает.

Прошли, раскланиваясь с вельможами, через украшенный в стиле барокко зрительный зал, а потом по опять-таки мраморной, но теперь винтовой — поднялись на второй ярус, в ложи. Наша была та, что справа от центральной. Императорской. Не сомневаюсь, что князь Николай Борисович, на правах хозяина, устроится там же. И не преминет на протяжении всего представления внушать свою позицию регенту империи, великому князю Александру. Мне же срочно нужно было что-то придумать, как-то суметь перекинуться парой слов с Бульдожкой, до того, как случится непоправимое.

На счастье, нам с Наденькой как, в некотором роде, привилегированным гостям, в качестве гида и компании по ложе, была представлена одна из дочерей князя Николая Борисовича, княжна Зинаида. Девочке на вид было лет тринадцать или четырнадцать, но вела она себя словно бы многоопытная светская львица. С этакой вельможной ленцой поясняла нам темным суть происходящего на маленькой сцене — представляли итальянские актеры, и мы ни единого слова не понимали. Вальяжно помахивала веером, и когда Надежде стало слегка дурно от духоты, надменно приказала присутствовавшему же в ложе ливрейному слуге принести воды для ее светлости, графини фон Лерхе.

Все в один миг изменилось, стоило оркестру заиграть музыкальный финал оперы.

— Идемте, — оживилась маленькая Юсупова. — Ну, идемте же! Папенька велел непременно быть в римском зале после спектакля!

Я помог встать супруге, и потянул ее в фойе. Нервозность Зинаиды передалось и мне, или на кону было осуществление важнейшей части моего глобального плана — лишь Господу нашему ведомо. Однако же Надежду мне приходилось, чуть ли не тянуть за собой, как бурлаки тянул лямку грузовых барж на Волге.

— Ваше императорское высочество, — поприветствовал я выходящего из императорской ложи регента. — Вынужден признаться, был бы рад видеть вас в любом ином месте, кроме этого.

— Вот как? — несколько опешил Бульдожка. — Отчего же? Или вам, Герман Густавович, не по сердцу пришлось гостеприимство князя Николая?

— Отнюдь, — еле сдержался, чтоб не хмыкнуть. Но очень уж любимое словечко поручика Ржевского к месту пришлось. — Мы с Надеждой Ивановной искренне впечатлены вкусом и расположением его сиятельства.

— Что же тогда? — нахмурился Александр.

— Сейчас, на глазах у всех, генерал Ле Фло станет просить вас спасти его любимую Францию. И вы, ваше высочество, станете его слушать. Мне же будет стыдно это видеть даже и со стороны.

— Стыдно?

— Истинно так. Стыдно, Александр Александрович. Как было бы неловко общаться с любым иным пособником злодеев и преступников.

— Объяснитесь уже, — поморщился князь. — Что вы мне тут… кружева плетете.

— Злоумышленники, что готовились отравить вашего брата в Ницце, пользовались во Франции если и не полной поддержкой правителей, то уж точно их молчаливым попустительством. Те же, что совершили покушение на вашего батюшку, императора Александра Освободителя, имели точнейшие сведения о маршруте следования императорского кортежа, но и о времени проезда оного. Что это, как не злой умысел французов? Ныне же, они, пособники заговорщиков и злодеев, до сих пор укрывающие у себя злейших врагов Империи, станут слезно просить вас вмешаться в исполнение истинно Божественного замысла…

— Да уж, — слегка смутился регент. — В этом свете…

Тут великого князя под руку истинно, что схватил князь Юсупов и буквально поволок к дальнему от спуска в зал окну.

— Папенька сказал, чтоб я смотрела и хорошенько запомнила то, что увижу, — выговорила нерешительно слышавшая наш с Бульдожкой разговор Зинаида. — Он сказал, что все мы присутствуем на историческом свидании, когда решается судьба Франции…

— Истинно так, сударыня, — продребезжал, буквально взявшийся из ниоткуда, князь Горчаков. — Истинно так…

И обернулся ко мне, тут же переходя на французский, которым владел лучше многих парижан:

— Что вы себе позволяете, щенок, — сохраняя совершенно невозмутимо-доброжелательное выражение на физиономии, заговорил канцлер. — Ныне наше слово может прогреметь на весь мир, как решающее судьбу войны и мира. И если ваше тявканье…

— Что вы вообще способны видеть и слышать, старый дурак? — надменно оттопырив губу, процедил я, стараясь не сорваться на крик. Склонности к языкам ни у меня, ни у Германа отродясь не было, но язык галлов достаточно прост, чтоб я мог связно выражать свои мысли. В то время как, этот старый дипломат меня откровенно раздражал. — Вас нужно, как нашкодившего котенка, макать в лужу, чтоб вы сумели, наконец, разглядеть за внешней пышностью выгоду для Отчизны? Молчите-молчите. Вы уже довольно наделали глупостей.

Прекрасно отдавал себе отчет, что только что приобрел себе врага. Весьма опытного, влиятельного и имеющего отличную память. Опасного. Но старого. Оставалось надеяться, как бы цинично это не звучало: что до своей кончины, князь Горчаков не успеет доставить мне слишком уж много неприятностей.

Как отчетливо понимал, что своими действиями вызвал, мягко говоря, недоумение