На корабле полдень - Александр Зорич

С этими словами Сержант загадочно улыбнулся. В ту минуту он, согнувшийся как будто в поклоне, походил на хитрована-визиря из исторического романа о простодушном древнем правителе Мириде, его обожала моя возлюбленная Исса…

– Если что, вон та кофемашина исправна. Опытным путем установлено, она делает отличный кофе глясе… Особенно если сахар выставить на половинный.

Не успел я сделать глоток из бумажного стаканчика, как молодой генштабист по имени Артем Засядько пришел в себя.

Это выглядело странновато. Он не то чтобы «открыл глаза» – глаза у него были открыты все это время. Просто в них вдруг появилось выражение нарождающейся осмысленности.

– Доброе утро, – сказал я.

– Доброе, – просипел он.

Затем потянулся. Приподнялся. Обеими руками взъерошил серый ежик у себя на голове.

Повернулся ко мне. Спустил с кровати на мохнатый коврик, к слову далекий от всякой белоснежности, свои длинные ноги (на Засядько была больничная пижама с липучками на спине и аккуратными дырками для датчиков и катетеров, я в такой, конечно, леживал во дни иные).

– Так вы офицер! Боже мой, утро действительно доброе! Будем знакомы! – Он протянул мне прохладную руку.

Я охотно ответил на его полумертвое рукопожатие.

– Александр Пушкин. Гвардии старший лейтенант, истребитель, комэск второго гвардейского авиакрыла. Нахожусь здесь по заданию, связанному непосредственно с вами, товарищ капитан.

– Господи… Как же это здорово! Как здорово! В мой день рожденья! – Артем поглядел в потолок, словно надеялся увидеть прямо там свою натальную звезду.

– Что ж… Поздравляю! – сказал я.

Однако тема дня рождения – неожиданно для меня – развития не получила.

– Как это здорово! Что старший лейтенант! Что комэск! Что родные ВКС… – бормотал Засядько, экстатически зажмурившись. Но потом, словно бы что-то вспомнив, стал вдруг серьезным и поглядел на меня очень требовательно. – Постойте, Александр Пушкин… А есть ли у вас жена?

– Жена? Пока нет! Но есть невеста.

– А сестра?

– Сестра есть. Зовут Полиной, – сказал я недоуменно. – А при чем здесь… это?

– Это важно! Очень важно!

– Что именно важно? – спросил я, призывая к себе на помощь все свое терпение. Ведь общаться с больными, даже когда это не психически больные, задача, требующая стойкости.

– История была! В мае! Вообще-то секретная, но теперь… – Засядько махнул рукой. – Но теперь уже не важно… Ягну… Вы ведь знаете ягну?

Я кивнул. Кто же не знает старика Ягнского?

– Ягну собрались взорвать систему Секунда и сжечь планету Грозный… А начальство решило, что пока есть время, надо с Грозного снять какую-то ценную фауну. Для акселерации, что ли… Я тут не эксперт… Нужен был квалифицированный биолог, и срочно, счет там шел на дни… Было несколько кандидатур. Среди них – Полина Пушкина.

– Это точно моя сестра… Она действительно биолог… Высококлассный! – Меня буквально затопило гордостью.

– Кандидатура Полины была тем более подходящая, что она, по удивительному стечению обстоятельств, в это время как раз находилась на Грозном. Но ГАБ ее персону не утвердило… Решили, что у нее хроническое переутомление, потому что тесты по здоровью у нее были не очень… Вместо вашей сестры штатным биологом экспедиции назначили доктора Афину Железнову…

Я задумался. Не было ли среди подруг и коллег Полины такой вот Железновой? Впрочем, я так мало знал «подруг и коллег Полины»…

– Впервые о такой слышу, – признался я.

Засядько торопливо продолжал, как будто меня и не было рядом.

– Ну а я с коллегой Глебом Розалиновым был обязан ее охранять… Розалинов жизнь отдал, когда на товарища Железнову какой-то там… плезиозавр, что ли… посягнул, – Засядько помрачнел, как видно, залип в тенетах неприятных воспоминаний. – Так вот Афина… Мы уже улетали, а она настояла, что они с мужем могут на несколько часов остаться – бабочек там, видите ли, ловить… Ну мы не против были… Они ведь лица гражданские, задачу выполнили, звездолет у них, «Эйлер», был такой шикарный, совершенно исправный… Улетели мы. А потом оказалось, что Афина… В общем, погибла…

Я как мог осмыслил его рассказ. И не смог удержаться от вопроса.

– Ну… Ну и?

– Так вот я узнать хочу, – в глазах Засядько заплясали искорки. – Полина-то ваша как?

– Ну… Мнэ-э, – я замялся. Это был, наверное, самый неожиданный вопрос, что мне задавали за последний месяц. – Полина ничего… Жива… Недавно ее слышал… Недолго, пару минут.

– Жива? Камень с плеч! Хоть Полина жива… Ей повезло… А вдруг вместе с Афиной и Полина бы?.. Со всем Грозным… Как бы я смог теперь вам в глаза смотреть? Каково бы это было?

Я согласно закивал. Мол, понимаю. И слава Богу. И жаль, что та самая Афина с такой вот редкой фамилией погибла…

Не знаю, до чего бы мы с этим экзальтированным Засядько договорились, как вдруг на соседней кровати в сознание пришел, а точнее было бы сказать «забрел», Дидимов-Затонский.

Он заворочался на матрасе. Застонал. Когда я подъехал к нему на своем медбратском кресле, он воззрился на меня осмысленным взглядом много пережившего человека и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Засядько.

– Тема, мать твою…

– Да, Виктор Ростиславович? – Засядько встал, подскочил к кровати Дидимова-Затонского и воззрился на того с нежностью и надеждой.

– Я вижу, – речь давалась майору с трудом, припоминаю, я сам говорил так же в разгар сильной ангины. – Вижу… Наши… Про нас… Не забыли…

– Да-да, это пилот-истребитель, Пушкин его фамилия… У него сестра талантливая, Полина, – затарахтел Засядько.

Майор Дидимов-Затонский выставил вперед исчерченную глубокими линиями ладонь, словно эта ладонь должна была не только заткнуть Засядько рот, но и вообще – закрыть все пространство от акустических колебаний.

– Потом… А пока… Отдай… Ему… Пилоту… Дело № 24… Пусть скопирует… И позаботится… А то знаешь, как оно бывает… Мария Ивановна, голубка наша, должна знать…

Засядько застыл. Как будто услышал что-то непотребное.

– Но я не могу! Это же секретное дело… Сверхсекретное! – убежденно возразил он.

– Отставить «не могу»… Я приказываю… Отдать… Ему… Пусть скопирует… – повторил Затонский, указывая в мою сторону скрюченным пальцем, будто я был не человеком из плоти и крови, а картонным манекеном-зазывалой с крыльца книжного магазина.

Засядько помрачнел лицом. Умолк – как видно, в тишине ему было легче смириться с волей старшего по званию.

Он заковылял к встроенному в стену стеклянному шкафчику. Достал оттуда свои форменные брюки, местами изорванные, местами в пятнах засохшей крови. Произвел какую-то неразличимую манипуляцию с пряжкой ремня и извлек из нее твердотельный накопитель величиной с монету.

– Держите, – сказал он мрачно. – Дело номер двадцать четыре. Совершенно секретное.

– Благодарю, – сказал я.

Больше всего на свете я ненавижу все совершенно секретное. Может быть, поэтому я и пошел в пилоты?

Не успел я возвратить Засядько его твердотельную прелесть, как дверь палаты распахнулась и в полосе белого света показалось гладковыбритое лицо Сержанта.

Глаза его жизнерадостно сияли.

«Неужели коньячку тяпнул?» – с тоской подумал я.

Но дело было не в коньячке.

– Вы мне нужны, Шура… Срочно… А потом, буквально через десять минут, вы сможете вернуться к своим товарищами. Да и вообще, имейте в виду, что с этой минуты за их здоровье и судьбу отвечаете вы… Похоже, вы еще не привыкли к этой мысли.

Я обернулся и поглядел на Засядько – дескать, вы слышали? Отвечаю я. Значит, слушайтесь меня теперь, как дети отца.

Походкой страшно авторитетного перца я проследовал за Сержантом. Мы оказались в той же комнате с лазурью на потолке, где я уничтожал несвежие конфеты. Только теперь все в ней несло следы сверхбыстрых сборов.

А на письменном столе важной персоной стоял синий походный рюкзачок, судя по взгорбленному рельефу его стенок, набитый до отказа.

– Я, собственно, хотел попрощаться, – бодро произнес Сержант.

– Попрощаться? А куда… вы?..

– В таких случаях моя бабушка Матрена Афанасьевна говорила «не закудыкивай дорогу».

– А если серьезно?

– А если серьезно, за нами выслан транспорт.

– Выслан наследниками Вохура? – попробовал угадать я. – Учителем Калишем?

Сержант поглядел на меня, как глядели иные кадеты пятого курса, когда я вдруг в разговоре упоминал их пассий из времен, когда они были курсе на первом. «Ты б еще маму вспомнил» – вот что значил этот взгляд.

– Нет. Мир манихеев ни меня, ни моих товарищей больше не интересует. Как и Глагол в целом. Ведь нас ждет новый мир, значительно более волнующий, справедливый и добрый…

– Вы нашли пресловутый «другой глобус»?.. А, погодите! Речь, что ли, идет об окрестностях какой-то из «точек Казимира»?! – проявил памятливость я.