Запретные навсегда - М. Джеймс

Я чувствую, как Обеленский напрягается у меня за спиной.

— Ты тоже, — рычит он, и я вижу, как губы Макса кривятся в кривой улыбке.

— Однажды я был близок к этому, — мрачно говорит он. — Я воспользуюсь шансом еще раз.

— Разберитесь с этим! — Обеленский кричит, повышая голос, и я вижу, как охранники движутся вперед, их оружие тоже поднято. — Вы в меньшинстве, — продолжает он, приставляя пистолет к моей голове. — В комплексе есть еще люди…

— Многие из них мертвы, — сообщает ему Левин, направив пистолет на приближающихся охранников. — Мы в меньшинстве, но не так сильно, как ты мог бы подумать. Как сказал Макс, мы рискнем.

Один из охранников смотрит в сторону Обеленского.

— Если мы будем стрелять, мы рискуем задеть вашу дочь, сэр…

— Наталья. — Голос Обеленского холоден как лед. — Иди сюда, и мы поговорим о твоем непослушании позже. Тебе не нужно умирать из-за сводной сестры, которую ты даже не знаешь. Так не должно быть, доченька.

Я вижу, как Наталья бросает взгляд в мою сторону, ее руки крепко сжимают оружие. Она смотрит на своего отца, стиснув зубы, в ее взгляде тоже горит гнев.

— Ты прав, — спокойно говорит она. — Так не должно быть. Так что давай мы заберем Сашу, и мы сможем положить этому конец. Никому не будет дела, жива она или нет. Ты связываешь незакрепленный конец, который уже ни к чему не приведет. Ты никогда больше не услышишь ни о ней, ни обо мне.

— Ты мой единственный ребенок. — Разочарование в голосе Обеленского очевидно. — Моя наследница. Ты ведешь себя как дура, Наталья, а я знаю, что вырастил не дуру. У тебя нет причин связывать свою судьбу с этой девчонкой. Ты являешься частью могущественной семьи, а она — ничто.

— Она… да все они лучше тебя. — Наталья сердито смотрит на отца. — Я не позволю использовать меня для твоей власти и твоей выгоды больше, чем я позволю тебе поплатиться жизнью моей сестры ни за что. Так что позволь нам забрать ее, или иди вперед и пошли своих собак, чтобы они попытались убить и нас тоже, но я обещаю тебе, мы не остановимся, пока ты не убьешь каждого из нас. Пристрели Сашу, и мы позаботимся о том, чтобы тебе было больно.

— Ты дура! — Обеленский рычит, но я чувствую в нем разочарование, вибрирующее позади меня, из-за потери контроля над своей дочерью.

— Отпусти ее. — Левин бросает взгляд на Обеленского, его пистолет по-прежнему направлен на охранников. — Отпусти ее и позволь нам уйти, и больше не должно быть никакого насилия. Как сказала твоя дочь, ты больше не услышишь ни о ней, ни о кого-либо из нас. Саша может исчезнуть из твоей жизни, и ей не нужно будет умирать.

— Теперь я собираюсь убить ее из принципа. — Я почти слышу насмешку в голосе Обеленского, когда он говорит, и от этого у меня мурашки пробегают по телу. — И еще, Наталья, я не убью тебя, но ты можешь быть уверена, что это не останется безнаказанным. Я тебе это обещаю.

— У тебя есть три секунды, чтобы отпустить ее. — Левин не двигается, его голос наполняет комнату властностью. — Или я начну стрелять.

Я вздрагиваю и понимаю, что больше не вижу Макса. Это вызывает во мне трепет страха, новую волну сомнения, что это на самом деле просто какая-то посмертная галлюцинация, способ моего умирающего разума справиться с ситуацией, и тогда я улавливаю краем глаза какое-то движение и понимаю, что происходит.

Пока Наталья и Левин привлекают внимание Обеленского, Макс выходит на позицию.

Я слышу щелчок другого пистолета и голос Макса позади нас с отцом, жесткий и смертоносный.

— Это сейчас мой пистолет, приставленный к твоей голове, Обеленский. Убери свой подальше от Саши, на самом деле, просто брось его, черт возьми. Если ты сделаешь это, ты можешь жить. Скажи своим людям, чтобы они позволили нам уйти отсюда, и останешься в живых.

— Я не идиот. — Голос Обеленского похож на хриплое рычание. — Ты не можешь оставить меня в живых и забрать ее. Я бы продолжал охотиться за тобой. Ты никогда не будешь в безопасности, и ты это знаешь. Единственный выход из этого, кровавая баня, ваша или наша. И ты просто достаточно глуп, чтобы думать, что это может быть наша.

Затем по комнате разносится голос Левина, как раз перед первым выстрелом.

— Твои три секунды истекли, Обеленский. И ты не на том конце сделки.

Раздается первый выстрел из пистолета Левина, и звон в моих ушах превращает каждое сказанное после этого слово в бессмыслицу, а комната погружается в хаос. Наталья тоже стреляет, что-то кричит, и я чувствую, как Обеленский отрывается от меня, поворачиваясь к Максу. Я бросаюсь на пол, боясь поймать шальную пулю, но, когда я вижу, как мой отец со злобным намерением бросается к Максу, на меня находит что-то еще. Мне показалось, что однажды я видела, как Макс умирал. Я не могу позволить этому случиться снова.

Я устремляюсь вверх, чувствуя боль в каждой клеточке своего тела от болезни, пренебрежения и напряжения, но все, о чем я могу думать, это о том, что я должна остановить его. Мои руки и ноги царапают бетон, и я чувствую, как ломаются ногти, когда бросаюсь к Обеленскому, но не останавливаюсь. Я не могу остановиться.

Макс не дрогнул. Я замечаю это по тому, как он стоит на своем, хотя я по-прежнему ничего не слышу. Вокруг меня гремят выстрелы, комната наполняется дымом. В ушах у меня не слышно ничего, кроме болезненного звона, когда я запрыгиваю отцу на спину, царапаясь и брыкаясь, пытаясь удержать его подальше от Макса. Я чувствую, как он замедляется, извиваясь и вздрагивая, как лошадь, пытающаяся сбросить что-то прилипшее к ней.

— Черт! — Рычит он, протягивая руку, в которой не держит пистолет, за спину, чтобы схватить меня.

Когтистые пальцы вцепляются в мои волосы, дергая и разрывая, пока Обеленскому удается высвободить меня, яростно отбрасывая в сторону. Я чувствую, как воздух покидает меня в тошнотворном порыве, когда я падаю на бетон, но это не имеет значения. Этого было достаточно, чтобы отвлечься. Словно в замедленной съемке, я вижу, как Обеленский, мой отец, отшатывается назад, когда воздух наполняет еще один выстрел. Я вижу, как кровь хлещет из его горла в том месте, куда вошла пуля, вижу, как пистолет в руке Макса дергается назад, когда он отшатывается, вижу холодный гнев на лице Макса, когда он пачкает свои руки кровью больше, чем на них уже было, и все это ради меня.

Все в комнате, кажется, на мгновение замирает, когда Обеленский падает на пол в футе от меня, хватаясь за горло, пока из раны