Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала

Не для того богоподобный разум,

Чтоб праздно плесневел он. То ли это

Забвенье скотское, иль жалкий навык

Раздумывать чрезмерно об исходе, —

Мысль, где на долю мудрости всегда

Три доли трусости, – я сам не знаю,

Зачем живу, твердя: «Так надо сделать»,

Раз есть причина, воля, мощь и средства,

Чтоб это сделать...

Он обалдел совершенно. Пялил на меня свои зенки, силясь понять, какую сексуальную игру я собираюсь затеять на этот раз. Тут-то я сюрпризик и поднесла. Жри.

– А знаешь ли ты разницу между бесконечным ужасом и ужасным концом, мой избранный?! – задала я главный вопрос.

– С тобой я готов к тому и к другому. – Так бы и выдрала у него все, что торчит сикось-накось!

– А знаешь ли ты, кем я тебе прихожусь, мой расчудесный муженек? – Шепот горячий, как шоколад, подавись, урод!

– Еще бы! – ответил он, довольный собой до визга.

– Так вот, милый мой кровосмешенец, ты вчера женился на собственной дочурке, которую имеешь честь насаживать на свой гвоздик уже почти год. – Вижу себя на огромном экране. Я безукоризненно прекрасна. Во всяком случае, в моем сценарии было именно так.

Он вылупил голубые глазенки, не зная, как реагировать на такое заявление и на всякий случай хихикнул.

– В каком смысле? – игриво спросил он, пытаясь на меня залезть. Козлище!

– В самом что ни на есть прямом, – ответила я, упершись ему в грудь рукой и глядя прямо в глаза. В глаза! В глаза смотреть! – Мы с тобой совершаем инцест, дорогой папочка.

И я выложила историю, случившуюся двадцать лет назад, – напомнила, как он подобрал и приютил у себя молоденькую бродяжку-хиппи, отходящую от специфического коктейльчика и готовую на все ради новой дозы. И как он ее потом оприходовал, пользуясь полной беззащитностью. И главное, что из этого получилось. Вернее, кто.

Тут я приняла совершенно разнузданную эротическую позу и наблюдала за его реакцией из-за своего собственного уха, вывернувшись практически наизнанку.

Самое смешное, что вместо того чтобы все отрицать, как сделал бы всякий нормальный человек, он сразу ее вспомнил. Мою бедную мамочку...

– А я думаю, на кого ты похожа, – сказал этот дебил, вместо того чтобы все отрицать.

– Как – «на кого»? На тебя, папочка! – ответила я, заканчивая акробатический этюд.

– На меня ты быть похожа не можешь никак, – сказал он, вставая с постели. – Я твою бедную больную мать никогда пальцем не тронул.

– Да что ты говоришь?! – запричитала я, хлопая себя руками по бедрам и изображая удивленную невинность. – А вот это что?!

И я, как заправский иллюзионист, вытащила из-под подушки положенный туда накануне его собственный паспорт и показала написанное рукой матери слово «ОТЕЦ» на главном развороте.

– Это мамочка оставила мне на память, чтобы я могла найти подлеца, который, воспользовавшись ее несчастным положением, снасильничал ее и обрюхатил.

– Ты ошибаешься, – сказал он голосом со дна океана, а выражение лица у него при этом было как у затопленной Атлантиды. – Никакой нормальный человек не смог бы притронуться к такому грязному, запущенному и больному существу, больше похожему на затравленную зверушку, чем на человека. Хотя бы из брезгливости, из страха заразиться какой-нибудь гадостью. А именно такое зрелище представляла собой твоя бедная мать, когда я нашел ее между мусорными баками, вынося помойку, и подобрал из жалости. Я поручил домработнице отмочить ее в ванной и обработать дезинфектантами. Потом я вызвал приятеля врача, который ее осмотрел и взял анализ крови. Через несколько дней он представил неутешительную картинку – твоя мать была больна венерической болезнью и беременна одновременно. Не говоря уж о полном отравлении ее организма наркотиками. Его совет был – немедленно устроить ее в одно из заведений, где заботятся о таких заблудших душах и предоставляют им лечение и уход. Там бы ей, естественно, сделали аборт, так как в ее состоянии рождение здорового ребенка было практически невозможным. Вместо этого я оставил ее у себя на два месяца, дал ей все, что имелось у меня в распоряжении, – кров, еду и медицинский уход по высшему разряду.

– Ой, ой, как ты меня растрогал... Щас заплачу... Так, значит, это тебя я должна благодарить за свое появление на свет... Спаситель ты мой... Родненький... Все равно получается, что ты мой папашка, пусть и символический. – Но зря я сотрясала воздух, он был как в трансе и слышать меня не мог. Или не хотел.

– Как только она достаточно оправилась физически, – продолжал он святочный рассказ, – пожиравшие ее демоны взялись за свое. В один прекрасный день, воспользовавшись моим отсутствием, она собрала все деньги, которые ей удалось найти в доме и, прихватив несколько мелких предметов, которые сочла ценными (бриллиантовые запонки, доставшиеся мне от отца, например), исчезла. Но самым непонятным было исчезновение моего паспорта, я никак не мог взять в толк, зачем он ей понадобился. Каким же оригинальным образом это теперь разъяснилось!

Навешивая мне на уши всю эту лапшу, он вышагивал голышом по спальне, украшенной им накануне белыми розами и орхидеями.

Я презрительно хрюкнула, давая ему понять, как именно отношусь к его идиотским оправданиям.

– Послушай, – сказала я ехидно, – оставь свои тошнотно-благородные бредни для кого-нибудь другого. Меня тебе провести не удастся. Я не мамочка, у меня мозги наркотиком не разжижены, я тебя, сволочь, насквозь вижу. Может, скажешь, что и меня пожалел?!

– И тебя... Сначала пожалел, а потом влюбился. Мне показалось, что в невзрачном теле живет нежная душа, нуждающаяся в любви и защите... И что ты ко мне... привязалась...

– Я тебе не собачонка, чтобы привязываться. Я роковая женщина. Мстительница.

На самом деле я в этот момент не так уж была и уверена... А вдруг он говорит правду? Но не могла же я позволить вот так, за несколько минут, дать разрушить мечту, цель и смысл своей жизни. Позволить несколькими сомнительными откровениями выдернуть платформу из-под сложнейшей конструкции, которую соорудила и которая стала высшей, оправдывающей бессмысленную жизнь, идеей, ради которой человек и рождается. По крайней мере, человек осмысленный.

– Так ты меня никогда не любила? – спросил он растерянно. – А зачем же тогда это... все... – обвел он безнадежным взглядом белоснежную комнату из сказки про Золушку.

– Как «зачем»?! Роскошь – естественная среда моего обитания. И ты как муж должен мне ее обеспечить. Я имею в виду среду. И потом, с моими данными, аристократическое имя не помешает.

И тут случилось неожиданное. Выражение лица у него сменилось с человеческого на какое-то волчье, загнанное.

– А младенчика тебе не зажарить к пиву?! – произнес он замогильно-актерским голосом.

И вдруг одним прыжком подскочил к постели, где я лежала в позе оскорбленной одалиски, и, набросившись, как бойцовая собака, вцепился мне в горло и стал душить. Хорошо, руками, а не зубами. Протез пожалел, что ли? Сначала я думала, что он шутит, но его пальцы-щупальца сжимались все сильнее на моей хрупкой лебединой шейке.

– Я... я думал ты... ангел! – хрипел он так, будто душили его, а не он. – А ты... ты ехидна, змея жалящая! Значит, ты притворялась все это время... Ты разъела мне душу... Раздавила сердце... Ты зверь, а не человек... И мать твоя... – В его голосе было отчаяние, которого я так долго добивалась. При этом из его глаз капали горячие слезы, они падали мне на лицо и катились по нему, как если бы были моими.

В моей глотке что-то забулькало, я стала задыхаться и испустила цыплячий писк. Собрав последние силы, подтянула колени к подбородку и, упершись ступнями ему в грудь, толкнула.

Он охнул и подался назад, расцепив на мгновение пальцы.

Я немедленно воспользовалась этим и вскочила. Оттолкнув его двумя руками, я, как дикая кошка, прыгнула к комоду и нажала на маленькую заветную кнопочку. Тут же выскочил тайный ящичек. А там лежало... то, что лежало.

Я схватила в руки свою миниатюрную игрушку и направила ее дуло в грудь обескураженному супружнику.

– А рассказчику хуй за щеку, – сказала я и изобразила сказанное на лице, засунув язык за щеку и оттопырив ее, как если бы показывала ему ртом фигу.

Он даже не пошевелился, не знаю уж, от удивления или от беспомощности. Только смотрел на меня детскими глазенками, не моргая и приподняв удивленно брови домиком.

Картинка еще та – безумно, очень-очень-очень красивая голая бестия со смертельной игрушкой в руках и гадкий, очень-очень-очень противный голый, размазывающий по щекам остатки слез, жалкий фавн, в которого эта игрушка целится. Я расхохоталась сатанинским смехом, настолько увиденное со стороны показалось мне смешным. Наблюдать себя со стороны – удел сильных натур. Это про меня.

Убивать его расхотелось. Да это и не входило в план – я уже говорила, что собиралась прожить свою жизнь в богатстве и комфорте, а не в тюрьме. А до нужной кондиции я его довела – жизнь его без меня не стоила и гроша.