Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала - Генри Олди

Утром Уля вручила мне Соколова с рук на руки вполне вменяемым и благодушным. До высоких постов в милиции добираются не трезвенники и язвенники, а люди с крепкой закалкой. От розового и широкого лица подполковника тянуло смешанным ароматом хорошего лосьона после бритья и кофе с водкой.

— Только обещайте, Сергей, что доставите мне его обратно, — попросила Уля. — Как там у вас с Ирой? — Я промычал что-то невнятное и покивал головой по диагонали, что одновременно означало и что доставлю, и что в отношениях все более или менее. Первое было обещанием, во втором я сам сильно сомневался.

— Ну как, водила? — хохотнул Соколов. — Учти, тебе пить нельзя, ты за рулем, а то оштрафую. Но спасибо, что мне дежурную вызывать не надо. Что там у тебя за интерес ко мне с Эдиком? Опять черт-те во что ввязался?

— Именно, что черт-те, — ответил я. — Вот у меня к тебе такой вопрос: а если в городе черти появятся, то кто по ним работает: регистрация, оформление, следствие и все такое?

— Э-э, нет! — Соколов даже испуганно замахал руками и изобразил что-то вроде попытки перекреститься. — Тоже надумал с утра — и про чертиков. Нет, дорогой мой, это не наша юрисдикция, это как раз к Эдику, потому как черти проходят на уровне иностранных подданных. Вот если бы местные покойники или привидения — другое дело, это наши.

— А есть? — заинтересовался я, объезжая очередную колдобину, за какую в иностранном государстве, или где там эти гномы водятся, давно бы уже засудили дорожный отдел муниципалитета.

— Есть ли — не знаю, но заявление лежит. Будто патологоанатом вымогает взятки натурой: покойников заставляет отрабатывать в знак благодарности, так сказать. Зомби у него, дескать, по ночам на огороде картошку сажают, рыхлят и окучивают.

— Да-а, — сказал я. — Народ у нас нескучный.

— Это ты про патанатома или про заявителей? — с подозрением покосился на меня Соколов. Но тут мы приехали.

— Даже Баба Яга, — заканючил Эдик, держась за больную с похмелья голову, — сначала кормила, поила, в баню водила, а уж только потом расспрашивала.

Мы напомнили ему, что это именно он у нас за хозяйку.

Бодрый Соколов сварганил яичницу с салом, зеленым луком и помидорами в глубокой чугунной сковороде размером с тазик Церетели. Яичница шкварчала и пахла так, что, когда Эдик приволок бутылки, я плюнул на все и, разжившись у милицейского начальства антиполицаем и обещанием отмазать «если что», присоединился к компании.

Первые полчаса мои собутыльники активно занимались самолечением, а я им помогал.

Дальше пошли сытые и ленивые разговоры на самые разнообразные приличные и неприличные темы, пока мне удалось наконец перевести внимание Эдика от обсуждения достоинств самодельной мормышки по сравнению с заводской на гномов. Эдик старался отмахнуться и темнил. Как всегда, было непонятно: что он говорит всерьез, а что — прикол.

— Понимаешь, все эти эльфы, гномы и прочие — это закрытая тематика. В советское время было официально объявлено, будто они вообще не существуют. А на самом деле, конечно, мы боремся за то, чтобы они ориентировались на нас, а не на американцев или китайцев. Мы даже кое-какое оружие и трансурановые металлы гномам продаем — не от государства, конечно, у нас нет официальных дипломатических отношений, — а через специально организованные частные фирмы.

— И как же там наверху, — я для наглядности и убедительности ткнул пальцем в сторону потолка, — к этому относятся?

— Ну как они могут относиться? — сморщил нос Бочарев. — Я тебе больше скажу. Ты гномих видел? Ну, женщин-гномов? — И не советую, ничего не потерял. Вот некоторые наши девушки и выходят замуж туда. Если дети — гномы, то они, понятное дело, там остаются. А вот если человеки, то они хор-рошие карьеры у нас делают. Вот скажи честно, положа руку на печень, много ты читал в газетах про то, кто родители у наших самых-самых?

— Кого — самых?

— Ну — самых, понял? Президента. Премьера. Ничего толком не пишут. Или пишут невнятно: Абрамович — рано утерял родителей, Примаков — без родителей, а другой и вовсе — вервольфович…

— Ну, кто-то же ими занимается кроме ваших?

— Под крышей Академии наук специальный институт сделали. Назвали «Институт малых народов».

Я потер лоб.

— Вроде что-то знакомое, слышал где-то. Но я думал, что это для малых народностей.

— Вот-вот, все так думают. Путают малый народец и малые народности. Прибегают какие-нибудь караимы или тунгусы со своими проблемами, а им от ворот поворот: что вы, что вы, вы народ малочисленный, но ни в коем случае не малый. Вклад вашего народа в мировую культуру неоценим: караимский эпос, тунгусский метеорит, трали-вали, ля-ля-тополя, гуляйте, ребята, от нашего института.

— Эдик, — взмолился я, — ты же меня знаешь, мне позарез консультация действительно знающего человека нужна!

— Ладно, — сказал он неохотно. — Только для тебя, по дружбе. Есть у меня выход на одного спеца по гномам. Его из этого института за пьянку вышибли. Ну, понятное дело, все пьют, это нормально. Но только я по сравнению с ним — трезвенник. Надо же знать, чего где можно позволить себе, а чего уж совсем нельзя, а он прямо при торжественном визите высокого гостя попытался встать с приветствием — и прямо со стулом грохнулся и встать не мог. Это у них генетическое в роду, у него даже фамилия такая — Сисякин.

— Не понял, — сказал я. — При чем здесь пьянство, вполне эротическая фамилия.

Эдик заржал.

— Ну, кто об чем, а ты всегда об бабах. Предки у него, значит, всегда в сисю пьяные надирались. Ну вот, вышибли его — с подпиской о неразглашении, конечно, — но своих может проконсультировать. Вот только координаты дал странные, а мне и не больно надо было. Зато запоминаются хорошо. Мол, сидит он каждую среду на лавочке в сквере аккурат посередине между восьмым марта и двадцать пятым октября, между волком и собакой.

Соколов оторвался от телевизора и встрял в наш разговор:

— И где это может быть — между волком и собакой, в зоопарке, что ли? А между восьмым марта и двадцать пятым октября — это где-то примерно восемь и двадцать пять пополам, шестнадцатого июля, так? Это какой же день недели? Дурочку валяет.

— М-м-м. — Я задумался. — Да нет, наверное, просто шифруется. Между волком и собакой — это как раз не «где», а «когда». Стало быть, посередине между восьмым марта и двадцать пятым октября — это как раз и есть «где».

— Как это может быть? — изумился Соколов и от мыслительных усилий даже стал трезвее.

— Может, может, — успокоил его Бочарев. — У меня троюродная сестра в Москве как раз на улице Восьмого марта живет. А про «час между волком и собакой» даже у Пушкина есть. Классик. В школе, между прочим, проходили, читать надо было. Пушкин — это наше везде.