Экзамен - Хулио Кортасар

– Есть, а потом? – донесся до него голос Клары.

– Свое «потом» тебе придется открывать самой, – сказал он и повернулся к ней лицом к лицу, враждебный. Клара продолжала смотреть на него вопросительно. Поскользнулась на сыром полу, и Андрес поддержал ее. Теперь он держал ее обеими руками, остановив в пространстве, прямо перед собой. Кожа на щеках и на носу у нее блестела влагой, и она смотрела на него, ожидая большего. «Что я могу дать тебе, чего бы у тебя не было, – подумал Андрес. – Ах, если бы ты могла спастись, ты и Хуан…» Он вдруг увидел,

– ему показалось, что увидел, —

чудовищным видением череп Клары под ее лицом, под ее волосами, как будто черный ветер вырвался из нее и ударил ему в лицо.

– Какой ты грустный, – сказала Клара. – Какой глупенький, бедный мой Андрес.

Череп разговаривал. Близкая смерть жила под этим дымом, под этим зловонием, которое выдыхал город. Андрес измерил (закрыв глаза, старясь отделаться от образа) предел своего пути. Зачем-то снял очки и держал их на весу. Ничего еще не было сформулировано, он только видел (тем взглядом, которому не требуются четкие образы, тем, которым он только что увидел череп Клары), видел решение, шаг, —

смутно видел жест, который следовало сделать.

– Сразу два качества, – сказал он, снова надевая очки. – Грустный и глупый. Глупый, потому что грустный, но не наоборот. Моя глупость заключается в своеобразной, совершенно бесполезной и никому не нужной ясности ума. А главное, поверь, мне не хватает того, что у Хуана есть в избытке, – жизнерадостности.

– Иногда, – сказала она, опуская голову, – он кажется мне совсем ребенком рядом с тобой.

– Красивая похвала, – сказал Андрес, касаясь пальцами ее волос.

– Ты ее заслуживаешь, – сказала Клара.

– Нет, я не о себе.

– А-а.

– Она и тебе подходит. Ты сейчас – накануне важного события, ты вся – ожидание. А завтра экзамен будет позади, все вернется на прежние места, и мы снова будем встречаться в кафе и на концертах, а от этого останется —

«Но это неправда, – подумал он, – я вру, как – ».

только воспоминание, как о многих других вещах.

– Ты прекрасно знаешь, что это не так, – сказала Клара. – Что за нужда тебе бросаться передо мной пустыми словами?

– Мне не по душе преувеличения, – сказал Андрес. – Мы поддаемся дурацкой привычке делать проблему из любой малости. Я имею в виду не только отношения, но все вообще, сегодняшний день, например, или когда кого-то встречаешь несколько раз подряд, взять, к примеру, Абеля. Не поддавайся этому, Клара, ведь тебе удалось избежать стольких глупостей.

– Кажется, ты мне даешь совет закрыть глаза, – сказала Клара. – Это старый и популярный совет в нашей стране.

– Я прошу тебя только об одном – чтобы ты не сдавалась, – сказал Андрес. – Прошу тебя, чтобы ты всегда была на подъеме, как бы накануне экзамена.

Они повернули назад и, проходя мимо, увидели, что рабочие уже сложили в угол все портреты. С нижнего этажа по шахте лифта и лестничной клетке поднимался неясный шум. Что-то черное прошмыгнуло по плитчатому полу и скатилось по лестнице так стремительно, что они не успели разглядеть —

похоже на крысу, —

хотя так быстро по лестнице, скорее всего, котенок —

но как прошмыгнуло по полу, —

а может, показалось, ведь свет все время мигал и тускнел, и только в коридоре, который вел к открытым галереям, свет был ярким, но, прежде чем они успели привыкнуть к нему и различить очертания предметов, свет уже опять горел вполнакала.

– Крыса, – сказала Клара с безмерным отвращением.

– Может быть, – отозвался Андрес. – Пойдем назад, если хочешь.

– Нет, не хочу. Меня эти люди раздражают. Я собиралась поговорить с тобой, а, по сути, мы ничего не сказали.

– Мы так мало можем сказать друг другу, если речь идет о том, что можно сказать.

– Ты прав. Всегда так: слова и время, чтобы их сказать, расходятся – прости, если я выражаюсь немного заумно, – дело в том, что если я должна тебе что-то сказать, то это оказывается не к месту или приходится на тот день, когда мы не с тобою, и получается, что сказать ничего невозможно.

– Красиво звучит, – сказал Андрес без иронии. – Помимо всего прочего, потеря доверия к словам оголяет нас, чем дальше, тем больше. Что можно сказать, стоя перед картиной Пикассо? Мы так приблизились к источникам, что' описания путешествий отошли в прошлое. Мы уже не верим в то, что говорим, если речь идет о том, что трогает не только нашу голову.

– Беда в том, – сказала Клара, – что мы не научились также и отказываться от слов. Если бы мы, по крайней мере, научились смотреть в глаза друг другу, видеть друг друга —

– Был такой момент, – сказал Андрес. – Но мы этого не заметили. Мы не способны были знать тогда, чего ждет от нас судьба, другими словами, мы сами. А теперь легко исправить ошибку на бумаге, но время уже прочитало оригинал. К вопросу о заумном: как тебе нравится эта метафора?

– Совсем не нравится, – сказала Клара. – Однако она точна, если ты имеешь в виду то же самое, что и я. Знаешь, с Абелем тоже вышла немного похожая история. Что он ищет? То, что мог найти, когда этого не искал.

– Тебя? – спросил Андрес.

– По правде говоря, не знаю. Но думаю, что да, хотя все уже как в давнем сне. Причин для этого нет никаких, Андрес, никаких причин – теперь.

– Движут людьми совсем не причины, – сказал Андрес,

– Смотри, – сказала Клара и дала ему прочитать письмо. Им пришлось встать под фонарем, свет становился все слабее и слабее; и, словно в возмещение, обострился слух, – из глубины галереи до них донесся хохот (может, дверь была открыта? Да, распахнута, и за ней виднелась спина репортера, стол смотрителей) и шорох скомканных бумаг. У Клары запах странно мешался —

– а пахло здесь сырой ватой —

с очертаниями предметов – пиджаки, головы, белые блузки на фоне стен и доски объявлений. Не глядя, она взяла у Андреса письмо и спрятала в карман.

– Полагаю, – сказал Андрес, – что Хуан носит с собой револьвер.

– Нет, – сказала Клара. – Он считает, что это угроза сумасшедшего.

– Именно поэтому. Ну что ж, я рад, что догадался прихватить пистолет. Ни с того ни с сего взбрело в голову —

(вранье)

не знаю, зачем, просто когда все вдруг начинает сыпаться —

– Мне это кажется таким глупым, – сказала Клара. – Я не представляю у тебя в карманах ничего, кроме книг и табака.

– Ну вот, – сказал он. – Видишь, как все глупо.

«Оружие, – подумала Клара. – Странные отношения сложились у нас с ним; какой смысл вдруг приобретают некоторые жесты, поступки: вдруг обернуться назад, чтобы найти опору. От револьвера до святой воды – один шаг – ».

– Наверное, тебе следует изгнать злых духов, словом, предпринять что-то в этом роде, – сказала Клара. – Абель не стоит у тебя на пути, а если бы и стоял, что ты можешь с ним сделать?

– Я ношу пистолет не из-за Абеля, – сказал Андрес. – Но я всегда могу дать его Хуану в нужный момент. Я думаю, ты права, я бы не смог защитить тебя.

– И никто бы не смог, – сказала Клара. – Во всяком случае, при помощи пистолета.

– Это хорошо, что ты не веришь в защиту, – сказал Андрес. – Но ни в коем случае не забывай и о нападении.

– А, – сказала Клара почти с нежностью. – Все это… – она обвела рукой сложенные в углу портреты, туман в глубине, плитчатый пол, по которому про

скользнул черный комок, – вряд ли я смогу это забыть. Все против нас, Андрес.

Хуан издали делал им знаки, что-то говорил репортер. Клара, глядя в пол, пошла по галерее.

– Это бесполезно, и тебе бы ничего не дало, – проговорила она голосом, который показался Андресу давним, из той поры, когда она с ним не разговаривала таким голосом. – Но хочу, чтобы ты знал: я очень жалею.

– Клара, – сказал Андрес.

– Ты хорошо знаешь, как я тебя люблю. Я не раскаиваюсь, что ушла к нему. Но если разобраться, мне больно оттого, что ты и он – не один человек или что я не могу быть сразу двумя.

– Пожалуйста, – сказал Андрес. – Так хорошо. Не говори больше ничего.

– Нет, вовсе не хорошо, – сказала Клара. – Ничего хорошего. Все как обычно.

– Не жалей, – сказал Андрес. – Главное, ни о чем не жалей.

– Дай мне, по крайней мере, пожалеть о себе, – сказала Клара.

– Помешать твоим чувствам я не могу, – сказал он. – Но о том, что ты будешь испытывать такие чувства, я и мечтать не мог, когда —

– По крайней мере, теперь ты знаешь, что я жалею, – сказала Клара. – Никогда в жизни я не говорила большей правды, чем сейчас.

Они уже подошли к дверям: в ушах стоял гам, перед глазами мельтешили фигуры.

– Спасибо тебе, – сказал Андрес. – Только не размягчайся чересчур в доброте. Зачем жалеть, если все не так уж плохо,

какая ужасная ваза —

знаешь, это все равно что обрекать себя —

потерять право каждое утро по своему вкусу выбирать, что ты наденешь на себя, какой мотивчик станешь насвистывать, какую книгу прочтешь —