С Ермаком на Сибирь (сборник) - Петр Краснов

Но Иван Павлович не раздумывал. Даже если бы Зариф не пошел на Кольджат, Иван Павлович пошел бы туда: там была Фанни – и весь интерес погони, охоты за разбойником, жажда подвига и славы, награды – все затмилось новым сильным чувством беспокойства за кого-то дорогого… любимого… да… может быть… любимого…

Был знойный полдень. Отряд только что поднялся на перевал. Внизу, под крутым обрывом, показались чуть видные в далеком мареве постройки Кольджата.

Аничков, выехавший вперед, вдруг круто осадил своего коня и крикнул взволнованным голосом:

– Гелиограф!

Кругом столпились казаки. Гелиографист доставал из пыльного чехла зеркало и устанавливал треногу.

Джаркент говорил с Кольджатом…

В далеком тумане пустыни у темного пятна садов Джаркента вспыхивала и угасала огненная точка.

О чем мог говорить Джаркент с Кольджатом? Что сообщал Кольджат Джаркенту и, если он просил помощи, то помощь ближе отсюда и надо вызвать Кольджатскую станцию сюда и расспросить ее. И, если там… не все благополучно, нестись по кручам вниз, без дороги, по горному скату, где и козы не проходили.

Авось пройдет киргизская лошадь с сибирским казаком!..

Зеркало Джаркентской станции мигало в бесконечной дали. Надо было отсюда схватить луч Джаркента и сказать ему, чтобы Кольджат связался с ними, назад, и вошел в лучевую связь с отрядом.

И долго стучал ключ зеркала в черных руках гелиографиста, подавая позывные Кольджата Джаркенту. Не так долго, как казалось долго. Занятые работой гелиографисты не сразу заметили блистанье зеркала над Кольджатом, не сразу сумели указать Кольджату направление новой станции. Проходили минуты, и казались они часами. Зеркало мигало и погасало и снова мигало, то часто, то останавливаясь, и казалось, что чья-то молодая жизнь трепещет в объятиях смерти предсмертными трепыханиями и мукой. Наконец, сверкнуло зеркало Кольджата, направленное на отряд.

Станции связались. И Кольджат заговорил торопливо, нервно, путаясь, ошибаясь в буквах, пропуская точки, путая слова…

– Положение отчаянное. Зариф большими силами окружил нас. Из двенадцати шесть ранено. Патроны на исходе. Готовится атаковать нас. Нужна немед…

Оборвался и погас. И никакие позывные не могли заставить Кольджат заговорить снова яркими огневыми лучами солнца. Да никто и не слушал дальше. На дороге остался один гелиографист с аппаратом.

С криком «айда, за мной» Иван Павлович ринулся с кручи, и покатилась, и заскользила его лошадь, подминая его под себя. Он вскочил… Было больно, неловко в плече, но он преодолел боль и пошел пешком за казаками. Упершись передними ногами в песок и осторожно ими перебирая, широко расставив задние и севши на круп, скользили лошади широкой лавой по крутому спуску более версты вниз.

Впереди всех, вспотевший от страха, спускался могучий золотистый Альмансор с худощавым Аничковым.

Перевернулся и упал один казак, у другого лошадь покатилась на боку и делала жалкие усилия встать…

Внизу слышнее становились выстрелы и дикий вой киргизов, обложивших густой цепью Кольджат. Стали видны в лощине их сбатованные лошади и тяжелые вьюки с добычей…

XIV

Зариф почуял опасность. Еще казаки были на середине спуска, как по его приказанию осаждавшие Кольджат каракиргизы стали маленькими партиями перебегать к лошадям и на глазах скользящего вниз по спуску отряда разбирали вьюки. Несколько казаков открыли стрельбу по разбойникам, но это только ускорило их сборы. Среди них появился всадник на пегой лошади, и по его знаку вся ватага киргизов бросилась наутек. Спуск стал положе. Аничков поднял Альмансора в галоп, за ним понеслись успевшие выбраться с кручи казаки. По горному плато мимо Кольджата неслось две группы всадников, и расстояние между ними все увеличивалось. Только кровный и рослый Альмансор могучими прыжками, выпущенный вовсю, быстро приближался к всаднику на пегом коне. И казакам была видна с горы напружившаяся, нагнувшаяся вперед тонкая фигура Аничкова с выхваченной и ярко блестящей в опущенной руке кривой шашкой, с небольшой головой на тонкой длинной шее, похожая на хищную птицу. Зариф понял, что ему не уйти на своем крылатом пегасе, вороном с белыми пежинами, от этого тонкого офицера. Он нервно ударил плетью по бокам пегого и вынесся вперед своих киргизов. И сейчас же увидел опасность с другой стороны. От Кольджата наперерез ему неслось шесть всадников. Впереди два на лучших конях, сзади четверо казаков. Скакавший впереди всех юноша был в высокой серой бараньей шапке и длиннополом сером кафтане. Зариф заметил, что он был красив, как может быть красива только женщина. Ему почудилось, что это ангел смерти Азраил мчится наперерез его пегому. И тошно стало у него на сердце.

Он гневно ударил плетью пегого коня. Не хотелось ему погибать от руки этого белого юнца. Он выхватил револьвер и приготовился стрелять по преследователю. Но вдруг какая-то черная змея сверкнула, с тонким свистом разворачиваясь в воздухе, и он почувствовал, как его руки и плечи крепко обвил волосяной аркан, грудь его сдавило, и он невидимой силой был стащен с седла, повержен на землю и покатился по песку. И сейчас же спереди на него наскочил юноша в сером одеянии, а сзади молодой офицер, которого он давно знал как самого смелого офицера Сибирского полка.

Юноша закричал звонким девичьим голосом кому-то:

– Царанка, накинь пегаша!

Торжество и упоение победой звучали в женском голосе, и стало от этого Зарифу нестерпимо больно, досадно и обидно. Но он сдержал нахлынувшую обиду и горе, придал своему темному лицу выражение непоколебимой покорности воле Божьей и ожидал, поверженный на землю и сильно разбившийся, что будет дальше.

Казак с лицом киргиза ловко накинул петлю аркана на его пегого, и пегий, полузадушенный петлей, метнулся на дыбы и рухнул на землю.

Разбойники, увидавшие гибель своего вождя, растерялись, начали метаться вдоль площадки, не зная, где спускаться, и казаки нагнали их и врубились. Тяжелые шашки разламывали черепа, и окровавленные трупы падали на землю. Казаки знали, что толстого наваченного халата им никогда не перерубить, и старались нанести удар прямо по лицу, и это привело в ужас киргизов. Они стали соскакивать, бросать оружие, становиться на колени, молить о пощаде.

Кто-то из казаков уже повел лошадь Ивану Павловичу, и он явился в разгар рубки, остановил властным голосом излишнее кровопролитие и приказал забирать пленных, оружие и лошадей и гнать все в Кольджат.

Аничков с казаком вязали руки Зарифу, подле, с гордым видом, на караковом Аксае крутилась Фанни. Ее лицо горело жаром схватки, глаза сверкали, и удовольствие, и хвастовство были разлиты на нем. Вся фигура ее говорила: «Видели вы меня? Видели вы, как я храбро кинулась на Зарифа, видели вы, как я ловко владею арканом? Теперь, мол, не будете смеяться надо мною! Не будете не верить! Я ловчее вас!»…

– Каким вы молодцом, Фанни! – искренно любуясь ею, воскликнул Иван Павлович.

– А вы видели? – отвечала она, протягивая ему маленькую ручку.

– Удивительно ловко! И вам, Фанни, мы обязаны поимкой важного разбойника.

– А мне жаль его. И какая хорошая под ним лошадь! Какой оригинальной масти! Не правда ли, она моя? Ее ведь Царанка накинул арканом.

– Безусловно, ваша.

– А что сделают с этим…

Она показала на Зарифа, который с гордо поднятой головой, оглядываясь по сторонам блестящими косыми глазами, шел со связанными назади руками между казаков.

– Повесят, – спокойно отвечал Иван Павлович. Страх и горечь метнулись по вдруг побледневшему лицу Фанни.

– Мне жаль его, – тихо, как бы в раздумье, проговорила она. – Зачем я это сделала!

– Если бы не вы накинули Зарифа своим арканом, его схватил бы Аничков.

– Ах, какая досада! Какая досада!.. – она смотрела на Зарифа и говорила как бы про себя: – Какой он гордый, сильный и смелый. Как орел пустыни! Идет, как на праздник.

– Жалеть его нечего… За ним много убийств невинных людей. А сколько бедных киргизских девушек мы освободили!

– Для чего они разбойникам?

– Их продали бы в рабство в Аксу или Турфан.

Подъехал Аничков. Он был великолепен на Альмансоре, и Фанни глазом знатока оценила его прекрасную лошадь.

– Феодосия Николаевна, – сказал Иван Павлович, – позвольте вас познакомить. Хорунжий Аничков.

– Какая прелестная лошадь у вас. Она чистокровная?

– Да… А вы любите лошадей?

– Ужасно, – по-женски отвечала Фанни. – И как не узнать чистокровной! Все жилки у нее выступили под кожей, и как легко вы нагоняли киргизов.

Аничков ласково потрепал Альмансора по шее.

Отряд входил в ворота поста. В неподвижном воздухе висел линялый русский флаг, и после оживления, скачки, рубки и победы на пустом песчаном дворе, по которому мирно бродили куры, пахло буднями.

Да будни и наступали. Надо было составить и, пока не зашло еще солнце, отправить в Джаркент по гелиографу подробное донесение, надо было хоронить убитых киргизов, перевязать раненых казаков, разобраться с пленными и добычей, с лошадьми, и всем этим занялись офицеры с казаками, а Фанни с Царанкой осматривали пегого коня Зарифа, любовались им, сравнивали с Аксаем. Возбуждение ее не проходило, была потребность двигаться, говорить, что-либо делать.