На краю одиночества (СИ) - Демина Карина

– Она тебя к себе забрала, благо, матушка твоя отписала, что будет рада, если за дитём приглядят. Мне бы тогда неладное заподозрить, но… она в письмах такою радостною была. Мол, все ладится и вскоре совсем сладится, у Гришки интерес к жизни вернулся, что любовью на любовь ответил. Не так, конечно, по-бабски, по-своему, однако же смысл един.

И в городе Глеба недолюбливают. Мягко говоря… а уж сельские и вовсе полагают, будто он во всем и виноват. Наследства захотел, вот и навел клевету, а после и вовсе довел несчастного отца до смертоубийства.

Тошнота подкатила к горлу.

Привычно шевельнулась тьма, подсказывая, что, если уж Глеб в силе, то неплохо было бы этой силой воспользоваться. Что стоит вернуться и показать им всем, кто хозяин. Глядишь, зауважали бы. Правда, на сей раз тьма была какой-то неубедительной, и замолчала, стоило приказать ей заткнуться.

– Так уж вышло, что при дворе дел набралось. Стражи там, защита. Наших-то многих повыбило, а молодняк еще не поднялся. Вот и пришлось одному за всех. Домой я только года через два сумел вырваться, да и то ненадолго. Страна поднималась на ноги. Медведица с Сашкой жили, почитай, в вагоне… или в карете, потому как вагоны не везде доходили. И я с ними, стало быть, ибо далеко не все оставшиеся так уж короне верны были.

…даже среди своих не все до конца поверили.

Были те, кто помнил отца другим, тем, который еще до войны, которого Глеб вовсе не застал, или третьим, что уже на войне, героем, орденоносцем…

В орденах его и похоронили, во избежание скандала. А после уж выяснилось, что скандалов избегали с особым тщанием, и потому в орденах хоронили многих.

– Он ее убил…

– Нет. Ее убил я, – дед теперь говорил тихо, едва ли не шепотом. – А он убивал других. И матушка твоя знала. Более того, она помогала находить жертву. В сиротском приюте хватало всяких… нет, сиди. Я знаю это точно. От нее же.

Если бы Глеб мог подняться, не потревожив плюща и ночи, которая уже почти отступила, он бы встал. Он бы ушел, ибо то, что дальше, не предназначалось для его ушей.

– Первый срыв случился почти сразу после моего отъезда. Гришка выбрался в лес, встретил там девочку из крестьян и… провел ритуал. Ему казалось, что он проводит ритуал, пытается спасти всех ценой одной жизни. Твоя мать нашла его над телом.

…в матушкином цветнике тоже обнаружилось с полдюжины тел, старых, чье появление нисколько не удивило Глеба. Он помнил и розы, вывернутые кусты с торчащими корнями, которые проросли сквозь кости, и эти самые кости, темные, будто обугленные.

– Она увела его домой. А тело… в болоте многое можно спрятать. Главное, что после этого Гриша сделался спокойным. Так она сказала. Он начал разговаривать. Шутить. Он стал нормальным.

Опознать не удалось.

Бродяги? Случайные гости из тех, кого не станут искать? Главное, что их похоронили на местном кладбище. А Глебу сказали:

– Может, не он… давно лежат.

– Он обратил внимание на жену, а той большего и не нужно было… и длилось это несколько месяцев. Вот она и решила… выкупила свое счастье. Когда он стал мрачнеть, замыкаться в себе, она просто нашла ему другой вариант. Она так и сказала, вариант. И опять помогло.

– И как долго…

– Три года. Пятнадцать девочек. Она научилась находить тех, кто одарен, это увеличивало отдачу силы. Научилась помогать в ритуале. Она так любила твоего отца, что сошла с ума вместе с ним. И она вполне искренне верила, что помогает, что он, гениальный, важнее и нужнее этих сирот. Что они и нужны-то лишь затем, чтобы Гришка жил.

– И ты…

– Убил обоих. Я должен был. И это моя ноша… – раздался сухой стук.

– И ты представил, будто… он?

– Да.

– И тебе…

– Тошно. Потому как я виноват. Я оставил их. Я понадеялся, что травки справятся с нашей тьмой. Я должен был знать, предположить, что она не отпустит, что ее хватит на двоих, что… и те девочки – это цена моей ошибки. И этого я не забуду.

– А я?

– А у тебя собственных ошибок будет… хотел бы я уберечь, но…

– Спасибо.

– За что?

– За то, что хотел бы уберечь… ты лучше скажи, что нам делать?

– Как что? – почти искренне удивился дед. – К балу готовиться, конечно.

Глава 20

Анна перебирала наряды.

Никогда-то прежде она не замечала за собой подобной придирчивости. И казалось бы, у нее целая гардеробная имелась, в которой платьев не одна дюжина, а вот поди ж ты.

Темновато.

Ярковато.

Тускло, будто бы выцвело по хозяйскому недосмотру. А это, напротив, алое, что кровь. Куда вот такое? Или… помнится, его Анна осенью взяла, исключительно за этот вызывающий колер, которого по осени так не хватало, ибо задалась та раннею да сумрачной.

Она прижала платье к груди, повернулась к зеркалу.

Паучий шелк.

Легкое, текучее… такое сгладит и неестественную худобу Анны, и кости ее, и вовсе… почему бы и нет? К нему тот рубиновый гарнитур, с высоким ожерельем, напоминавшим Анне ошейник, и браслетами немалого весу.

Сделанный из платины, украшенный каменьями, этот гарнитур казался высеченным из цельного куска шпинели, слегка изрезанного тонкими серебряными искрами, которые складывались то в лист, то в ветвь… да, пожалуй, что так будет неплохо.

Анна повернулась боком.

И другим.

– Хороша, – согласился старик, сидевший тихонечко, так, что Анна и не заметила, как он появился. А заметив, вздрогнула, платье вон едва не выронила.

– Благодарю, – она проглотила ругательство. А старик усмехнулся, хитро-хитро, сделавшись вдруг похожим на того сказочного дедка, который караулит детей на перекрестье троп, чтобы испытать их. А уж потом, по испытанию, и награду выдать.

– Муженек-то твой паразитов своих гоняет. Взялся за гуж, пусть тепериче не стонет…

Глеб ушел рано утром.

Дождался, когда Анна проснется, и ушел. И выглядел он одновременно растерянным, смущенным и счастливым, что было вовсе уж необъяснимо.

– Но он нам без надобности, – старик поскреб Аргуса за ухом. – Нам бы так, побеседовать… втихую… и не хмурься, не хмурься… охрану твою я пока трогать не буду, а то ж спугнем ненароком. Вот скажи, девонька, как думаешь, заслужила она проклятье?

– Кто?

– Мать твоя.

– Не знаю, – Анна отвернулась, и ее отражение в зеркале тоже отвернулось, покраснело густо. Анна прижала ладонь к щеке, так и есть, кровь прилила. Но до чего вопрос… неудобен.

– А кто ж знает?

– Не я, – Анна вернула платье на вешалку. Надо будет достать, чтобы проветрилось, а то, пусть и зачарована гардеробная от пыли, пусть разложены подушечки с ароматными солями лаванды, но все равно чувствуется некоторая затхлость.

К балам готовятся загодя.

Журналы выписывают, к модисткам ездят, образы создают, а не так, чтобы в шкафу покопавшись. Но времени на модистку не осталось совсем. Еще и за гарнитуром съездить придется, ибо подобные вещи Анна все ж предпочитала дома не хранить.

– Не ты… видишь ли, деточка, решение, конечно, непростое… повесь, повесь… хороша будешь. До того хороша, что… вовремя вы, милая, поженились. И верно, потому как эту связь ни одним высочайшим повелением не разорвать.

Он поднялся.

Анна же почувствовала, что вот-вот жизнь ее, и без того не больно спокойная в последнее время, в очередной раз переменится.

– Идем, я тебе чаечку сделал. Чаечек после ночи-то такой самое оно… и булочки. Пустовато у тебя на кухне. Оно-то верно, чужаков в дом пускать не след, но и сама кухарничать замаешься. Мы, некроманты, твари дюже прожорливые…

Он шел, постукивая тростью, а Анна поймала себя на мысли, что не знает, где ее собственная трость, что проклятье, так долго бывшее частью Анны, вдруг затаилось.

Нет, не исчезло, но боль ушла.

Совсем ушла.

И хромота.

И… может, стоит присмотреть туфли их тех, которые на каблуке? И куплены были больше для порядка, чем из надежды, что Анна когда-нибудь их наденет? Или не рисковать? Хороша она будет на балу, если вдруг с каблуков сверзнется.