Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут

А тут не дрянь… тут такая дрянь, что всю дрянь во дворе передрянит…

И куда его?

Не знает Ани.

И девчонки хороши. Как бегать туда за сараюшки – пожалуйста, как вкусности ему всякие таскать, это завсегда, игрушки ему всякие носить, это нате вам, он игрушки ох любит… Как играть с ним, так хоть сколько, интересно же, как он мяч ловит… А как в дом его взять, так это все от ворот поворот… Элу ни в какую, ну, Элу-то понятно, в квартирушке тесной ютится, сестер-братьев мал-мала-меньше, так и Оре туда же, в позу встала, меня с ним в дом не пустят… Ага, не пустят… хоромы до небес, комнат как звезд на небе, и не пустят…

Да что с Оре спорить, пошла она… сама на своей машине летает, хоть бы раз прокатила…

А вот Ани что делать?

Куда его тащить… этого?

Зима-то тоже ждать не будет, последние денечки летние стоят, вон уже в небе черное солнце на желтое солнце с каждым днем все больше наползает, скоро совсем желтое солнце закроет, и зима будет, и ночь будет, долго-долго, и темно-темно, и холодно-холодно. Ну, это не беда, в доме-то тепло, и в школе тепло, а на улицу мамка Ани комбезик купила. А там и Новый Год не за горами, папка Ани чего-нибудь подарит такое… эдакое…

А вот с этим-то что будет?

Зимой-то на улице…

Ани уже и одеяло ему из дома сперла, хорошо, мамка не знает… Да что ему это одеяло, мертвому припарка… как холода ударят, никакие сараюшки его не спасут…

И что Ани делать?

Честно Ани про него пыталась забыть, мало ли какие звери на улице околачиваются… И ведь что за черт, сколько всего Ани забывала – и котлеты подогреть поставит, забудет, вспомнит, когда черный дым пойдет коромыслом, и книжки-тетрадки Ани забывает, зачем они в школе, главное, пенальчик новый показать со звездочками… Все-то Ани забудет, про домашку на завтра и не вспомнит.

А его забыть не может…

А он там… там…

И черт его пойми, кто он, в школе про таких зверей ничего не рассказывали, Ани у зоологички про него спросила, та только прикрикнула, чтобы прекратила Ани всякое выдумывать, не бывает такого…

И что Ани теперь делать?

Когда он там… там… за сараюшками…

И бежит Ани – в темень, в холод, пальтишко забыла набросить, мороз пробирает, бежит – в лопухи, за сараюшки… Душа обрывается – нет его на месте, пропал, сгинул… а нет, вон он, за сараюшки от ветра забился, сидит… И уже нечего думать, хватает его Ани, тащит на себе, ох, тяжелый, домой тащит, в свет, в тепло, где так-то хорошо пирогами пахнет…

Оглядывается Ани, нет никого дома, вот хороша, убежала, даже дверь не закрыла, то-то мамка ругаться будет, а-а-а, все вынесут!.. что у них тут выносить-то? вот у Оре, это да… Ну что боишься, что принюхиваешься… Забился в угол, сидит, глазами сверкает… страшный такой… Ани ему хлеба бросила, съел… Ани ведь как все хорошо придумала, запрячет его в чуланчик, туда все равно никто не заходит… а там уж…

Хлопает дверь, мамка на пороге, и хлебница как была у Ани в руках, так на пол и полетела, и цвяк, вдребезги, и мамка на пороге, и уроки неси, показывай, а Ани их и не открывала вовсе, там по алгебре хрень какую-то задали, вообще непонятно, и этот в углу сидит, глазами сверкает, что за зверь такой? На человека вроде похож, а не человек… и мамка на него смотрит, да как завизжит…

Ингеле плачет.

Тихо, беззвучно – как учили, негоже свои чувства показывать… Как мать говорила, они тебя до слез доводят, а ты себе скажи, а я не заплачу, назло им не заплачу…

Назло кому?

Им… всем…

Хорошо, он не видит… Муж – что видит, что не видит, без разницы, тут хоть в голос рыдай, сидит со своими процентами-дивидендами, не обернется… Он -то дело другое, он чуткий, с ним не то что всплакнуть, с ним и взгрустнуть нельзя, уже в глаза заглядывает, что с тобой, любимая, что с тобой?

Любимая…

Плачет Ингеле…

Беззвучно, неслышно, давно уже не плачет в голос, в голос вон, такие как Ани плачут, от горшка два вершка, и думают, все-то они на свете знают, и мир вокруг них вращается, и если у них горе – то горькое, в три ручья, после такого горя только концу света наступить осталось….

У больших-то уже другое горе, глубокое, беззвучное, а то и бесслезное, выстраданное годами и годами. Такое горе за полдня не пойдет, такое горе новыми брючками не развеешь, такое горе не забудется где-нибудь на хмельной вечеринке…

Такое горе только вместе с сердцем из груди вырвать…

Плачет Ингеле.

Месит тесто, нет-нет, да и капнет в чашу слеза.

Хорошо, он не видит.

Да что не видит, он все видит, все понимает, даже если придет Ингеле не заплаканная – просто уставшая, замотанная, когда просвета не видишь во всех этих хлопотах, дочь сварить, мужа постирать, белье накормить, обед в школу отправить, – он и то видит, заглядывает в глаза, долго-долго смотрит, по голове гладит… муж так не умеет… и открывается что-то, как пелена с глаз падает… и мир впереди, большой-большой…

Плачет Ингеле.

Беззвучно, бесслезно…

За что, почему? Почему так, когда мечтаешь о чем-то таком – по молодости, дневники какие-то пишешь, тетрадки для стихов, опять сеструха туда лазила, по голове ее, эту сеструху дневником, когда грезишь о чем-то таком – в школе, учитель вызывает, а ты стоишь и улыбаешься, повторите вопрос, а то я тут мечтала о принце из сказочной страны… Вот почему, когда по молодости грезишь – оно ничего и не случается, и лезет к тебе какой-нибудь Ялим из параллельного класса, записочки шлет, да что ты такая, да дай хоть домой провожу, да пошел ты… и все из школы идут парочками, парочками, и с фабрики потом – парочками, парочками, а Ингеле одна, одна, идет, представляет себе, что рядышком он, принц из каких-нибудь иных миров, он придет, он не может не прийти, ведь она так ждет его… так ждет…

Вот почему там, по молодости – ничего и не происходит, а потом, когда плюнешь на все, и не помнишь уже ничего, кроме грохота фабрики, И-и-инге-ле-е-е, челнок наза-а-а-ад, и тетрадки все со стихами уже пущены на растопку, или набиты в сапоги, чтобы за лето не ссохлись, и проводит тебя какой-нибудь Ялим до дома, а зайдем ко мне, а зайдем, и сама не поймешь, как оно случилось, и поутру слезы, да брось ты, да хоть сейчас распишемся, свадьбу сыграем, я не какой-нибудь…

Вот почему так… вот когда уже махнешь рукой на все, и уже не сама идешь под венец, новая жизнь в тебе – тебя ведет, в одиночку ребенка не вырастить, хоть бы в выходные с дочкой посидел, деловой ты наш, а потом из всех мыслей останется одна, что приготовить жрать, не есть, жрать, муж все сметет, скажет – мало, а Ани не успела в школу пойти, уже двоек нахватала, а…

Вот ту-то и появляется он.

Как насмешка, как издевательство, как испытание, которое Ингеле не прошла, как нарочно: пока ждала – ни слуху, ни духу, а как бросила все, нате вам – он…