Дни Крови и Звездного Света - Лэйни Тейлор

Кару не понимала, почему ее это так сильно беспокоило. Смерть была безболезненной. А скольких химер переубивали бы те солдаты, если бы остались в живых. Не стоит сомневаться, что серафимы были бы не столь добры.

Доброта? Что за отвратительная мысль.

Кару сидела и спорила сама с собой, желая, как никогда, чтобы было с кем поговорить. У нее возникли внутренние конфликты, которая она просто не могла разрешить. Эта жестокость, частью которой она была, притворяясь, что все это дурной сон, лишь для того, чтобы как-то продолжать жить, потому как, просто не могла смириться с этим.

С войной.

Ее жизнь в качестве Кару, ни коим образом не подготовила девушку к этому. Война была чем-то далеким, о чем сообщали в новостях, а она даже не смотрела новости. Они были слишком ужасными. И, если она думала, что Мадригал могла бы ей помочь, как будто ее глубоко запрятанное второе «я» способно было принять эту уродливую реальность, то здесь Кару тоже ошибалась. Почему, сговорившись с Акивой, Мадригал сделала то, что она сделала ради наступления мира? Потому что у нее не было мужества воевать, даже, несмотря на то, что война длилась, сколько она себя помнила. Мадригал всегда была мечтательницей.

И то, что случилось в Эретце... Мятежники сотворили нечто ужасное, сделав только хуже, гораздо хуже. Они разворошили осиное гнездо. Вырезанные улыбки, перерезанные глотки, кровавые каракули. О чем думал Тьяго, дразня Империю таким вот образом? Император ответил с размахом, он не заставил себя ждать. Для химер это могло стать катастрофой. Обрушить всю мощь Доминиона на гражданское население, чтобы уничтожить его?

Думал ли Тьяго, что такое может случиться? А она?

Она не думала; она не хотела знать, а теперь еще и видеть это.

Я счастлива... Я счастлива...

Кару сняла свои туфли и опустила ноги в прохладную воду. Там в крепости они будут разыскивать ее и найдут достаточно легко. Кару сидела и ждала, ни от кого не прячась, наконец, она услышала хлопанье крыльев, а затем девушку накрыла тень. Тень была рогатой, и на мгновение ей почудилось, что это ее собственная, так как рога очень напоминали ее прежние.

Зири.

Зири был тем самым химерой в своем дозоре, который орудовал ножом. Его изогнутые клинки, как и ее собственные, идеально для этого подходили; ему нужно было всего лишь подцепить кончиком ножа уголок рта убитого, взмахнуть запястьем — и дело сделано: улыбка готова. Вот в кого превратилась маленькая тень Кирин. Она повернулась, чтобы взглянуть на него. Солнце было позади Зири; ей пришлось заслонить глаза рукой. Теперь, когда он нашел ее, казалось, он не знал, что делать. Кару увидела, как его взгляд опустился вниз по ее рукам (где красовались вперемешку синяки с татуировками), прежде чем вернуться к ее лицу.

— С тобой все... в порядке? — нерешительно спросил он.

Это были первые слова, которые он произнес, обращаясь к ней. Если бы это случилось раньше, она бы обрадовалась. С первых ее, таких нелегких, пугающих дней с повстанцами, она надеялась, что он, возможно, станет ей другом, ее союзником; Кару думала, что видела в нем нечто такое... сострадание, сопереживание? Свежесть его юности? Даже теперь, она могла разглядеть мальчишку в нем, в этих округлых карих глазах, его степенность и робость. Но он сторонился ее все эти недели, и вот, когда он, наконец, решился заговорить с ней, это уже не имело значения.

— Ты кажешься... — пробормотал он, смущаясь. — Кажется, тебе нехорошо.

— Разве? — Кару чуть было не рассмеялась. — Тебе показалось. Она встала, отряхнула свои джинсы, и подобрала свои туфли. Подняла взгляд на Зири. Он вырос таким высоким, что девушке пришлось запрокинуть голову. Один из его рогов был срублен, не хватало нескольких витков, и достаточно было только одного взгляда, чтобы понять, что этот рог спас голову от смертельного удара. Повезло. Она слышала, как и другие химеры это говорили. Везунчик Зири.

— Не волнуйся обо мне, — сказала ему Кару, — в следующий раз, когда у меня появится желание улыбаться, думаю, я знаю, кого позвать.

Он вздрогнул, словно от пощечины. Кару обошла его и, поднимаясь по песчаному берегу, направилась к крепости. Она не полетела, пошла пешком. Она не спешила вернуться.

Казалось, что брат Императора разрезан пополам. Шрам тянулся прямо от макушки через все лицо, утыкался в подбородок и останавливался (к сожалению) только у горла. Он был не тонким и аккуратным, а сморщенным, зарубцевавшимся, оставляя лишь подобие носа и разводя его губы в сторону, чтобы обнажить сломанные зубы. Никто не знал, как он получил его. Он утверждал, что это боевой шрам, но слухи это опровергали — хотя их было так много и в таких вариациях, что невозможно было угадать, какие из них правда. Даже Азаил, с его способностью докапываться до подобных вещей, понятия об этом не имел.

Каким бы образом он не заработал это шрам, результат был таков, что было просто невыносимо слышать, как Иаил принимает пищу. Он издавал звуки, похожие на те, которые издает пес, когда себя вылизывает.

Акива сохранял невозмутимое выражение лица, как и всегда, хотя сделать это было, сродни подвигу. Ничьи губы не обращали на себя такого внимания, как губы Капитана Доминиона.

— Думай об этом, как об охоте, — небрежно сказал Иаил, когда проглотил половину остывшей копченой певчей птички с огромным глотком эля в придачу, не потрудившись даже вытереть то, что пролилось из его поврежденного рта. — Как об очень большой охоте. Ты охотишься? — спросил он у Акивы.

— Нет.

— Конечно, нет. У солдат нет такой роскоши как спорт. До тех пор, пока враг не становится добычей. Думаю, тебе понравится.

«Маловероятно», — подумал Акива.

Всей своей мощью Доминион готов был упасть на бегущих по южному континенту химер. Многотысячное войско готовилось отрезать путь их бегства к горам Хинтермост, неуклонно двигаясь на север, убивая все живое на своем пути.

— Я говорил, что слишком рано выводить свои главные силы, — сказал Иаил. — Но брат не верил в угрозу с юга.

— Ее и не было, — сказал Ормерод, командир Второго Легиона, который считался до сего дня главным и, как полагал Акива, был недоволен своим смещением. Они сидели за столом в шатре командира, в непривычном для Акивы месте. Далеко от привычного. Незаконнорожденные обычно не сидели за столом, предназначающимся для почетных гостей, со своими военачальниками. Но он был здесь, к собственному удивлению и недовольству, по просьбе Иаила.

— Князь Бастардов, — прокричал капитан, увидев его по прибытии. Акиве приходилось сотрудничать с ним раньше. Даже когда их энтузиазм был целенаправленным (например, при уничтожении Лораменди), он презирал его, и это чувство было взаимным. А потом еще: