Хазары, или Таинственный след в русской истории - Вячеслав Геннадьевич Манягин

ее не учитывалось. По нашему мнению, роль природы сказывается на этнографических особенностях и ареалах распространения народов, но не непосредственно, а через хозяйство, т. е. основу экономической жизни. Природа не имеет определенного влияния на жизнь людей. Ландшафт не определял род занятий какого-либо народа. Там, где привычные занятия были невозможны, представители этого народа предпочитали не селиться. Поэтому жители лесов редко осваивали полупустыни, а предпочитали речные долины, степняки же, даже овладев лесными массивами, выбирают для жительства открытые места. Угры-самодийцы и тюрки-якуты заселяли тундру и луга в долине Лены, оставив тайгу лесовикам — хантам и эвенкам. Исключений из этого правила немного, и они всегда могут быть объяснены событиями политической истории. Разница между нашим подходом и географическим детерминизмом очевидна. Оба метода исключают один другой.

Нетрудно заметить, что собранный нами материал позволяет отвергнуть все перечисленные утверждения Монтескье, который строил свои соображения на недостаточном количестве сведений. История Северной Азии и Восточной Европы оставалась вне сферы его внимания, так как в середине XVIII века она была еще неизвестна европейцам. Лето в монгольских и казахских степях более жаркое, нежели в Западной Европе и Передней Азии, но это родина богатырей. Умственная лень и неизменность обычаев на Востоке — миф! Мы видели, насколько напряженной была там экономическая и политическая жизнь в раннем Средневековье, в то время наоборот, Запад был почти в состоянии застоя. Говорить об отсутствии мужества у южных народов нелепо, потому что арабские завоевания VII–VIII веков были сделаны именно южанами, и аналогичных примеров можно найти сколько угодно. Системы в географической концепции завоеваний нет: побеждают то одни, то другие. Суровость природы отнюдь не способствует закаленности людей. Там, где природные условия действительно тяжелы, например в Сахаре, сибирской тайге, Гренландии, — жители изнуряются в ежедневной борьбе за поддержание существования и никакого развития у них не наблюдается. Равнины также не способствуют образованию деспотизма — так, например, гузы, печенеги, половцы жили свободными родо-племенными союзами, а в горной Грузии или Малой Азии с глубокой древности установилось монархическое правление. Наконец, защищаться в степи, используя стратегический маневр в пространстве, куда легче, чем оборонять горные крепости, откуда нет выхода. Суждения Монтескье соответствуют уровню науки его времени и в XX веке всерьез приниматься не могут, как и мнения его последователей. Игнорирование основы человеческого общества — способа производства материальных благ — неизбежно завело их в тупик.

Хазары оставили наибольшее число погребений. На бугре Степана Разина их найдено пять, на Казенном бугре — три, на Бараньем бугре, который мы не успели раскопать{19}, ограничившись предварительным осмотром, — три, и на нескольких других буграх встречены сильно разрушенные и маловыразительные, но несомненно хазарские костяки. Это дало возможность установить характерные черты хазарского обряда погребения.

Труп клали на землю, головой чаще на запад, но иногда на север. В изголовье ставили два сосуда: один из серой глины, очевидно с кашей, а другой из красной — с вином или каким-нибудь другим напитком. Кроме того, в изголовье клали в жертву мясо, чаще баранину (один раз попался целый скелет ягненка), иногда птицу, а однажды мы были потрясены, потому что на месте, где полагалось быть жертве, оказался скелет младенца. Вещей при скелетах очень мало. Иногда встречаются железные ножи и поясные пряжки, перержавевшие и истлевшие до такой степени, что их трудно перенести с земли на вату; бывает в левом ухе серьга-колечко, и однажды встретилась железная бляха — вернее, следы ее, — нашитая на одежду. Это бедные погребения небогатых людей, трудом добывавших себе средства к существованию и не позволявших себе роскоши закапывать в песок нужные или ценные вещи. В этих комариных местах жила не хазарская знать, а беззащитный народ.

Наше внимание обратило на себя то, что хазарские сосуды из погребений очень похожи на плохонькие сарматские. Разница, конечно, есть, их не спутаешь, но кое-что в форме, промешанном тесте и даже обжиге роднит их между собой. Что ж, это не случайно и не удивительно. Хазары в какой-то, пусть небольшой, степени потомки сарматов; жили они если не в одинаковых, то похожих условиях, а глина у них была одна и та же, что обусловило сходство теста. Поэтому и сосуды у них похожи. Но сарматы обладали великолепным вкусом и огромными богатствами, награбленными у скифов, побежденных ими во II веке до н. э. У сарматов эпоха первоначального накопления прошла легко, и они могли позволить себе изощряться в художествах. Хазары же долгое время боролись за право на существование, а победив, попали под власть инородной правящей верхушки. Условий для бурного роста материальной культуры у них не возникло. Впрочем, если бы нам удалось найти остатки хазарских столиц, если даже не Итиля, то хотя бы Семендера, расположенного где-то на Тереке{20}, то мы наверняка обнаружили бы там предметы искусства и следы роскоши. Те же места, в которых мы работали, были для Хазарии провинцией, деревней, но для нас хазарская деревня была не менее интересна, чем столица, и бедность материала нас отнюдь не смущала, а скорее будила в наших головах и сердцах мысли и чувства, необходимые для продолжения поисков.

Весьма странно было констатировать, что почти все хазарские скелеты носили следы тяжелых повреждений огромной давности. В большинстве случаев черепа разбиты ударами чекана или дубины в лоб или в висок, а ноги ниже колен обрублены. Нередко обрублены пальцы правой руки. Среди костей очень часто находятся зола и угольки от костра, но это не следы трупосожжения, потому что кости не подвергались действию слабого огня, опалившего, по-видимому, лишь кожные покровы и мышцы.

Наши находки оказались иллюстрацией к сообщению армянского автора Моисея Каланкатуйского, который рассказывает о «разрезанных мечом и ножами трупах», о «скверной неистовой резне» и «беснующемся плаче» над мертвыми{21}. И все-таки обезображенные трупы были похоронены тщательно, с соблюдением ритуала. Очевидно, мы столкнулись с древним поверьем — страхом перед мертвым, уверенностью, что покойник может принести вред. Все древние народы боялись злых духов, но не все связывали их с трупами. Например, древнегреческая эмпуза, которой пугали детей, рисовалась как оборотень, тюркские албасты и джеэтырнаки — ночные духи и т. д.

Вера в то, что сам труп (а не дух покойника) опасен для живых людей и особенно родственников, очевидно, возникла у древних угорских народов и была занесена в Европу венграми. Не случайно легенды и рассказы об упырях, которых на Балканах называли вурдалаками, а