Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович

Так что год протянуть «волынку» можно было, а то и больше. А там может и проблема сама по себе рассосется, ведь прошедшее время все по своим местам расставит…

– Приехали, сотник, вот и обитель!

Юрий вырвался из дум, посмотрел на Лавру. Следы татарского разгрома еще виднелись, сгоревший небольшой скит на склоне, что стоял на отдалении, не восстанавливали.

– Воевода, поехали лучше обратно, тяжко мне на сердце! Такое ощущение, что недобро на нас кто-то зрит. На душе скребет!

Юрий задумался – к Смальцу теперь в своих отговорках присоединился и Грицай, у запорожца глаза тревожно блестели. Теперь следовало принять такие предупреждения всерьез – оба сечевика прошли десятки боев и стычек, возраст у них более чем серьезный по местным меркам. А все кто на войне выживает, полностью доверяют своей интуиции.

Двое джур, казаки пятнадцати лет – Павло и Бородай (названный так с юмором), тоже выглядели серьезно – видимо парням передалась тревога их старших и опытных товарищей. Однако сколько не пытался настроится Галицкий, подобных ощущений не испытывал.

После короткого раздумья, Юрий произнес:

– Свитки и раритеты мне забрать нужно, и перенести в надежное место, так будет намного спокойнее. Да и не станет архимандрит по пустякам ко мне посыльного отправлять. Видимо, дело серьезное у него, раз мое прибытие потребовалось.

– Но раз так, сотник, может нам не торопиться в обитель въезжать. Давай джуру отправим в Славянск – к вечеру два десятка стрельцов на подводах прибудут. Вот тогда и зайдем в Лавру – оно так надежнее станет, мы любую засаду растерзаем в клочки.

– Татар боишься?

– Какие крымчаки, сотник? Снег не истоптан, монахи делами занимаются спокойно. Но уж больно все лепо и тихо, что в подозрения сразу бросает. Не может быть такого!

– В обители никто воевать не станет и кровь проливать! А потому едем безбоязненно, просто нервишки у вас шалят не ко времени. Так что не отговаривайте меня, и так время на поездку потратили, а дома дела ждут. Завтра поутру обратно выедем – все хорошо будет!

– Как знаешь, воевода, но поберечься надобно! А ты следом за мной езжай, мало ли что…

Грицай дал шенкеля и первым отправился к Лавре, за ним последовал Бородай. Юрий тронул свою кобылу – со сторон его прикрывали Смалец и Павло, готовые в любой момент встретить нападение, положив руки на рукояти пистолей. Вот так втроем и въехали в раскрытые ворота обители, сразу заметив, что спешившийся Грицай о чем-то говорит со стоящим во дворе обители настоятелем. Архимандрит что-то спокойно выговаривал казаку – тот молчал, лицо хмурое.

– Доброго здоровья, Юрий Львович. Весть получена с грамотой – тебя надежа-государь Алексей Михайлович в Москве желает видеть! А мне сопровождать велено! Везти приказано со всяческим бережением!

Сотник Лобода стоял перед ним спокойно, только сабля на поясе, пистоли за кушак не заткнуты. Да и слобожанские казаки, числом с десяток, пока спокойно стояли на дворе – но опять же – только при саблях, фузей в руках не держали. Да и вели себя подчеркнуто миролюбиво.

– И тебе здравствовать, Семен Афанасьевич! Погоди немного…

Галицкий спрыгнул с коня и подошел под благословление архимандрита, склонил голову, потянулся губами к длани. Настоятель привычно забормотал, но не молитвенные слова, а предупреждающие:

– Смири сердце, воевода, и свару в обители не устраивай. Козни то дьяков приказных, донос на тебя. В измене заподозрили, на коварство ляхов ссылайся, как обговаривали. Храни тебя, Господь!

Юрий выпрямился, мельком глянул на своих запорожцев – те были готовы к схватке со слобожанами, дай он только команду. Нелюбовь у них совместная друг к другу – у «вольных» и реестровых. И численный перевес последних сечевиков нисколько не смущал – они успели оценить могущество огневого боя, и на стрельбе руку все набили, изведя за зиму несколько сотен «пеналов». Так что даже схватки не будет – перебьют всех, кто под арест его взять пришли, и сомнений испытывать не будут.

Вот только оно надо?!

«С царем мне воевать не с руки! Славянск разорят, да и слобожане не причем – они царский указ выполняют – вон грамота с печатью в руке у сотника. Не хочет Лобода со мной воевать, демонстративно сам пистолей не взял и казакам своим не велел вооружаться. Не стоит его подводить – хотя моим сечевикам такое предложение не по нутру!»

– Это царская грамота, сотник?

– Да, воевода, вот, возьми…

– Не нужно! Казакам со мной приказано ехать?

– Нет, Юрий Львович, про них ни слова не написано. Велено срочно добираться в Москву – сами верхами, а тебя в кибитке, с бережением, чтоб в дороге не растрясло.

– Понятно. Смалец, кобылу в острог отведи и делами занимайся как обговорили раньше. И за степью наблюдайте – татары дремать не станут. А я к государю Алексею Михайловичу прибыть с поспешанием должен…

Глава 15

– Помыться в баньке, прах подери! И что со мной будет – отсюда не достучишься и не докричишься!

Юрий покачал головой и уселся на охапку прелой соломы, чувствую, что начинает потихоньку сходить с ума. И в который раз вспоминать все свои прегрешения и допущенные ошибки.

Сотник Лобода сдержал слово – две недели бешенной скачки по зимнику запомнились нескончаемой вереницей постоялых дворов при ямских станциях. Для «постоя» путников, как видно из самого названия, предназначенных. И где имелось все необходимое для отдыха, от бани до трактира. А также сонмища озверевших и оголодавших клопов, что атаковали его каждой ночью. Привычные к таким реалиям уставшие казаки только храпели во сне и машинально почесывались, а Юрий первые три ночи заснуть не мог, зато потом отсыпался в кибитке.

Дни мелькали за днем – только сейчас он ощутил всю чудовищную величину расстояний, которые в той жизни совершенно не ощущались во время езды по асфальтированным дорогам. Все шло сплошной чередой – с раннего утра выехали, а вечером он уже засыпая ел принесенный в комнату ужин. Разносолами не баловали – подавали обычно кашу с кислой капустой и здоровенный шмат убоины или запеченную целиком птицу – курицу, утку или полтину гуся. Запивал обычным взваром или сбитнем – горячим напитком на меду, куда щедро сыпали пряности. А вот местное пиво невзлюбил с первого раза – пенистый напиток отдавал брагой и горечью.

За все время пути раз пять были в бане, чистили верхнюю одежду и стирали исподнее – архимандрит, хорошо знакомый с местными реалиями, сунул в дорожный мешок сменную пару.

Какое блаженство было ощутить на себе чистое белье, а до того смыть с себя грязь мочалом – ободранным липовым лыком. И посидеть в горячем пару. А потому дал себе зарок – построить в Славянске нормальную «белую» баню, а не то убожество, которое они впопыхах соорудили. Топить приходилось каждый день, ибо сотня горожан всегда мылась посменно, строго распределяя дни недели.

А вот по прибытию в Москву стали происходить странные вещи – попав в Земской приказ, сотник сдал его, как говориться из рук в руки, дьяку с козлиной бороденкой и крючковатым носом вместе с царской грамотой и подорожной. В приказной «избе», большом таком здании, несмотря на скромное название, он прожил пять дней безвыходно, совершая прогулки только до «отхожего места». Еду приносили дважды в день, однообразную, как на постоялых дворах, обильную, в больших мисках, но уже без убоины – Масленица прошла и наступил Великий Пост.

Как в поговорке про несчастного кота!

Напрасно Юрий тогда роптал и требовал встречи с боярином Артамоном Матвеевым, возглавлявшего Посольский и Малороссийский приказы и подписавшего подорожную. Просто он тогда не знал что ему делать – весть о том, что царь Алексей Михайлович умер, донеслась в самом начале пути. Скверно, что не прислушался к казакам – отсюда и злоключения, может быть про него просто бы забыли со временем.

А так не свезло!

Неделю тому назад его отвели в терем, но поднялись не наверх, а спустились в подклеть, в самое натуральное каменное подземелье, с таким характерным запахом внутри, что Юрий ужаснулся. Он моментально осознал, что его ожидает, но бежать было поздно.