Место (СИ) - Нестеренко Юрий Леонидович

Теперь он поспешно стер пыль рукавом своей рубашки и…

Из зеркала на него смотрело неестественно бледное лицо, покрытое неровной прерывистой сеткой вертикальных и горизонтальных трещин, из которых сочилась сукровица. На месте снятого им лоскута на кончике носа, там, где когда-то появилось первое розовое пятно, теперь влажно блестело что-то черное. А может, темно-багровое, при таком освещении не разобрать.

Он впился взглядом в свои руки, затем торопливо расстегнул и распахнул рубашку на груди. Там тоже уже обозначились первые темные прожилки, которым, очевидно, предстояло стать трещинами…

— Что это? — произнес Евгений беспомощно-жалобным голосом.

— Я не знаю, — ответила Алиса. — У всех бывает по-разному.

— И сколько мне осталось? — глухо спросил он. — До того, как…

— Думаю, теперь уже немного.

Да, записи Грибовцева это подтверждали. После того, как изменения переходят во внешне заметную фазу, процесс обычно ускоряется…

Что-то холодило ему голый живот. Заткнутый за пояс «наган». Выход, избранный Грибовцевым… Правда, патронов не осталось. Но на этой базе достаточно способов покончить с собой. Повеситься на проводе или перерезать вены чем-нибудь острым…

С полминуты Евгений обдумывал эту мысль с отрешенным спокойствием, словно дело касалось какого-нибудь персонажа компьютерной игры. Но затем на него накатил ледяной ужас, который охватывает всякого, кто задумывается над истинным значением слов МОЕ НЕБЫТИЕ НАВСЕГДА.

«Но это произойдет в любом случае, — сказал он себе. — И не через десятки лет, а сейчас. Если я превращусь в какую-нибудь тупую скотину — это та же самая смерть, смерть личности, и не важно, что жизнь тела продолжится. Проклятье, именно сейчас, когда я, может быть, придумал гениальную теорию! И мне даже некому передать свои идеи! Алиса все равно ничего не поймет…»

Его взгляд упал на раскрытую тетрадь, по-прежнему лежащую на столе. Там оставалось еще достаточно чистых листов. И где-то в столе еще наверняка есть бумага для машинки.

Евгений понял, что он должен делать. И неважно, что никакие астрофизики сюда не доберутся, а если и доберутся, то не смогут вернуться и передать его идеи научной общественности. Он должен сделать это хотя бы для себя. Превратить прикидки в уме в изложение концепции на бумаге. Если чернила засохли (а машинка не годится для формул, да и лента наверняка тоже высохла) — в ход пойдут карандаши. Правда, у него по-прежнему нет компьютера. Но ведь обходились они без компьютеров шестьдесят лет назад? На полке есть справочники с математическими таблицами, есть логарифмическая линейка, и даже арифмометр, наверное, можно починить — вроде бы он пострадал не слишком сильно… Да, разумеется, настоящую обработку данных столь скромными средствами не проведешь, да и самих данных ему категорически недостает — только то, что он помнит… но хотя бы черновые выкладки сделать можно!

— Я остаюсь здесь, — объявил он.

Алиса помолчала. По ее лицу трудно было сказать, о чем она думает. У Евгения мелькнула мысль, что ее обычная невозмутимость может быть просто не освоенной в полной мере человеческой мимикой…

— Я могу еще чем-то помочь тебе? — сказала она наконец.

— Да. Мне нужна вода, тут где-то рядом должен быть источник, и я покажу, где канистры… И еда. Желательно — не мясо. То и другое — дня на два-три… это ведь все, что есть у меня в запасе?

— Наверное. Ладно. Мы с Антоном поищем.

— Где он, кстати?

— Сторожит снаружи.

— Передай ему привет, — усмехнулся Евгений.

Когда Алиса ушла, он покосился на хозяина кабинета. Следовало бы, наверное, пусть не похоронить, но хотя бы убрать отсюда останки… хотя — какой в этом смысл? Да, он будет работать и спать в одной комнате со скелетом. Ну и что?

Он перевернул тетрадь, открыв ее с чистой стороны, и начал писать.

Работа так увлекла его, что он не заметил, как вернулась Алиса. На сей раз, впрочем, ее появление не испугало его. Он лишь рассеянно кивнул, когда она показала ему канистру и наполненную какими-то синими плодами кастрюлю с местной кухни — «спасибо, поставь туда…»

— Тебе больше ничего не нужно? — уточнила она.

— Нужно, — вздохнул Евгений, — но ты не можешь это дать.

— Тогда я пойду домой.

— Да. Спасибо за помощь. Прощай.

— Что прощать? — не поняла она.

— Я имею в виду, что мы больше никогда не увидимся. Люди в таких случаях говорят «прощай».

— Аа… Прощай.

Он вновь уткнулся в тетрадь, а она вышла, по-прежнему ступая на цыпочках — не потому, конечно, что боялась его потревожить, а потому, что собаки — пальцеходящие существа.

Ему действительно удалось разобраться с логарифмической линейкой и вернуть работоспособность арифмометру (для этого оказалось достаточно снять погнутый корпус). Конечно, их нельзя было сравнить с компьютером или хотя бы калькулятором, да и писать от руки было совсем не так удобно, как нажимать на кнопки, но вскоре он уже не обращал внимания на эти недостатки. Он даже сам удивился, как легко и хорошо ему работается, как ясно разворачиваются и складываются в единую стройную картину его предварительные идеи и прикидки… На периферии сознания мелькнуло воспоминание о прочитанном когда-то, что перед смертью у безнадежных больных наступает краткая ремиссия, когда организм словно обретает второе дыхание, а точнее — дает человеку последний шанс доделать то, что он не доделал… многие ошибочно принимают это за начало выздоровления… но он прогнал эту мысль как неконструктивную, вновь целиком отдаваясь своим формулам и расчетам. Он работал, как одержимый, до конца дня, и лишь когда стемнело настолько, что он уже не мог различать собственные записи, с сожалением отложил заметно укоротившийся карандаш. Только тут он понял, что за все время ничего не ел и лишь однажды сделал несколько глотков воды. Перекусив (синие плоды оказались довольно безвкусными, но маслянистыми и питательными), он почувствовал быстро наваливающуюся усталость и, наскоро стряхнув с постели полувековую пыль, повалился в одежде на кровать.

Его разбудил какой-то треск. Сам по себе звук был тихим, но сон Евгения был уже так неглубок, что этого хватило. К тому же треск сопровождался и неким тактильным ощущением… что-то вроде щекочущего поглаживания… Еще не вполне отдавая себе отчет во всем этом, Евгений открыл глаза.

Было уже светло. За последние дни он привык спать подолгу — все равно делать в темное время суток было нечего — но сейчас почувствовал острую досаду из-за того, что потерял, как минимум, полчаса, а то и больше, светлого времени. В противовес вчерашнему воодушевлению, чувствовал он себя спросонья преотвратно: болела голова, причем не так, как это бывает обычно, а, кажется, вся целиком, вплоть до нижней челюсти, снова, с удвоенной силой, ломило спину, и вообще ныло все тело. И теперь он понимал, что это не просто последствия слишком долгого сна… «Но, во всяком случае, я — это все еще я», подумал Евгений, с усилием поднимаясь с измятой кровати.

Что-то мягко прошелестело, соскальзывая с его плеч. Две половины разорванной на спине рубашки.

Он понял, что за треск только что слышал, и поспешно закинул руку за спину. В который раз за последнее время его живот окатило изнутри ледяным холодом ужаса.

У него на спине вырос горб. Он был бугристый, влажный и… горячий. Вероятно, он продолжал расти.

А вот ноги, напротив, стали тоньше, но вытянулись в длину; джинсы болтались на них, как на жердях пугала. Ступни все еще напоминали человеческие, но пальцы сделались длиннее и скрючились. Ходить это не мешало, но всунуть их в сандалии уже не представлялось возможным.

Евгений посмотрел на свой нос. Единственный предмет, который всю жизнь находится перед глазами у каждого человека и который, именно по этой причине, люди обычно не замечают, лишь иногда обращая внимание на его прозрачный, благодаря обзору с двух глаз, контур… Дракин по очереди закрыл один и другой глаз, превращая контур в непрозрачный; нет, кажется, тут со вчерашнего дня без существенных изменений…