Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I - Эразм Стогов

— Вы не возьмете назад?

— Нет.

— Что заставляет вас соваться в такое рискованное дело и брать добровольно на свою ответственность?

— Бесполезность ваших действий и польза от моей удачи, ведь я русский человек!

Жиркевич обнял меня и сказал:

— Вы честный и благородный дурак!

— Спасибо.

— На вашем месте я бы не взял на себя, а вам дай Бог успеха!

Татары в Симбирской губернии называются лашманами[205]. Это название первоначально было, верно, лоцман.

В Симбирской губернии, если не ошибаюсь, находится до 270-ти тысяч десятин удивительного корабельного дубового леса, есть сосновые рощи мачтовых дерев. Петр I возложил на татар по требованию адмиралтейства нарубить и вывезти на пристань дубы по указанию разных тиммерманов[206]; за это татары-лашманы избавлялись от податей и рекрутства. Татарам, как я узнал, повинность эта обходилась очень дорого, но азиаты гордились отличием особой привилегии от христиан и охотно исполняли хотя и тяжелую повинность.

С переводом казенных крестьян в удельные о татарах-лашманах не было и речи; татары оставались прежними лашманами. Пока я хлопотал с Загряжским, потом женился, удельная контора втихомолку стала забирать лашман в свое заведование, стала предписывать волостям. Пока шло дело о мелочах, татары молчали. Контора неразумно коснулась религиозных прав татар, предписала запретить многоженство. Татары зашумели. Удельная контора не остановилась, вздумала учредить общественную запашку. Татарам показалось, что этим равняют их с христианами, лишают привилегий и делают удельными. Приехали удельные чиновники в большое татарское село Бездну и хотели ввести общественную запашку, татары осатанели. Азиаты на коней, кинжалы, кистени, с гиком загнали чиновников в пустую избу и заколотили. Как сказано, жандармский унтер-офицер, ехавший случайно мимо, умно освободил. Исправник докладывал, что к татарам и показаться опасно, так они взбесились.

[Я взял на свою ответственность усмирить эту азиатскую орду. Физическая сила должна задушить неповиновение, а если недостаточно сильна, то не должна быть употребляема. Физической силы в Симбирске не обреталось. Я бы желал послушать желающего решить задачу.]

Чтобы не дать вида и тени физической силы, я взял с собою жандарма без оружия, татарина Абрешитку, не видного собою, но ловкого и преданного. Приехал в Бездну вечером. Абрешитка секретно предуведомил муллу[207], что я буду у него ночью и чтобы он тайно пригласил к себе богатых татар. Абрешитка имел инструкцию — уверить татар и более муллу, что я приехал спасать их от страшной беды. Около полночи Абрешитка провел меня закоулками, огородами к мулле; там я нашел человек девять главных капиталистов.

Азиаты — страшно честолюбивый народ; я вместе с ними пил чай, которым потчевал мулла. Между разговорами я уверил их, что мне известно — вся сила народа в их руках, что народ, как стадо овец, повинуется их разуму и силе их капитала. Они сказали мне, что в Бездну собралось до 8-ми тысяч татар. Я сказал им мудрую и красноречивую речь, в которой выяснил: положим, они могут не повиноваться удельным, даже губернатору, но они знают, что я особый слуга государя, могу потребовать сто тысяч солдат: тогда что будет с ними? Прежде силы, я, любя их и желая им добра, нарочно приехал тайно переговорить с ними и вразумить, что вся беда оборвется на них, потому что простой народ повинуется им, как мурзам, князьям. Нарисовал им спокойный и довольный вид настоящего и — ссылка в Сибирь, в каторгу, а способные — в солдаты, тогда лишатся своих милых красавиц-жен и детей, своего капитала; но это случится тогда, когда они своим неповиновением лишат меня силы помогать им. Тут они сказали мне, что удельные лишают их веры Магомета. Я поручился им своим словом, что уничтожу такие распоряжения. Боялись они, что если покорятся мне, то их заберут в тюрьму. Я объявил им, что если покорятся мне, то у них не будет никакого начальника — кроме меня, а я даю слово, что без меня до них никто не дотронется пальцем, а перед государем я буду ходатайствовать за них. Вижу, подействовало мое красноречие. Я еще усилил настоящий рай и будущий ад, а главное — ударял на лишение жен. На вопрос их: чего же ты хочешь, бачка? — Чтобы вы приказали народу покориться.

— Теперь ночь, бачка, ничего не поделаешь.

— Я завтра нарочно буду долго спать, но вы успеете переговорить. Я прикажу сотским собрать весь народ на поле, вы станьте около меня, и когда я прикажу стать на колени, то вы первые становитесь, а далее увидим.

Татары спросили: «А удельные приедут?»

Я уверил их, что пока они будут покорны мне, то один я буду их начальником и до повеления государя другого начальника не будет. Мы еще рассуждали, но надобно было быть очень осторожным с подозрительными азиатами, одно сомнительное слово могло испортить дело.

Утром через сотских я приказал собрать весь народ на поле; жандарм устроил небольшой стол и стул, чтобы влезть мне. Сам я был в сюртуке с эполетами, в шарфе, шляпе, но без сабли. Абрешитка держал мою шинель. Весенний день был очень хорош. Когда я влез на стол, то, действительно, была огромная масса ермолок[208]. Около самого стола стояли богачи. Я говорил, может быть, гениально, но толпа ни слова не понимала. Вдруг толпа забормотала, зашумела. Я крикнул: «Молчать!» и потребовал покорности. Толпа сердито бормочет, я будто зажал свои уши и крикнул: «Молчать!» Затихло. Я громко, с расстановкой и, должно быть, торжественно (без смеха не могу вспомнить) сказал: «Еще одно слово, и я лишу вас моего покровительства!» Эти грозные слова ошеломили толпу. Видя влияние, я закричал: «На колени!» Стоявшие тузы около стола стали на колени, толпа, одни за другими, все на коленях. Я подумал: наша взяла, еще попробуем: «Голову на землю, и я ваш покровитель!» (сильно сказано). Все ермолки легли на землю. Этот момент нравственной силы и победы забыть нельзя. Я помню, может, 20 секунд посмотрел на эту картину и промелькнули в голове Чингиз-ханы, Тамерланы. Приказал встать и милостиво объявил, что за их покорность я один их начальник и больше никого нет. Обрадовались, кричат: «Исправника не будет? Удельных не будет?» — «Никого не будет, только я». — «Ладно, бачка, ты наш, а мы твои, прикажи, не выдадим». — «Так как вы отдаетесь под мою власть, то нам нужны условия, по которым вы должны повиноваться, а потому выберите депутатов, с которыми я и напишу условия». Выбрали депутатов из соседних деревень. Я развернул Х-й том законов и выписал земские обязанности; согласились, подписал я и депутаты приложили тамгу[209]. Я объехал несколько соседних татарских деревень, принят был с почетом, как владетельный князь. Когда я возвратился в Бездну, как в свою резиденцию, мне объявили почетные старики, что они подали за меня «болшой записка до Магомет» и что я буду счастлив. Ничего не понимая, я усердно благодарил их и сказал, что я был бы доволен малой запиской. Они удивились моему невежеству и растолковали, что по малой записке я пошел бы тоже в рай, но сзади, а по большой записке впереди. Я опять, как невеж(д)а, не понял. По-моему, быть в раю первому и последнему — все равно. Этому непонятию татары еще больше удивились и внушительно объяснили мне: последнему достанутся из гурий[210] оборыши, тогда как первый выберет лучшеньких, и причмокнули.