Преподобный Симеон Новый Богослов (949-1022) - Василий (Кривошеин)

В Благодарениях пр. Симеон говорит о некоем явлении неведомого, невидимого и несказанного Бога в душах тех, кто заботится о спасении, о явлении, которое можно было бы назвать локализацией или конкретизацией бесконечного и не имеющего образа Божества. Пр. Симеон, не подозревавший о возможности такого Божественного явления, полон удивления. Бог не только видим, но мы становимся как бы сотелесными с Ним: «Откуда и каким образом, — спрашивает пр. Симеон, — мог я знать, что всякий верующий в Тебя становится Твоим членом, благодатью сияя Божеством? Кто этому поверит? И становится блаженным, сделавшись блаженным членом блаженного Бога?»[622] Потом пр. Симеон видит Бога в самом себе. «О чудо! — восклицает он. — Тотчас, Кого я думал, что Он на небе, я увидел Его внутри меня, я говорю — Тебя, моего Творца и Царя Христа»[623]. Таким образом появляясь и исчезая, невыразимый Бог очищает пр. Симеона и является ему как солнце: «Таким образом, невыразимый, Ты, невидимый, неосязаемый, неподвижный, везде, всегда и во всех присутствующий и все наполняющий, каждый час, чтобы так выразиться, днем и ночью, видимый и скрывающийся, уходящий и приходящий, исчезающий и внезапно появляющийся, Ты мало-помалу прогнал находящуюся во мне тьму, изгнал облако, толщину утончил, очистил гной духовных очей, уши ума раскупорил и открыл, снял покрывало нечувствия, вместе со всем этим успокоил всякую страсть и всякое плотское услаждение и совершенно от меня изгнал. Таким образом, соделав меня таковым, Ты очистил небо от всякого облака; небом же я называю очищенную душу, в которой невидимо, не знаю как и откуда приходя, Ты, Вездесущий, внезапно находишься и как другое солнце показываешься. О невыразимое снисхождение!»[624] Божественное, оставаясь безобразным, непостижимо принимает образ и сосредотачивается в сердце пр. Симеона. «Вот чудеса Божий по отношению к нам, братья! — так пр. Симеон описывает этот драматический процесс. — Когда же мы восходим к более совершенному, уже не как раньше безобразным и безвидным безобразный и безвидный (άμορφος και άνείδεος) приходит или в молчании соделывает Свое присутствие или приход Своего света к нам. Но как? В некоем образе, но в образе Бога, а Бог не в начертании (έν σχήματι) или отпечатке (έκτυπώματι), но показывается простым, принявшим образ в непостижимом и невозможном и безобразном свете, ничего большего мы не можем сказать или выразить, во всяком случае явно показывается и познается весьма ведомо и видится невидимый очень ясно, невидимо говорит и слушает и, как если какой-нибудь друг с другом, лицом к лицу, беседует Бог по природе с рожденными от Него по благодати богами. И как отец любит и любим бывает чрезвычайно тепло своими сыновьями, становится для них странным зрелищем и еще более страшным слушанием, не могущим быть по достоинству ими рассказанным, но и не терпящим быть скрываемым в молчании»[625].

В другом месте, однако, пр. Симеон объясняет, беря в качестве примера луну, которая как будто бы движется в облаках, что это не Бог, но мы возрастаем: «Ты Сам всеми невидимый, неосязаемый и неуловимый, Ты явился и казался мне очищающим мой ум и расширяющим душевное окно и подающим мне видеть еще более Твою славу и что Ты еще более возрастаешь Сам и, сияя, более расширяешься. И, по мере удаления тьмы, я познавал, что Ты приближаешься и приходишь, как мы это часто испытываем и в чувственных вещах. Потому что, когда луна сияет и облака как бы ходят, луна бывает видима и кажется, что очень быстро бежит, ничего, однако, не прибавляя к своему обычному течению и не изменяя свое изначальное шествие. Таким же образом, Владыка, о Тебе казалось, что неподвижный Ты приходишь и неизменяемый Ты увеличиваешься и безобразный Ты принимаешь образ»[626]. Это возрастающее видение Бога пр. Симеон делает наглядным на примере слепого, постепенно воспринимающего зрение: «Как у слепого, мало-помалу прозревающего и различающего облик человека и каков он есть постепенно рассматривающего, не облик переменяется или пересозидается соответственно со зрением, но зрительная способность его глаз скорее очищается и видит облик, каков он есть, когда все его подобие как бы отпечатлевается в зрительной способности и посредством ее проникает и отпечатывается, как на воске и как на дощечке начертываемое на умственной памяти души, так и Ты Сам становился видимым, всецело и ясно очистив мой ум светом Святого Духа. И когда он начал видеть яснее и чище, то казалось мне, что Сам Ты выходишь откуда-то и более светло сияешь и подаешь мне видеть облик безобразного образа и соделываешь меня тогда сущим вне мира, я подумал сказать — и вне тела, точно знать это Ты мне не дал. Итак, Ты осиял меня с высоты и явился мне, как мне казалось, всецело, мне хорошо видящему Тебя всего»[627]. Тем не менее, даже для тех, кто Им обладает, Бог остается невыразим. «То, что глаз не видел и ухо не слышало, — говорит пр. Симеон, — и на сердце человека не взошло, каким образом язык, измеривши это, расскажет словом? Действительно, никогда! Ибо если мы приобрели носить все внутри нас благодаря подателю всего Богу, то мы совершенно не можем ни умом измерить, ни словом объяснить это»[628].

Искание Бога, Который появляется и скрывается, желание Его видеть и удержать, достигает у пр. Симеона такой напряженности, что ему хочется неизменно оставаться в своей келье наедине с Богом, чтобы никто не прерывал его исканий. «Оставьте меня одного запертым в келье, — восклицает он, — оставьте меня с Богом, единым человеколюбивым, отступите, удалитесь, оставьте меня одного умереть пред Богом, создавшим меня! Никто да не стучит в дверь, никто да не возвысит голоса, никто да не посетит меня из родственников и друзей, никто да не отвлечет мой ум, оторвавши от созерцания моего доброго и прекрасного Владыки, никто да не даст мне пищи, да не принесет мне питья! Потому что с меня достаточно умереть пред лицом моего Бога, Бога милостивого, Бога человеколюбивого, снисшедшего на землю призвать грешников и вместе с Собою ввести в Божественную жизнь. Я не хочу больше видеть свет этого мира, ни самого солнца, ни того, что в мире. Потому что я вижу моего Владыку, вижу Царя, вижу действительно сущий свет и Создателя всякого света, вижу источник всякого добра, вижу причину всяческих, вижу безначальное начало, из которого все было произведено, посредством которого все оживляется и наполняется пищей, ибо волею Его всяческая бывает и становится видима и Его волею все исчезает. Каким же образом, оставив Его, я выйду из моей келий?»[629] Но Владыка и Творец невидим и неуловим, тщетно мы пытаемся уловить Его, если недостойны этого: «Ибо Он невидим, неудержим руками и вместе с тем неосязаем, будучи всецело осязаемым, удерживается, однако, в руках, но тогда достойных, а недостойных да не будет! Находится и на ладони, что именно (находится), о удивление, и что (не находится), не знаю, ибо у Него нет имени! Итак, пораженный и пожелав удержать Это, сжав руку, я подумал, что держу и обладаю, но Он избежал, никак не удержанный моею рукою, и, огорченный, я раскрыл пясть моей руки и увидел вновь в ней То, что видел раньше. О чудо несказанное, о странная тайна!»[630] Сам Бог открывается пр. Симеону и усыновляет его. «Какое наслаждение, — с такими словами обращается Бог к пр. Симеону в Гимнах, — какая радость, какая слава, скажи мне, существует большая на земле, чем видеть Меня одного, отражающимся, как в загадке, видеть отблеск Моей славы и только его, знать точно, что я Бог, Создатель всего, и понимать, что со Мною примирился человек, сидящий в самом глубоком рве, и непосредственно беседует со Мною, как друг с другом, превзойдя степень наемника и страх рабства, без труда работая Мне, угождая любовью»[631].

Пр. Симеон мучим желанием видеть Бога, он воспламеняется Его видением и, одновременно, огорчен невозможностью видеть Его в полноте из-за своего недостоинства. «Ибо видя Тебя, — говорит он, — бываю ранен внутри сердца и не имею силы видеть Тебя и не переношу не видеть. Неприступна Твоя красота, неподражаем вид, несравненна Твоя слава, и кто когда-либо видел Тебя и кто возможет видеть Тебя всего, Тебя, моего Бога? Потому что какой глаз сможет увидеть Все, а Сущего выше всего какой ум поймет, сможет объять и весь распространиться соответственно со всем и узреть Содержителя всяческих, находящегося вне всего и наполняющего все и всяческая и опять-таки Того же Самого неизреченно сущего вне (всего)»?[632] Пр. Симеон знает, однако, что видит Его, но неполнота видения наполняет его печалью[633]. Пр. Симеон заключает, что только благодатью Святого Духа человек становится способным видеть Бога: «И кто из нас будет иметь силу видеть когда-либо Его собственною силою и вообще действием, если Он Сам не вышлет Своего Божественного Духа и через Него не подаст немощи естества крепость, силу и могущество и сделает человека способным увидеть Его Божественную славу?»[634] Это болезненный процесс очищения благодатью, делающий человека способным видеть Бога и соединиться с Ним. Это как если бы наша плоть горела заживо. Сам Бог говорит это пр. Симеону: «Едва умоленный молитвами Симеона, твоего отца, сначала только в уме, в умном чувстве, Я удостоил тебя голоса, а затем и луча, а после этого человеколюбно явился тебе как сияние. Далее Я сделался маленьким облаком в виде огня, воссевшим повыше твоей головы, и подавал тебе только созерцание вида, и от изумления слезы с большим умилением пожигали дебелость плоти, омрачение головы, так что, когда мясо горело в огне, сразу возникал запах от этого, как ты знаешь»[635]. Бог протягивает пр. Симеону Свою всемогущую руку и вслед за тем отнимает ее: «Благодарю Тебя, — говорит пр. Симеон, — от всего моего сердца за то, что Ты не презрел меня, лежащего внизу во тьме, но коснулся меня Божественной Твоей рукою, увидев которую, я сразу восстал, радуясь, ибо она сияла ярче солнца. И я поспешил удержать ее, жалкий, и она немедленно исчезла из моих глаз, и я вновь весь очутился во тьме. Я упал на землю, плача и рыдая, катаясь и стоная болезненно, желая вновь видеть Твою Божественную руку. Ты протянул ее, она явилась мне более ясно и, обняв, я поцеловал ее — о благость и многое милосердие! Создатель дал обнять руку, содержащую весь мир своею крепостью, о благодатный дар, о неизреченное дарование! И снова убрал ее Творец, несомненно испытывая мое произволение»[636].