Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

После этих слов она неожиданно наклонила лицо, понюхала себя и громко рассмеялась.

— Ха-ха-ха, теперь и я вся провонялась от пыли и пота, — весело говорила она.

Цанка молчал, уныло смотрел вниз, перебирая нервно польцами.

— Да что с тобой? — спросила смеясь Кесирт. — Какой серьезный и задумчивый молодой человек?!

— Ты это вправду говоришь? — вдруг перебил ее Цанка.

— Ты о чем?

— О том, — он посмотрел прямо в ее глаза, залезая в душу. Кесирт как-то сразу неловко стало от этого тяжелого взгляда, этого напора страсти и ярости. Она не ожидала такой реакции молодого человека. Улыбка исчезла с ее лица. Она впервые почувствовала силу, мужскую волю и характер во взгляде Цанка. Этот решительный взор исподлобья парализовал ее, в одно мгновение укротил ее высокомерие и кокетство. Она впервые поняла, что Цанка уже мужчина и мужчина с твердым, властным характером, играть с собой не позволит.

— Цанка, — уже умоляюще говорила она, — ведь должна я выйти замуж?

— Ты уже определилась? — сухо, не отрывая взгляда с ее опущенного лица, продолжал допрос Цанка.

— Пока нет… Точнее, не окончательно… Но он требует ответа. И, видимо, я скажу — да.

— Кто он?

— Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы… Все равно ты его не знаешь.

— Он стар или молод? Вдовец или женат?

— Да-да-да, и стар, и вдовец, и богат, и дети есть. Но я буду обеспечена, любима и защищена, — нервно, сухо ответила она.

Цанка отвел взгляд в сторону, опустил голову, согнул длинное тело в печали. Указательным пальцем провел по мокрому лбу. Крупная капелька пота упала на сухую землю, образуя темные круглые пятна. Оба замолчали. Задумались. На крыше навеса встревоженно закаркала ворона, где-то вдалеке хором лаяли собаки. Голодные нахальные мухи летали кучами, кусая голые участки тела, лицо. Стало еще жарче, душнее. Во рту пересохло.

— Ты будешь воды? — нарушила молчание Кесирт, полезая под прилавок и доставая большую бутыль из-под самогонки.

Цанка взял ее, жадно отпил из горла несколько глотков. Вода была теплой, пропахшей. Кесирт налила воду в кружку, сделала пару глотков, сплюнула.

— Фу, какая гадость. Завоняла водкой.

Снова замолчали. Друг на друга не смотрели. После того тяжелого взгляда Цанка Кесирт стало не по себе. Она почувствовала, что рядом сидит не юноша, над которым можно подшутить и поиздеваться, а созревший мужчина, к тому же не простой. Какие-то новые чувства она стала испытывать к нему. Как бы ища подтверждение своим мыслям, она бросила искоса взгляд в его сторону, увидела жилистую руку, огромную мужскую кисть, хотела еще разглядеть, но Цанка, боковым зрением почувствовав ее оценивающий взор, резко повернулся. Их глаза встретились. Она не выдержала напора, отвернулась, пряча предательскую алую краску, моментально вспыхнувшую на ее красивом, смуглом лице.

— Ты решила это окончательно? — твердым, металлическим голосом спросил Цанка.

— Видимо, да.

— И когда?

— Он желает сейчас, а я хочу осенью, хотя мать настаивает не откладывать.

— А что откладывать, — съязвил Цанка, — надо поторопиться, а то богатый жених уползет к другим.

Кесирт не на шутку обиделась, но сдержалась.

— Вышла бы и сейчас, да только долг надо погасить, — ответила она тихо.

— Какой долг? У тебя еще долг есть? — удивился Цанка.

— Конечно. Ведь Баки-Хаджи я должна деньги отдать. Не могу я с долгом за плечами в чужой дом входить.

— А-а, — махнул Цанка рукой, — это не долг. Дядя подождет… А выйдешь замуж, будешь ласковой и нежной со стариком, он за тебя рассчитается… Конечно… Какой я дурак!.. Как мне не догадаться об этом?!… Молодец! Умница ты! Я рад за тебя, — издевался он, злобно водя глазами по ее лицу, груди, бедрам. — Второй муж ей не нравился — старый да вонючий был. Так вот нашла еще такого же — только с деньгами…Выдоит стариков и снова бросит… Ей не привыкать… Что там я, тощий и нищий, когда есть…

Он еще что-то хотел сказать, однако увидел как крупная слеза покатилась по ее щекам, она вся мелко дрожала, наклонив голову, уткнулась лицом в колени, сжимая ладонью рот, тихо стонала в рыданиях. Кожа на ее лбу и шее, уши стали коричневато-бледными.

Она вскочила, делая вид, что поправляет косынку, спрятала лицо, побежала между рядьев прочь.

Цанка сидел в оцепенении, его прошиб холодный пот. Потом он медленно встал и пошел, как во сне, в противоположную сторону. Дремавшая рядом бабка раскрыла глаза.

— Молодой человек, молодой человек, — крикнула она Цанке, — Подойдите сюда.

Цанка остановился, хотел подумать, но не мог. Машинально вернулся. Старуха поманила его к себе, чтобы он нагнулся. Арачаев повиновался.

— Она как родник — кристально чиста. А ты ее говна не стоишь. Понял? — прошипела она ему на ухо. — Не мужчина ты. Пошел вон, свинья, — уже громко крикнула она убегающему прочь Цанке.

Под удивленные взгляды людей Цанка выбежал с базара. Остановился, о чем-то подумал. Потом побежал к реке, решив, что туда же тронулась Кесирт. Издали увидел ее. Она умывалась в реке. Он, тяжело дыша, подошел. Долго молчал, не зная, что сказать. Она спиной почувствовала его, повернула голову.

— Уйди отсюда… Уходи, — злобно сказала она.

— Кесирт, извини. Извини, пожалуйста, — тихо молвил он. — Оставь меня. Оставь. Что ты еще хочешь? Как ты еще хочешь меня оскорбить? Как хочешь унизить?

Она встала с мокрым лицом, двинулась ему навстречу, темные вены вздулись на ее шее.

— Уходи… Уходи. Ты мне противен… Да, ты прав, — кричала в ярости, — да, ты тысячу раз прав… Я сучка. Я продаю себя, и никуда мне не деться… Думай, что хочешь… Мне плевать… Уходи, оставь меня… Я прошу тебя!

— Кесирт, милая, послушай, — жалобным голосом умолял ее Цанка.

— Не хочу слушать — уходи… Прошу тебя, уходи! — Вновь появились слезы на ее лице.

Цанка повернулся, медленно стал уходить, не чувствуя ног и не зная, что происходит.

— Подожди, — вдруг услышал он любимый голос.

Он с надеждой остановился, повернулся. Кесирт подбежала плотно к нему. Влажные глаза ее блестели яростно и гневно, она указательным пальцем ткнула ему в лицо.

— Ты запомни. И передай своим родным, что я долг верну. И пока его не верну — замуж не выйду. Понял? — шипела она ему в лицо, руки ее тряслись, косынка с головы сползла, растрепанные волосы свисали клочьями, она была похожа на сумасшедшую. — Все верну. Все… Ничего мне не надо чужого. Ничего. Когда я у кого что-то просила или воровала. С детства сама себя кормила, и днем и ночью тружусь… Одинока я… Почему ты меня оскорбил? — заплакала вновь она, голос ее притих, она вся обмякла, бессмысленно опустилась на землю, вновь закрыла лицо руками и жалобно зарыдала. — Почему, Цанка, ты меня оскорбил? Я так верила тебе… Я думала, что ты единственная для меня опора и надежда… Почему такие мысли у тебя родились? Неужели я достойна этого? Цанка — почему?… Как бы мне умереть!

Он ничего не говорил. Опустился рядом на землю и тоже заплакал.

Так они просидели еще некоторое время не говоря ни слова, перестали плакать, боялись встретиться взглядами. Мимо несколько раз проходили люди, с удивлением смотрели в их сторону.

Наконец, Кесирт тяжело встала, небрежно рукой размазала по лицу пот, слезы и сопли, не глядя на Цанка пошла, простоволосая, в кусты.

Молодой человек еще сидел в оцепенении, и только когда она скрылась крикнул:

— Кесирт, прости меня! Я люблю тебя! Люблю!

Солнце покатилось к закату. Тени стали длиннее. Вода в реке что-то шептала, видимо, сплетничала о человеческих страстях. В густой траве под Цанком озабоченно бегали муравьи. Мимо, беззаботно порхая крыльями, пролетели две бабочки. В кустах зашевелилась ящерица. Почуяв вечернюю прохладу, народ на базаре очнулся, наполнил ущелье криками.

В тот же вечер Кесирт, никому не говоря ни слова на попутной телеге уехала домой. Цанка не находил себе места, в ярости ногами пинал баранов, косился на Ески. Снова достал махорку, часто курил. В вечерних сумерках с односельчанами пил много водки. Ему стало плохо, его рвало, убежал к реке и просидел там до полуночи. В полдень вернулся. Ески не спал, ждал в волнении брата, что-то бормотал недовольно, пока Цанка не забылся в кошмарном сне.

В ту же полночь две группы красноармейцев с милицией и работниками ГПУ двинулись разгонять Махкетинский базар. Одна, наибольшая, шла из Шали, другая, поменьше, из Ведено. За два часа до их прихода эта весть прилетела на базар. Люди верили и не верили. Некоторые быстро отреагировали и попытались бежать. Тяжело было тем, у кого был скот, особенно бараны.

Разбуженный полупьяный Цанка долго не мог понять, что происходит. Сообразив, в чем дело, в душе даже обрадовался. По сравнению с его гореми внутренним опустошением это казалось ничто. Тем не менее он попытался кое-что предпринять. Однако все было бесполезно. Началась паника, крики, вопли. Бедные животные не знали, чего от них хотят, куда их гонят. Все смешалось: люди, кони, коровы, буйволы, бараны, куры. Летели в разные стороны мешки и свертки. Кругом ругались. Женщины плакали. Мало кто сумел бежать, в основном все остались, стремясь сохранить трудом нажитое добро.