1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

Начавшиеся неудачи вкупе с желанием Заруцкого посадить на трон «воренка» (против чего категорически выступал Ляпунов), привели к усугублению раскола в Ополчении. А вскоре в казачьем стане были обнаружены подметные письма от имени Прокопия Ляпунова, подделанные под его почерк (скорее всего, подброшенные поляками, а может быть, и Заруцким, который с момента гибели Ляпунова смог снова заявить о претензиях «воренка» на трон – при нем не смел…) с призывами «истреблять казаков, как разорителей Московского государства и врагов Отечества, бить и топить».

Д.И. Иловайский полагает, что появление такой грамоты – это результат сговора Заруцкого с поляками, и с учетом того, что еще весной 1610 г. Заруцкий перешел к Жолкевскому, отличился в Клушинском сражении на стороне поляков и, только не получив места в Семибоярщине, ушел снова к «вору»[618], этому вполне можно поверить.

Л.Е. Морозова считает, что Марина Мнишек и Заруцкий решили убить Ляпунова, узнав, что он ведет переговоры о призвании на царство шведского принца Карла-Филиппа (о претензиях последнего на московский трон речь пойдет ниже. – Д.В.)[619]. Как бы то ни было, на казачьем кругу 25 июля это подметное письмо было зачитано. Позвали на круг Ляпунова, дав ему слово, что не сделают ему ничего плохого. Прокопий Ляпунов четко и ясно сказал, что писал не он, добавив: «Рука похожа на мою». Но казаки не стали его слушать и зарубили, вопреки данному обещанию. Зарубили и некоего Ивана Ржевского, который, хотя и был врагом Ляпунова, но, поняв, что письмо фальшивое, крикнул: «Прокопий не виноват!»[620]

1611 год – «час зеро»

После гибели своего вдохновителя Первое ополчение фактически распалось. Дворяне разбрелись по домам, и под Москвой остались только казаки. Заруцкий наконец исполнил свою давнюю мечту и провозгласил царем «воренка», чтобы править от его имени, хотя патриарх Гермоген, несмотря на то что он находился под арестом в Кремле, сумел через верных людей передать грамоты о том, чтобы «Маринкина сына» отнюдь не признавали. Казаки тоже периодически расходились из-под Москвы и разоряли русские земли. Свирепствовали и польско-литовские шайки, особенно Лисовского и Сапеги (к тому времени последний, как говорилось выше, уже умер, но у него нашлись «продолжатели»…)[621].

Еще до всего этого, 3 июня 1611 г., поляки взяли Смоленск. Посольство 1610 г. во главе с Филаретом Романовым, которое ставило одним из условий приглашения Владислава на московский престол отход поляков от Смоленска, сперва было принято поляками очень любезно, но потом они стали требовать, чтобы послы приказали смолянам именем Семибоярщины сдать город королю. Филарет Романов категорически отказался, заявив, что «если хоть одного королевского человека пустим – не видать нам более Смоленска. Пусть лучше король его возьмет в нарушение договора и без крестного целования».

В итоге еще до взятия города, 26 марта, посольство было арестовано и в качестве военнопленных отправлено в Польшу. Поводом к такому акту со стороны поляков послужило цитированное выше письмо московских послов из-под Смоленска, в котором они предостерегали от иллюзий по поводу Владислава, вернее, по поводу того, что поляки когда-нибудь отпустят его на русский престол.

После Московского восстания поляки обвинили московских послов в том, что те «нарушили народные права, пренебрегли указом московских бояр, от которых посланы (имеется в виду отказ московских послов потребовать сдачи Смоленска полякам, на том основании, что на это не было согласия патриарха Гермогена), поджигали народ к неповиновению и мятежу, возбуждали ненависть к королю (а за что русским людям Сигизмунда было любить после всего произошедшего? – Д.В.)… отклоняли Шеина от сдачи Смоленска, обнадеживая его помощью от Ляпунова»[622]. Тут, вероятно, имеются в виду события весны 1611 г., когда посольство из-под Смоленска сообщило, что поляки обещали отпустить Владислава на царство, если Смоленск сдастся, и Семибоярщина (или поляки от ее имени? – Д.В.) потребовала Смоленск сдать[623].

Последней каплей, которая заставила поляков арестовать посольство, стало событие в апреле 1611 г.: И.Н. Салтыков, до того ревностный сторонник Сигизмунда, раскаялся в своей измене, объявил себя сторонником восставших москвичей и отправил защитникам Смоленска письмо, чтобы они не сдавались. В ответ Л. Сапега 12 апреля потребовал от Филарета, чтобы тот написал в Смоленск письмо о сдаче города, а под Москву – об отходе из-под стен столицы Ополчения. Филарет отказался сделать требуемое ранее, чем поляки утвердят все то, что ими было подписано в договоре.

На следующий день, 13 апреля 1611 г., послов отправили в Польшу, их имущество при этом было разграблено, слуги перебиты, а их самих охраняли жолнеры с заряженными ружьями – как военнопленных[624]. Кстати, когда бывшие послы с охраной проходили мимо имения Жолкевского, тот, из уважения к их твердости, послал к ним «спросить о здоровье». Послы, со своей стороны, попрекнули бывшего гетмана нарушением условий договора 17 августа[625], хотя, как мы видели, в этом не было его вины. Вместе с этим посольством в Польшу как военнопленного отправили и низложенного годом ранее Василия Шуйского. Впрочем, его пострижение было признано недействительным как насильственное[626].

Страна оказалась в состоянии развала и анархии, единого центра, правительства, войска и т. д. не было вообще. Так, после гибели Ляпунова казаки отказались признавать Совет всей земли, да и в других местах его позиция была непрочной[627].

Протестантские страны, враждебные Польше и Габсбургам, резонно опасаясь превращения России в придаток последних, начали спасать от этой участи то, что, как им представлялось, еще можно было спасти – «спасать», конечно, не из любви к России, но и не из ненависти к ней, а из страха перед усилением за ее счет своих врагов. Примерно так же поступит Запад и триста лет спустя, когда, после заключения большевиками Брестского мира, фактически превращавшего страну в продовольственно-сырьевой придаток Германии, армии Антанты займут ряд районов на Севере, в Средней Азии и Дальнем Востоке. Как говорится, ничего личного, только бизнес.

Именно из этих соображений, а не из вероломства, и шведы начали стремиться к тому, чтобы захватить Новгород. Этот город еще летом 1610 г. присягнул Владиславу, и посланный Семибоярщиной боярин И.М. Салтыков (сын М.Г. Салтыкова) приказал перебить несколько сотен пленных сторонников Болотникова, посланных сюда еще в 1607–1608 гг., очевидно, опасаясь, что иначе они могут поддержать Тушинского вора. И в самом деле, есть свидетельства, что зимой 1610–1611 гг. новгородцы были склонны присягнуть скорее Тушинскому вору (а после его гибели – «воренку»), чем Владиславу или тем более Сигизмунду[628]. Шведы, со своей стороны, опасаясь и того, и другого, и третьего, после присяги Новгорода (и вообще значительной части России, в том числе и Северной) сыну их врага Сигизмунда начали захватывать русские города, они, в частности, взяли Ладогу и Ям и осадили Копорье[629].

Грабежи и бесчинства поляков, в том числе, например, при взятии ими в марте 1611 г. Старой Руссы, привели к тому, что новгородцы отшатнулись от поддержки Владислава, а присланного к ним И.М. Салтыкова посадили на кол. По мнению Д.И. Иловайского, этот поступок, помимо всего прочего, был реакцией на сожжение поляками Москвы[630]. Однако ситуация могла и измениться, особенно после того, как после взятия Смоленска поляки часть сил высвободили.

Короче говоря, польская угроза оставалась; предваряя ее, шведы еще 15 августа 1610 г. овладели Ладогой, а 2 марта 1611 г. – Корелой (выполнять договор о передаче которой Швеции, подписанный В. Шуйским, жители еще в правление последнего отказались, «затворившись в осаду»[631], а после «сведения» этого царя с престола местный воевода Пушкин и подавно договор от 28 февраля 1609 г. выполнять отказался); Орешек тогда отразил шведские атаки. Описанием этого эпизода, кстати, заканчивается «История Государства Российского» Н.М. Карамзина – перо выпало из рук историка, когда он умер, успев написать: «Орешек не сдавался…»

Затем новгородцы снова начали переговоры о союзе со шведами, обещая им отдать несколько заневских погостов в обмен на помощь с изгнанием «тушинцев» из Ивангорода; однако шведы требовали также и Гдов. Со своей стороны, русские после явно обозначившегося фиаско с Владиславом завели переговоры о призвании младшего сына шведского короля Карла IX, принца Карла-Филиппа, на русский трон.

Шведы, со своей стороны, соблазняли русских выгодами союза двух стран: две страны, заключив союз, могли бы «презирать и ляхов, и Папу, и короля испанского (опять «король испанский»; Испания в то время не только от России, но и от Швеции была достаточно далека; разве что и шведы понимали, кто стоял за организаторами русской Смуты. – Д.В.), говорил Карл IX. Одновременно предлагалась помощь на случай, если испанцы предпримут военную экспедицию против Архангельска (каковая экспедиция могла стать вполне вероятной в свете того, что враги испанцев англичане, как мы чуть ниже увидим, со своей стороны тоже планировали захват Русского Севера); в то же время, по уверениям шведского короля, неверность шведов при Клушине вполне можно было оправдать нетвердостью самих русских (а ведь мы убедились, что это в значительной мере действительно было так. – Д.В.)[632].