Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! - Юрий Валин

Пашка приносил газеты. Катя просматривала прессу без особого любопытства – переговоры, переговоры, переговоры. В Москве, Хельсинки, Омске, Петрограде, Харькове, Хабаровске и Владивостоке. Переговоры всех со всеми – анархисты, монархисты, меньшевики и эсеры, турки, чехи, сербы. Чистый дурдом, как справедливо говаривали в Одессе. Красная Венгрия вместе с остатками «спартаковской» Германии требует немедленного признания Союза Освобожденной Европы, и непременно со столицей в революционной Вене. Ирландия требует независимости и угрожает поднять красный флаг. Делегаты из пролетарского Дублина выступают на втором съезде Коминтерна. ВЦИК призывает все партии соблюдать спокойствие и неукоснительно следовать… Исполнительный комитет Всероссийских Переговоров ведет тщательное расследование всех случаев возмутительного неисполнения и предостерегает…

Экая херня. Читать газеты совершенно не хотелось. Осознать все равно невозможно, а в ступор вгоняет. Чего стоит оповещение «Одесских известий» о создании Ново-Российской империи на северном побережье Австралии? Прилагался подробный план пятилетнего освоения Западного Квинсленда. Оказывается, на берегу залива Карпентария уже заложен первый камень Нового Петрограда. Из Севастополя на новые земли отправляется крейсер «Генерал Корнилов» с двумя транспортами, везущими первых переселенцев. В Стамбуле крейсер примет на борт великих княжон Ольгу и Татьяну. Переговоры с австралийским правительством успешно продолжаются. В Одессу прибыли с секретной миссией агенты из Италии. Сама флорентийская принцесса Мария, рыжая, бесстыдная и соблазнительная, гоняет инкогнито по городу в открытом авто. Полуголая, накокаиненная, но совершенно определенно известно, что именно от ее шифрованных депеш в Рим зависит скорейшее объявление Одессы портом-франко. В Москве утвержден проект Революционного мавзолея. Здание будет достигать стометровой высоты. Основу траурного комплекса составит Большой театр. Идут переговоры о приглашении лучших архитекторов Франции и Соединенных Штатов…

Только на западе бывшей империи до переговоров дело пока не доходило. Под одновременными ударами (красные кавкорпуса – на Луцк, дивизии Добрармии – на Львов и Дрогобыч) панически откатывались поляки. Между Винницей и Белой Церковью армии батьки Махно и атамана Григорьева сообща терзали окруженных петлюровцев.

Катя брезгливо складывала газету, брала связку бычков и кувшин с вином и спускалась с обрыва к Проту. Мальчик почти все время проводил у тихо шуршащих волн. Сидел на горячих камнях, смотрел в пронзительно-голубую даль. Море Проту нравилось.

Сдав товарищу пророку на хранение «маузер» и бычков, Катя входила в воду. Плавала в тихой прохладной воде – далеко не заплывала, дабы не привлекать внимания: берега здесь все-таки отнюдь не пустынны, подобно австралийскому заливу Карпентария.

Прот на выходящую из воды командиршу воспитанно не смотрел. Ну, старался не смотреть. Чистил бычков. Вино себе он разбавлял водой. Сидели, жмурились на солнце, жевали бычков. Вино было прохладно, никто не беспокоил. Ни о чем серьезном не говорили. Да и не хотелось. Только как-то раз Прот обмолвился:

– Редкость вы, Екатерина Георгиевна. Полностью судьбу свою вести – о таком даже думать страшно. Как у вас сил хватает?

Катя целомудреннее расправила на бедрах гимнастерку:

– Ты про то, что родинок нет? Не бери в голову. Предрассудки. Каждый сам свою судьбу лепит. Ну а где да когда мойры своими ржавыми ножницами нитку твоей жизни чикнут – это уж как повезет. Удача – девчушка капризная.

Прот кивнул, как маленький старичок:

– Совершенно вы правы. Даже не верится, насколько правы.

– Так что ж ты весь из себя такой меланхоличный? Разве плохо живется?

Прот улыбнулся, в последнее время это у него получалось все лучше:

– А вам будет хорошо житься, Катя. Все у вас будет и…

– Стоп! – девушка сунула болтливому предсказателю крупного бычка. – На, пасть делом займи.

– Все, молчу, – мальчик принялся откручивать рыбешке голову.

Вечером, когда личный состав доедал огромную яичницу с помидорами, Вита сказала:

– Катерина Еорьевна, можно мы Протку завтра в город возьмем? Ему бы приодеться, обтрепался що тот босяк. Не сегодня завтра так и переправят нас. А куда он такой оборвыш? Все-таки заграница.

– Мысль правильная. Только – а если кто засечет? У Прота особых примет хватает.

– Нет, не засекут, – сказал Пашка, энергично работая челюстями. – Не ищет нас никто. В Сербке, когда мы с «Троцкого» соскочили, кто-то товарищу Хвану сказал, что нас из ГубЧК встретили. А сейчас товарищу комиссару и вовсе не до нас – он в Секретариат Объединенной комиссии вошел – заседает с утра до вечера. Забыли про нас, и слава богу.

– Откуда сведения?

– Со Степой-пулеметчиком столкнулся. Посидели маленько.

– Ты, Паш, совсем дураком стал?

– Нет, Екатерина Георгиевна, вы що не говорите, а я своим доверяю. Он вас видел, когда товарищ Троцкий погиб. С большим уважением относится. Да и на бронепоезде вместе бились. Братва знает, что никакие мы не шпионы. Да и на кого щас шпионить? На Петлюру?

– Дело твое. Только доверие – штука опасная. ЧК о своих недоумениях редко забывает.

– Так то ЧК. Мы, конечно, одно дело делаем, но им положено тройную бдительность иметь. А мы в сторонке прошмыгнем. Незачем занятым товарищам мешать.

– Это правильно. Документы приобрел?

– Що там приобрел? Получил самые настоящие, – Пашка гордо похлопал себя по карману. – Не подкопаешься. Назначен в бригаду к товарищу Котовскому. Ремонтником-оружейником. Потом обещают инструктором по гимнастике в агитотдел перевести. А пока в законном отпуску числюсь.

– Ну-ну, молодец. Только язык не распускай.

– Що я, не понимаю? Не осуждаете? Ну, за то, що пулеметчиком в роту не пошел? Или в бронедивизион нужно было проситься?

– Сдурел? Крови тебе мало? А призвание людям красивую мускулатуру наращивать у кого? Полезно и гуманно.

Пашка кивнул, кажется, с облегчением:

– Вот и я думаю. По физкультурной части революции от меня куда побольше пользы будет. В здоровом теле – здоровый дух.

– Только не кури, – вставил Прот. – Тебе нельзя.

– Да запомнил я! Запомнил! – Пашка бухнул себя по юной мускулистой груди. – В жизни не затянусь. Запугал ты меня со своей опухолью, прямо не знаю как.

– Ты бы спасибо сказал, за предостережение, – заметил Герман.

– Так я говорю. – Пашка вздохнул. – Бросаете вы нас с Екатериной Георгиевной. Я, может, тоже мир бы посмотрел, прокатился.

– Так поехали.

– Нет, здесь интереснее. Потом, может, и приеду. Если позовете.

– И правда дурак, – сказала Вита, очищая сковороду. – Тебе що, приглашение на открытке с вензелями трэба? Чимпиён задрипаний. Щоб обязательно приехал. Клянись давай…

Пора уходить. На облупившейся веранде было грустно и скучно. Легкий ветерок раскачивал виноградные листья. В саду, среди ломкой выгоревшей травы, сидел здоровенный кот, задумчиво оценивал воробьев, прыгающих по древнему ракушечнику забора. В Одессе воробьев почему-то называли «жидами». Черт его знает, с Виткой у воробьев никакого сходства.

Охранять в пустом домишке было нечего – разве что огромную, добытую Пашкой на соседней даче, сковородку. «Шрифты» надежно прикопаны в углу двора. Катя глотнула из кувшина невкусного теплого вина и спустилась на берег.

Нужно уходить. Абсолютно никаких оснований затягивать. Задание, или то, что ты принимала за задание, выполнено. Остатки «разведгруппы» прекрасно управятся и без тебя. Заматерела голозадая гвардия. На войне взрослеют быстро. Год за три, а иной раз и день за десятилетие. Сколько ты здесь была? Чуть меньше месяца. А ребята совсем другими стали. Прапор с Виткой целоваться учатся. Прот завидует. Сколько ему все-таки лет-то? Собственно, разве это важно?

Профессиональная болезнь у вас, Екатерина Георгиевна. Проблема в том, что «калька» очень быстро перестает быть «калькой». Когда ты в ней, она кажется единственно истинным миром. Разумом понимаешь, что все твое осталось где-то там – за изломом пространственно-временного парадокса. Здесь чужое. Иллюзия. Пусть и готовая тебя с легкостью убить и навечно оставить прахом в этой земле, но иллюзия. И уходить отсюда не хочется. Люди здесь живые, солнце горячее. Котяра вон какой убедительный – по обрыву с ленцою тащится, этакая морда бандитская. Прикормить такой экземпляр – никакого бультерьера не нужно.

А каждый Прыжок, что ни говори, маленькая смерть, причем к оргазму никакого отношения не имеющая.

Нужно идти.

На берегу никого не было, только дед сидел с удочкой у старых свай, – Катя скинула одежду, сунула под тряпки «маузер» и скользнула в воду. Здесь лучше плыть сразу – камни острые. Девушка отплыла от берега – сзади возвышался высокий обрыв, залитый лучами полуденного солнца, правее виднелись кресты мужского монастыря. Искушаете братию, барышня. Впрочем, вряд ли у монахов имеются в изобилии оптические приборы. Вот где Герман мог бы выгодно свой ненаглядный «цейс» пристроить.