Остров на Птичьей улице - Ури Орлев

по гетто ходили люди со списками – наверное, из земельного управления. Если так продолжится и дальше, то у нас со Стасей разговаривать не получится, потому что её могут увидеть в окно, когда она будет подавать мне знаки. Разумеется, девочку, передающую сообщения морзянкой в сторону гетто, сразу заподозрят. А что, если гетто вдруг откроют? Они тогда разрушат стену? Это казалось чем-то абсолютно невозможным. Всё равно что нарушить законы природы. Зато тогда я, наверное, смогу переходить на польскую сторону прямо отсюда. И мне не нужно будет платить дворнику. А вдруг я вообще не смогу больше выходить?

Дворник поднял цену. Это было подло. Но я не стал спорить. Нельзя было с ним ссориться. Он сказал, что один из жильцов начал что-то подозревать, теперь приходится с ним делиться. Может, он и не врал. Доносчики были повсюду.

Я пришёл в парк, как и в прошлый раз, после обеда. Ещё издалека до меня донеслась музыка с замёрзшего пруда, где теперь был каток. Моих приятелей я там не увидел. Сторожка на берегу была открыта, из её оконца торчала латунная труба граммофона. Когда-то давно я думал, что она сделана из золота.

Люди скользили по льду. Раньше, до того как появилось гетто, в сторожке на берегу можно было взять напрокат коньки. Их крепили к подошве, но для этого нужна была дырка в каблуке. И специальное жестяное крепление. Если дырки и крепления не было, то работники прямо здесь сверлили каблук и прибивали к подошве жестянки обувными гвоздями, и тогда надо было заплатить и за коньки, и за их установку. Оплата была почасовая. Я так любил музыку, которую они играли на своём граммофоне. Когда я был маленький, я приходил сюда не только чтобы покататься, но и посмотреть, как толстая тётя энергично крутит ручку, заводя пружину граммофона. Я мог долго-долго глядеть на пластинку. Она крутилась очень быстро, и острая игла, торчавшая из-под круглой сверкающей головки иглодержателя, волшебным образом извлекала из её чёрного диска звуки музыки. Истинное чудо!

На мгновение я испугался: а вдруг они меня узнают? Нет, я очень вырос с тех пор, да и одет был теперь совсем иначе. Не могут они меня узнать, ни за что не узнают.

Толстой тётеньки, которую я помнил, не было. Были двое пожилых мужчин и один молодой, горбун, который им помогал. Я спросил, дают ли они напрокат коньки.

– А деньги у тебя есть? – спросили они с подозрением.

– Есть.

– Ну-ка, покажи подошву.

Я показал.

– Дырки придётся делать. Тебе мама разрешила?

– Конечно, – сказал я. – Если б не разрешила, то и денег бы не дала.

Горбун усадил меня на стул и пошёл за инструментом.

– Секунду, – сказал я, – сейчас ещё сестру приведу.

Я побежал в середину парка. Стася уже ждала меня там. Смотрела в сторону входа, высматривала. Я подошёл к ней со спины. И она от неожиданности немного испугалась. Но потом рассмеялась и покраснела. Самая красивая девочка в мире.

– Пойдём кататься на коньках, – сказал я.

– Я не умею.

– Я тебя научу. И у них там есть стулья – для тех, кто ещё не научился.

Начинающие могли взять стул и, толкая его вперёд, катиться, при этом опираясь на спинку. Так они катались до тех пор, пока не отваживались проехаться без опоры. И тогда было очень весело! Особенно когда какая-нибудь дама в зимнем платье падала, высоко задрав ноги. Даже взрослые не могли удержаться от смеха.

– Но у меня же нет коньков, Алекс. Что ты выдумываешь?

Я объяснил ей, что коньки можно взять напрокат. Просто ей сделают пару дырок в каблуках.

– Мама увидит дырки и рассердится.

– Как она их увидит? Обувь же всегда стоит на полу. Что, тебе мама ботинки чистит?

– Нет, я сама.

Стася всё-таки пошла со мной. Я её предупредил, что сейчас она – моя сестра.

– Так дети же знают…

Я пожал плечами. Какая разница?

Мы сидели рядом, а горбатый парень сверлил нам каблуки. Пяткам было даже немного щекотно. Потом он забивал гвозди. Для этого мы должны были, стоя на одной ноге, согнуть вторую и положить ступню ему на колено. Я побаивался, что гвоздь пройдёт сквозь подошву и проткнёт мне ногу. Спросил у него, но он засмеялся и показал мне, что гвозди совсем короткие. Он держал их во рту, сразу несколько, и доставал один за другим. Совсем как обивщики мебели. Я всегда любил следить за их работой и восхищался ими не меньше, чем глотателями огня в цирке.

Они сразу, как только я пришёл, сказали, что я должен заплатить всё вперёд. Я заплатил. Я специально положил нужную сумму в карман, чтобы не показывать всю пачку, которую мне дал Хенрик. Вообще, конечно, надо было оставить деньги в укрытии, вместе с пистолетом. Пистолет я не взял. В прошлый раз он сильно мешал мне во время игры. Приходилось всё время заботиться о том, чтобы он не выпал наружу и чтобы его никто не увидел.

Это был самый прекрасный день в моей жизни. По крайней мере с тех пор, как я жил один. Может, не весь день, но уж точно вторая его половина. Я потуже завязал Стасе шнурки на ботинках и прикрепил коньки к подошве. Затянул потуже специальным ключом, чтобы держались как следует. Потом она оперлась на мою руку, и я повёл её на лёд, медленно-медленно. Там я дал ей стул. И покатился рядом с ней. Только когда на каток пришёл Влодек с двумя другими мальчишками, я оставил Стасю ненадолго и погонял с ними наперегонки. В прошлую зиму я ни разу не катался на коньках, но всё равно было сразу видно, что я спец в этом деле. Я даже на одной ноге мог кататься. Было заметно, что мальчишки удивились.

– Где ты был всю неделю? – спросил Влодек.

– У меня мама болела.

– Приходи ко мне в гости. У меня куча всяких игрушек. Папа принёс от евреев.

– Ладно.

– А я как-нибудь к тебе приду.

– Ладно.

Интересно, что бы он сказал, если бы и правда пришёл ко мне? Он, наверное, даже зайти в такой «дом» побоялся бы. А может, и нет. Влодек не был похож на труса. Я знал с самого начала, что наша дружба долго не продлится. В какой-то момент что-нибудь обязательно произойдёт и я не смогу больше сюда приходить. Либо перекроют проход, либо, наоборот, снесут стену и в гетто придут поляки. Да мало ли что ещё может случиться. Но я не был готов к тому, что всё закончится так быстро.

Они больше не приставали ко мне по поводу Стаси. Сначала переглядывались с улыбочками, но я тоже улыбался как ни в чём не бывало. И они