Семейная жизнь весом в 158 фунтов - John Irving

«Он правда думал о вас», – сказала ей Одри Кэннон, но Эдит бродила по краю бассейна, словно ожидала только повода, чтобы накинуться, искала руки, которые можно растоптать; как будто она была кошка, собравшаяся сожрать всю рыбу.

Когда Северин попытался вылезти, она спихнула его обратно. Она плакала и кричала на него, хотя позже не могла вспомнить, что именно кричала. Он молчал, топчась в воде. Он удерживал на себе внимание Эдит, а Одри Кэннон в это время выползла из воды в дальнем углу бассейна и захромала по направлению к душу. Тогда Эдит видела ее в последний раз: ее узкую, костлявую спину, сухощавые ноги старой девы, маленькие торчащие груди, волосы – темные, густые, как горячий шоколад. Мучительная, гротескная хромота корежила ее тело, выворачивала острые бедра и маленькие, как у двенадцатилетнего подростка, ягодицы.

«Вот поймать бы тебя, ты, хромоножка! – закричала Эдит ей вслед. – Поймать и размозжить твои гнилые кости!»

Но Северин вылез наконец из бассейна, став для Эдит большой, неподвижной мишенью. Она начала бить его кулаками, пинать и царапать; она укусила его в плечо и в конце концов вонзила бы зубы ему в глотку, но он вложил ей в рот большой палец и удерживал на расстоянии вытянутой руки. Она буквально вгрызлась в этот палец, а Северин еще и уворачивался от ее коленей. Из ран струйками текла кровь. На ней были подаренные им тирольские сапожки, и она истоптала ему каблуками пальцы. Она пинала, кусала и била его изо всех сил, пока не устала так, что не могла поднять руки. Она чувствовала во рту вкус его крови. Она видела слезы, струящиеся по его лицу, или это просто была вода из бассейна? Она поняла, что делает именно то, что он, возможно, больше всего, и ждет от нее, и что, если она снова столкнет его в бассейн, он, пожалуй, рад будет утонуть. Боль которую, он причинил ей, была невыносима, но очевидность его вины бесила ее еще больше.

По дороге домой она, нарушив молчание, сказала, что больше не позволит ему видеть детей, что он будет умолять ее показать хотя бы их фотографии. Он всхлипывал. Она понимала его бессилие, и та невероятная власть, которую она имела над ним, заставляла ее ощутить себя чудовищем; эта власть сделала ее жестокой, но в то же время чутье подсказывало, что ей необходимо любить его.

«Ты страшно меня подкосил», – сказала она ему.

«Я сам себя подкосил», – сказал он, и волна раздражения снова нахлынула на нее. Она вонзила ему в щеку ногти и медленно провела вниз – выступила кровь; он даже не пытался отвернуться. Она ужаснулась тому, что могла сделать такое, и еще больше ужаснулась тому, что он позволил ей это сделать.

«Вся эта история возложила на меня огромную ответственность», – говорила она мне.

Несколько недель она подумывала оставить его, прикидывала так и эдак и пыталась то сделать ему больно, то простить – он все принимал как должное. «Он был просто на себя не похож», – говорила Эдит. Он полностью полагался на ее милость. Возразил он, лишь когда она начала нападать на Одри Кэннон. Он сказал почти неслышно:

«Я любил ее. И в то же время любил тебя».

Как трогательно!

Однажды ночью Эдит сказала, что хочет позвонить Одри Кэннон. Когда она попыталась набрать номер, Северин нажал на рычаг; Эдит стала бить его трубкой по пальцам, разбила ему нос до крови и обмотала шею телефонным проводом. Но задушить Северина Уинтера невозможно, не с такой шеей быть задушенным. Он не пытался защищаться, но позвонить не дал.

– Что бы ты делал? – спросил я его. – Чем бы все кончилось, если б Эдит не поймала вас?

Эдит спасла его, и он это знал. Все это время он хотел быть пойманным. Должно быть, ему странно было оказаться в ситуации, где он полностью пассивен.

Одри Кэннон переехала в город и стала давать частные уроки. Она объявила, что сохраняет свою должность в университете только до тех пор, пока не найдет другой работы. Мне говорили, что иногда она появлялась в городке, но показать мне ее никто не смог. И Эдит, и Северин утверждали, что больше никогда ее не видели.

Намного позже того памятного заплыва обнаженной Одри Кэннон в университетском бассейне и незадолго до нашего знакомства с Уинтерами, Эдит и Северин снова стали заниматься любовью. В первый раз она колотила его по спине, вырывала волосы, пинала своими твердыми пятками, но она любила его снова.

Потом она плакала и говорила, что никогда не простит ему тех часов, когда она лежала в их спальне одна, без сна, и, мучаясь, представляла себе силу страсти к хромой танцовщице, заставившую честного человека лгать.

После того как они переспали во второй раз, Эдит сказала, что отомстит ему.

«Я заведу любовника, – сказала она, – и сделаю так, чтобы ты об этом знал. Я хочу, чтобы ты со мной в постели только и думал, хорошо мне или, может, скучно а, может, он это делает лучше. Я хочу, чтобы ты представлял, что я все рассказываю ему, а тебе – нет, и ты не знаешь, что он говорит мне».

«Но ведь это ты только сейчас придумала?»

«Нет, – сказала она. – Я ждала, пока ты на самом деле снова захочешь меня, когда снова начнешь получать от меня удовольствие».

«Так оно и есть сейчас».

«Конечно, я вижу, – сказала она. – Но теперь я хозяйка положения. Я это чувствую, и ты тоже. Мне это нравится не больше, чем тебе, но я собираюсь воспользоваться этим, потом все пройдет, и у меня больше не будет преимущества».

«Все равно преимущество всегда есть у кого-то».

«Вы послушайте, кто бы говорил!» – ответила она.

Позже ночью она проснулась – кровать была пуста. Северин Уинтер плакал в кухне.

«Успокойся, я не сделаю этого, – мягко сказала она ему. – Иди в постель. Все кончено. – И обняла его. – Не беспокойся, я люблю тебя».

Но потом она прошептала:

«Я должна сделать это, но я не сделаю».

А еще чуть погодя добавила:

«Может быть, и не сделаю. Ты всегда говорил, что хочешь знать, о чем я думаю».

Ей казалось, они оба закрыли свои раны свежими пластырями и созерцали эти пластыри друг на друге.

«Мы стали застенчивее», – рассказывала мне Эдит.

А Северин сказал мне:

– Так что видишь, ты и Утч были неизбежны. Мы и раньше говорили с Эдит о таком общении вчетвером, и я всегда думал, что это нас интересует лишь как сама идея, но в то же время у нас обоих были сомнения. Вероятно, мы оба считали, что лучше уж это, чем тайный роман, но если партнеры попадутся не совсем подходящие, это будет ужасно. Ну, я никогда не считал, что вы с Утч очень нам подходите, мне, во всяком случае. Но поскольку у Эдит имелись и другие мотивы… понимаешь?

– Что ты хочешь сказать? – спросил я. Утч уже ушла спать. При ней, я думаю, он не стал бы говорить всего этого. – Если ты хочешь сказать, что Эдит завела роман со мной только для того, чтобы отомстить тебе, то я этому не верю.

Он пожал плечами.

– Ну, не только отомстить. Всегда есть и побочные причины… для всего.

– Мы с Эдит искренне нравимся друг другу, – сказал я.

– Если бы между нами не произошло всей этой истории, – сказал он спокойно, – то у тебя с Эдит вообще никогда бы не было никаких отношений. Но я не имел права просить ее не делать этого.

– А как насчет Утч? – спросил я.

– Утч мне очень симпатична, – сказал Северин, – и я никогда ее не обижу.

Симпатична! Ну и осел! Не доводилось мне раньше видеть такой симпатии.

– Ты имеешь в виду, что у тебя нет собственных причин продолжать наши отношения? – спросил я. – Ты хочешь, чтобы я поверил, будто ты просто делаешь одолжение Эдит?

– Мне все равно, чему ты там веришь, – сказал он. – Я просто объясняю, почему все это началось. Дело в том, что у меня и Эдит положение было неравное, понимаешь?

– Я понимаю только то, что ты ревнуешь, – сказал я. – Какая разница, как это началось. Я вижу, каково тебе теперь.

Но Северин лишь покачал головой и сказал «спокойной ночи». Интересно, подумал я, пустит ли его Эдит.

Он упорствовал в этой своей теории насчет неравного с Эдит положения, словно мы здесь были вообще ни при чем. Он унижал нас. Подразумевалось, что вся ответственность лежит на нем.

– Это было не только твоим решением, – кричала ему Эдит.

– Это было только моей нерешительностью. И я никогда уже не допущу такого неравенства. Теперь все в порядке, – сказал он нам лучезарно. – Я чувствую, что теперь все выравнивается.

– Ты чувствуешь, – презрительно сказала Эдит. – Везде всегда ты. Наверное, ты теперь и спать больше ни с кем не будешь?

– Нет, никогда, – сказал он.

В нем было достаточно фанатизма, так что можно было поверить ему или хотя бы поверить, что он верит себе.

– Я больше не хочу говорить с тобой на эту тему, – холодно сказала Эдит. – И отказываюсь тебя слушать.

– Не надо обращаться с ним как с ребенком, – сказала ей Утч.

– Он и есть ребенок, – сказала Эдит.