Товарищ Анна (повесть, рассказы) - Ирина Богатырева

— Знаешь, что я здесь каждый день вспоминаю? — вдруг спросил Корнев, не отводя все так же взгляда от зияющей черноты. — Как меня дед косить учил. Он меня брал с собою, и мы там с утра — до обеда. Я помню это — идешь с косой, в голове уже ни одной мысли, краем глаза ловишь деда, далеко ли ушел — впереди и справа. И все за косой следишь.

— Идти надо ровно, чисто, ритмично. Чирк. Чирк. Чирк. Мягко, как в масло. И над землей чуть-чуть только, — продолжил Савва.

Они обернулись друг к другу. Корнев был трезв, Савва это запомнил.

— Потом в тень шли, — сказал Корнев. — И пили квас. Он лежал в лопухах под березой.

— Ели бутерброды и зеленый лук.

— Жареную курицу и вареную картошку. Холодную, скользкую.

— С солью.

— Потом лежали. Ни о чем не говорили, в небо глядели.

— Тело ныло. Я о речке мечтал.

— Это очень заманчиво, о чем ты говоришь, — услышали они у фонтана женский голос, по-английски. Из лифта вышли два молодых человека — и две девушки из их автобуса. — Но я боюсь, что завтра мы будем уже в другой стране. Но ведь мы подумаем, правда, Света?

— Правда, подумаем, — сказала та, и обе засмеялись. Поднялись по лестнице и скрылись за дверью в дискозал.

Савва рассеянно похлопал по карманам своего халата. Корнев тронул его за плечо и протянул сигареты. Курили молча, друг на друга не смотрели.

— Она правда закрыта, Савва. Или, может, это не тот выход, что мы искали.

— Тот.

— Значит, не для нас. — Корнев отчего-то усмехнулся. Бросил окурок в урну, стоящую в пяти шагах. Попал. — Иди к жене. Все еще наладится.

Заходя в лифт, Савва подумал, что все еще действительно может быть по-другому.

Ему сказали: если человек пропал, давайте обращаться в полицию. Если это его вещи. Гид смотрел на электробритву, бледно-рыжую зубную щетку и пасту. На щетке и пасте ни слова по-русски. Только бритва старая, сразу видно, что советская. Впрочем, откуда им это знать.

Я не знаю, его ли это вещи, ответил он.

Если он объявится и вы узнаете, что это его вещи, имейте в виду, они будут храниться у нас в отделе пропаж.

Хорошо, сказал он по-фински и вышел с твердой уверенностью, что Корнева не увидит больше никогда. Что-то подсказывало, что он не просто отстал от автобуса. Исчез с парома. Что это было задумано заранее. Вот только зачем — и зачем так сложно? Чужая душа — потемки, подумал гид. Он хоть бы вещи с собой прихватил. Чтобы совсем чисто было. Впрочем, он же не знал…

А на том свете зачем ему бритва.

И, уже спускаясь с парома, положил руку в карман и обнаружил там зубную щетку.

На которой ни слова по-русски. На которой вообще ни слова.

— Ты выходил? Я, кажется, задремала, — сказала Мила. Савва промолчал. Он сидел на своей кровати в халате канареечного цвета. Его купили в прошлом году, он был ему чуть ниже колен. Очень смешной.

Музыка все еще звучала. Только тише и медленней . У нас это называлось медляк. Обняться и медленно так, медленно танцевать. Если пригласят. А все стеснялись и не приглашали. Море было слышно тоже. Музыка с морем. С крошащимся льдом, пеной вдоль борта. Музыка в глубине черноты.

Давай танцевать.

Может быть, он это и сказал вслух, но она задремала и услышала как-то иначе, будто бы в собственной голове. Очнулась. Он протягивал ей руку.

Встали вплотную, она — ладони ему на плечи, он — ей на талию. Покачиваясь, переступая с ноги на ногу, стали вращаться в тесном проходе между кроватями. Он — в тапочках, в канареечном халате, который чуть ниже колен, она — босая, на сером ковролине, шершавом и колком, просвечивая белым телом через длиннополую ночную рубашку. Спрятав лицо у него на плече.

Как давно, как давно… Уже и не вспомнить когда.

— Ты что, плачешь?

— Я? Нет. Это на халате у тебя вода. Откуда — вода?

Холодное море качалось рядом с ними, невидимое, в такт.

Туристы по очереди подходили к нему прощаться, гид отвечал и улыбался всем. В Питер прибыли как штык — в половине пятого, несмотря на полуторачасовую задержку после парома. Бледные, очень уставшие после ночной дороги, они выходили из автобуса, забирали вещи и медленно растворялись во мраке, желтом вязком свете фонарей, среди таксистов, крутившихся рядом. Другие шли через дорогу, на Московский вокзал. Он видел, как они потянулись туда друг за другом так же, как ходили за границей. Это синдром. Это пройдет.

— Всего доброго, — подошла к нему Мила. — Спасибо вам.

— Удачи. — Савва пожал руку. — Была отличная поездка. Мы получили все, что хотели.

Добрые пустые слова. Полная формальность. Гид улыбнулся, сказал «спасибо» и подумал: конечно, ведь все это делалось только для вас.

Да, я так и понял, — ответил Савва одними глазами.

Приступ

Это было где-то в смутных просторах нашей безграничной родины. Я продвигалась по ней автостопом из пункта А в пункт Б. Продвигалась не одна, с напарником, задумчивым худощавым мальчиком, предложенным мне в качестве попутчика добросердечными хозяевами квартиры, где была моя последняя остановка. Нам было по пути. Мы ехали медленно, лето выдалось жарким, асфальт плавился и проминался под гружеными фурами, радиаторы закипали. Как загнанных лошадей, мы оставили в один день две закипевшие машины, бросив их на произвол их собственной дорожной судьбы: дело было в поволжских степях, никакой воды близко от трассы, надо было ждать, пока остынет, а мы очень спешили — что еще было делать? Мы оставляли их и ехали дальше, но дорога не прощает эгоизма: в конце концов подбирать нас перестали совсем.

Чтобы стать мобильней, мы разделились. Отошли друг от друга и стали голосовать порознь. Почти сразу меня подобрал МАЗ, который ехал в пригород пункта Б. Я подумала, что мы правильно разделились: в МАЗ все равно вдвоем не берут. Только через два дня я узнала, что приятеля подобрал джип с кондиционером, мы влезли бы в него и вдвоем, и с рюкзаками, он доехал с ветерком и уже к ночи был на месте, ждал меня сутки на условленной вписке.

А я неторопливо поехала с разговорчивым мазистом.

Его звали Владик. Он был не только разговорчив, но и любвеобилен. Через час езды он сообщил мне, что хочет со мной покувыркаться . Я немало удивилась и даже не поверила, что он не шутит. Я была к тому моменту уже пять дней на трассе и месяц как в вольном путешествии по стране. Не скажу, чтоб от меня воняло, но костром прокоптиться успела порядочно. На дорогу я всегда одевалась так, что сразу и не поймешь, кто голосует — парень или девица. А главное, в мытарствах я сама всегда забывала, какого я пола и вообще что такое женская привлекательность. Лето — это дороги, походы, горы, солнце, дикость, одиночество и автостоп. Я — бесполое лохматое чудище под рюкзаком с себя ростом. Секса — ноль. Мой драйвер заставил меня пять минут истерически хохотать.

Но он был серьезен, и мне пришлось включить все свое красноречие, чтобы убедить его, что он ошибся во мне как в объекте сладострастия. Мысль о том, чтобы попробовать покинуть машину, меня не посетила: коней на переправе, как известно, стараются не менять. А мой драйвер оказался упрямым тяжеловозом. Упорно он доказывал, что я не прогадаю.

— У меня парень есть, — пыталась я найти человечески ясные аргументы.

— Кто? Тот хлыщ, что перед тобой стоял? Да какой он парень, он же ничего не может! Ты не знаешь настоящей любви, деточка. Тебе настоящий мужик нужен.

— У меня принцип — в дороге нельзя.

— Да я что, дурной сам, чтобы в дороге! Вот вечером свернем куда-нибудь и покувыркаемся.

У него было огромное брюхо, хотя сам он был далеко не стар. Я смотрела на него все с большим изумлением: он был очень настойчив.

— Плечовки перевелись хорошие, — сетовал он. — На всей трассе от Нижнего ни одной не встретишь нормальной. Или девчонки-школьницы, или, наоборот, старухи ходят, лет под полтинник. Куда нормальные делись, а? Замуж повыскакивали, что ли? А я что, извращенец на этих вестись?

Я смотрела на себя украдкой в боковое зеркало. Оттуда выглядывала веснушчатая и курносая, почти мультяшная физиономия с безумными глазами. Волосы грязные и спутанные, лохматые. От силы физиономия тянула на двадцать, хотя я была старше. Что он во мне нашел? Отворачиваясь от зеркала, я вздыхала.

— Я тебе что, не нравлюсь? — спрашивал Владик, не поворачиваясь ко мне.

— Нравишься. По-человечески.

— И что же тогда? Поваляемся.

— Нет. Именно потому, что нравишься, не поваляемся.

— Не понял.

— Не хочу тебе жизнь портить.

— В смысле?

— В прямом. Я ведьма, со мной спать очень опасно, — брякнула я.

Теперь хохотал он, как будто его черти под мышками щекотали. Чуть на встречку не выехал, руль не держал. Я сидела с тоскливой и серьезной миной.