Гнев - Александр Хамадан

— Су Чжэн! Этот дорогой гость будет жить у тебя.

Му Тан! Проводи эти носилки с раненым бойцом в свою фанзу.

Каждое слово Ли Пина ловили жадно и послушно. Те, кого он называл, с достоинством провожали бойцов к своим жилищам. И никто больше не спорил, чтобы не нарушать шумом голосов покой гостей.

Когда распределили всех выздоравливающих бойцов, Ли Пин заметил в толпе старуху Чжоу Тун. В лицо ему ударила кровь, и он смутился. Уж если к кому надо было определить раненого бойца, так это, конечно, к ней, к старой Чжоу Туи. Все пять сыновей ее бьются с заклятыми врагами на фронте. Муж ее умер давно, и ей тоскливо жить в старости одиноко. Ли Пин горестно вздохнул и подошел к ней.

— Ты не убивайся. Мы с тобой самое главное будем делать: мы будем ходить из фанзы в фанзу и присматривать, чтобы у раненых все было в порядке и в достаточном количестве. Это наша с тобой обязанность.

Старуха молча кивнула головой. Потом она с сожалением посмотрела вслед последним носилкам, уносимым к крайней фанзе.

— Конечно, это наша обязанность — ходить за ранеными бойцами, — сказала она.

По вечерам фанзы, где находились раненые, наполнялись людьми. Все внимательно слушали рассказы бойцов или, если они молчали, развлекали их, как могли. Но чаще всего бойцы рассказывали о войне, о фронтовой жизни.

Когда Ли Пин и Чжоу Тун вошли в крайнюю фанзу, в ней было столько людей, что им пришлось прислониться к стене и стоя смотреть и слушать. На широких канах сидел молодой боец. С кан свешивалась одна нога, другая едва достигала края кан. Вернее сказать, у него почти не было другой ноги: в госпитале отрезали ее по колено. Левая рука и плечо были у него в бинтах. Сидел он веселый, все время смеялся и скалил белые крупные зубы. Ему нравились грубоватые, но добродушные крестьянские шутки, и он хохотал по-детски, от души, так громко, точно сидел у себя дома, в кругу своей семьи.

— Рассказал бы ты нам и о своей жизни, что ли! — почтительно подал кто-то голос.

— A y меня и жизни-то еще не было. Я не установился[48] еще, молод.

— Теперь время такое, — вставил Ли Пин: — кто с оружием в руках идет на врага, тот установился уже и в двадцать лет.

— Верно сказано, — поддержали Ли Пина сидящие и стоящие в фанзе люди.

Боец потрогал рукой повязку на плече, обвел всех долгим, внимательным взглядом вдруг запечалившихся глаз и сказал:

— Ладно, расскажу вам, как меня изуродовали японцы.

— Говори, говори! — зашумели и задвигались вокруг него крестьяне.

— Я простой солдат, — начал он, — а раньше работал в городе Цзинани[49]. Этот город, пожалуй, не меньше Шанхая будет. Так вот, работал я там на фабрике. Как началась война, мы, все рабочие, пошли в армию. Много народу с нами пошло. Вот так я и стал солдатом. Раньше старики так говорили: из хорошего железа не делают гвоздей, и хороший человек не пойдет в солдаты.

— Сейчас война наша, народная! — крикнула старуха Чжоу Тун.

— Сейчас, конечно, так никто уже не скажет, — продолжал боец. — Теперь все хотят попасть в солдаты и драться с японцами. Так вот, обучили нас, как надо воевать, и отправили на фронт, недалеко от Сюйчжоу. Здесь мы обороняли от японской армии участок от Тайэрчжуана до Тэнсяна. Долго мы удерживали наши позиции, и ничего японцы не могли сделать с нами — все их атаки мы отбивали. Тогда они начали день и ночь обстреливать пас из пушек, а потом и с самолетов. Многие из нас совсем оглохли от шума, но мы не отступили. Вот в этом бою я и был ранен.

Боец замолчал, достал пачку сигареток, ловко открыл се одной рукой и протянул сидящим поблизости. Люди вежливо отказывались. Боец сунул сигаретку в рот и закурил от поднесенного ему огонька.

— Шанго![50] — воскликнул он, показывая на пачку сигарет. — Шанго! — повторил он и показал большой палец правой руки. — Подарок от населения. Нам много подарков присылает население. Нас не забывают.

— Шанго, шанго! — зашептали слушатели. — Так, так. Говори, однако, дальше.

— Говори только подробно, — опять вставил Ли Пин.

— Ну, так вот, когда пошли их танки, стало нам очень страшно. Пушек у нас тогда против этих танков еще не было. И они шли на нас, не останавливаясь. Они были уже совсем близко, когда мой товарищ, тоже молодой боец, вдруг пополз навстречу танкам с двумя связками гранат.

Я думал, что он с ума сошел, и хотел его удержать. Но он даже не оглянулся на меня. А танков было штук пять. Впереди шли два, совсем рядышком, и оттуда нас обстреливали из пулеметов. Вдруг этот мой товарищ, — а он уже был близко к передним танкам, — вскочил на ноги и — раз! — швырнул под один танк связку гранат. Еще не раздался взрыв, а он уже бросил вторую связку под другой танк.

Когда гранаты взорвались, танки подскочили вверх, а потом перевернулись и упали на землю, изуродованные. Когда наши бойцы увидели это, все бросились в атаку. Пошел с ними и я. Но сгоряча я забежал далеко вперед, и вот там японцы меня ранили в плечо и в руку. А когда я упал, то один из японских танков, торопясь обратно, переехал мне ногу до колена, раздавил ее.

Но самое главное было, конечно, с моим товарищем — героем. Уничтожив два вражеских танка, он погиб под японским огнем. Вся армия наша восхитилась его поступком, и теперь многие делают так же, как и он: смело идут против японских танков. Молодой он был парень, но храбрый. Знал, что идет на смерть, и пошел.

— Почему не скажешь ты нам его имя? — спросил Ли Пин.

— Разве я не сказал? — забеспокоился боец. — Он крестьянин, из Таянского уезда, из вашего, а имя его — Чжоу Дя-ю. Теперь он известен всему народу — национальный герой!

Боец замолк. В фанзе было тихо. Все склонили головы и потом сразу, будто сговорившись, повернулись к стене, где стояла старуха Чжоу Тун. Это была мать героя. Из глаз ее лились слезы, и казалось, что она всем телом своим вдавилась в стену, так тесно прижалась она к ней спиной.

— Сын мой, — прошептала старуха, — я плачу…

Люди задвигались, освободили ей место на канах. Старуха села рядом с бойцом. Лицо ее почернело и еще больше сморщилось Она тесно сжала губы и не рыдала, но слезы все еще бежали из глаз ее.

— Сын мой!.. — едва слышно шевельнула она губами.

— Он был настоящим героем, бойцом за нашу родину, — с гордостью произнес раненый.

— Вот и некому будет позаботиться о душах наших предков. Ведь он был у меня самый младший. Я плачу…

Голос старухи дрогнул. Окруженная односельчанами, она сидела на канах, прямая и крепкая.

— Он был очень добрым и смелым, — точно вспоминая что-то, сказала старуха.

— Он был настоящим сыном народа, вот что! — воскликнул старик Ли Пин и положил свою большую руку на плечо Чжоу Тун.

— Страна еще не спасена, а одного сына уже нет. — Старуха резким движением отбросила со лба коему седых волос. — Значит, ты был в том бою? — повернулась она лицом к раненому.

— Да, мать, я был там с твоим сыном, и я горжусь этим.

— Для того чтобы победить врага, нужно отдать много крови, — сочувственно произнес Ли Пин.

— У меня осталось еще четыре сына, — вдруг поднялась Чжоу Тун. — Они отдадут свою кровь, чтобы спасти наш народ от японского рабства!

Старуха прижала голову раненого бойца к своей груди.

— Сын мой, — прошептала она, — я плачу…

Но теперь ее глаза были сухими, лицо заострилось и отвердело. В фанзе было тихо. Крестьяне почтительно молчали, уважая горе старухи Чжоу Тун, матери героя Чжоу Дя-ю…

Трупы павших в бою солдат и офицеров сжигали на большом поле. Вокруг ровными рядами, четырехугольником построилась вся бригада; даже легко раненные притащились из полевого лазарета, чтобы присутствовать при этой торжественной церемонии. Сжигали долго.

В центре четырехугольника суетились священники, офицеры. Прямо на землю ставили маленькие фанерные ящички, обтянутые кусочками белой марли[51]. Это были урны с прахом павших в бою. Число их все увеличивалось. Наконец, когда все трупы были сожжены, священники пошли вместе с командованием бригады вдоль урн. Священники негромко приговаривали, офицеры шли молча. Командир бригады вышел в центр поля и обратился к солдатам с речью. Где-то в задних рядах зашумели.

— Солдаты! Мы выполняем великую миссию, возложенную историей на Японскую империю. Мы завоевываем Азию для того, чтобы покорить весь мир. Никакие жертвы не должны беспокоить вас…

Протолкавшись сквозь ряды, на поле выбежал офицер разведки. Подойдя к генералу, он прервал его речь и тихо доложил ему:

— Шестая бригада требует немедленной помощи. Китайцы угрожают ей полным разгромом. Она несет огромные потери.

Генерал, не окончив своей речи, махнул рукой, подозвал к себе офицеров и приказал выступать. Батальоны строились в походные колонны здесь же, на поле, и поспешно уходили в сторону шоссейной дороги Шанхай — Нанкин. Солдаты проходили мимо командира бригады и стоявших возле него офицеров. Генерал задержал две роты последнего батальона и приказал им сопровождать урны с прахом японских солдат и офицеров[52].