Пролог (Часть 1) - Генрих Боровик

В его словах слышалась явная ирония, если не в наш адрес, то, во всяком случае, в адрес Нью-Йорка.

— Ну, положим, вы здесь, в Норборне, тоже не главные тихони на земле. Кое-что и мы о вас слышали.

Он отвинтил крышечки на аккумуляторе и проверил уровень электролита. И сейчас, поднеся к гл-азам металлический прут, смотрел на него внимательно, как провизор на мензурку, определяя, сколько в картере масла. И так, глядя на прут, тихо, без нажима сказал:

— Придёт день — и не такое услышите.

Разговор определённо начинал мне нравиться.

— Какой же это день вы имеете в виду?

Вместо ответа он показал глазами на металлический прут:

— Не хватает четверти галона масла. Какое вам залить?

Я сказал. Служитель сходил в домик за консервной банкой масла, всадил в неё металлический носик и сунул его в воронку. Только выполнив все эти служебные функции, вернулся к интересовавшей меня теме разговора:

— Да уж такой день, который нужен.

Я спросил напрямик.

— Тот ДЕНЬ, о котором говорил Депю?

— А хотя бы и так, — ответил газолинщик и добавил тихо и торжественно, будто произносил речь на похоронах: — НАШ ДЕНЬ.

— Когда же он придёт?

— Когда придут коммунисты.

— А скоро, по-вашему, это случится?

— Они уже идут, — сказал газолинщик мрачно.

Честно говоря, я подумал, что владелец газолиновой станции намекает на нас. Но из последующих объяснений понял, что наш собеседник говорил о другом.

— Коммунисты не обязательно будут высаживать здесь десант, — пояснил газолинщик, глядя на меня свысока, как на несмышлёныша. — Они действуют изнутри, через предателей. Коммунисты не посмеют совершить вторжение в Соединённые Штаты, если только им не будет послано специальное приглашение от их людей внутри страны.

Он стоял передо мной, сложив руки на груди и перекатывая башмаком камешек. На другой стороне улицы из окна магазина е портрета смотрел на нас Джордж Уоллес, кандидат в президенты США.

— Когда это станет ясно? — спросил я.

Мой собеседник сильно потер темя ладонью. И посмотрел на меня колюче:

— Ну вот, например, когда правительство решит отдать все наши вооружённые силы в распоряжение ООН.

— А. что, есть симптомы? — поинтересовался я.

— А вы что же думаете, мы не разбираемся в политике? — ответил он вопросом на вопрос. — Вы что ж думаете, только вы в Нью-Йорке всё понимаете? Ничего, мы тоже кое в чём разбираемся. Маленькие городки — это великая сила. Мы будем точно знать, когда настанет время.

— Но почему именно ООН вы считаете главной опасностью?

— Потому что ООН — это коммунисты. У Тан — коммунист, это совершенно точно известно. Знаете наш лозунг — Соединённые Штаты — да! Объединённые, Нации — нет!

— Нy хорошо. Предположим. Но ведь у вас есть правительство. У вас есть министр обороны. И есть президент

Газолинщик помолчал. Что-то обдумывал. Может быть, решал — ответить мне или промолчать. Но, как видно, решил ответить.

— У нас нет президента, — сказал он с мрачным вызовом. — Делами Белого дома правит русский посол.

— Кто?!!

— Русский посол, — повторил он убеждённо. — Не знаю, уж какая там у него фамилия.

— Ну а министр обороны?

— То же самое А Макнамара был просто членом коммунистической партии.

— Но что вас заставляет думать так?

— Да уж кое-что заставляет.

— Моим читателям будет интересно узнать факты.

— Скажите своим читателям, что факты есть. Просто ещё не пришло время их выкладывать.

— Почему же?

— Уж есть причины.

Он говорил так уверенно, что не будь я немного знаком с взаимоотношениями Белого дома и советского посольства, то, честное слово, подумал бы: а и вправду, не знает ли газолинщик что-то такое эдакое…

Он выписал мне счет за обслуживание и протянул, считая, видимо, разговор законченным. Но мне никак, понятно, не хотелось отставать от него. Уж очень это было интересно — говорить с минитменом, знающим толк в политике.

— Ну и что же вы собираетесь здесь, в Норборне, делать с ООН? — спросил я.

— Сделаем всё, что нужно, — сказал он уверенно, с подчеркнутой сухостью. — Сами увидите.

— Вооружённое выступление?

— Это уж как получится. Может быть, и так.

— Кто же даст сигнал?

Он посмотрел на меня с сожалением: ну что тебе, нью-йоркский щелкопёр, понять здесь! Ни черта ты здесь не разберёшься. Эти слова я прочёл на тёмных стёклах его очков, они прошли там непрерывней строчкой, как световые новости на Таймс-сквере в Нью-Йорке. Но ответил он терпеливо:

— Никто не может сказать ничего определённого. Вот представьте себе — вы ненавидите соседа. Всё в нём ненавидите — его самого, его жену, его детей, даже его лошадь ненавидите. Разве вы скажете себе: «Ну всё, в четверг я его прикончу»? Нет. Это копится в вас, пока не переполнит до краёв. Тогда вы либо уезжаете к чертям в другое место, либо берёте в руки нож. И тут уж вас ничто не остановит…

— Каких же соседей вы ненавидите?

Но он не услышал или не захотел услышать моего вопроса.

— Так и народ, — продолжал он. — Никто не может принять за него решение — в четверг или в пятницу выходить на улицу с оружием. Никто: ни я, ни наша организация, ни Депю. Надо ждать. Это решит сам народ. Когда терпение его переполнится. Когда он устанет от коммунистов до белой ненависти. И тогда люди снимут со стен винтовки. И выйдут на улицы. Вот тогда и настанет НАШ ДЕНЬ.

— И что же дальше?

Он отсчитал мне сдачи. К колонке подъезжала другая машина. Газолинщик двинулся к ней.

— Постойте, последний вопрос, — остановил я его. — Вы член организации минитменов?

— Это неважно — ответил он.

— А вы не боитесь, что я напишу обо всём этом?

Он засмеялся и махнул рукой.

— Пишите, пишите! Пусть у вас в Нью-Йорке знают об этом.

Конечно, я задал пустой вопрос. В Нью-Йорке кому надо давно знают об этом. И в Вашингтоне знают, и в Лос-Анджелесе, и в Сан-Франциско, и вдоль всей реки Миссисипи сверху донизу.

Мы выехали из сонного Норборна и двинулись дальше на юг.

Обед в загородном клубе

— Вы любите гаспачо? У нас очень хорошо готовят гаспачо. А в такую жару лучше всего есть гаспачо. Значит, гаспачо, — он глянул на метрдотеля, метр — на виночерпия, виночерпий — на официанта. Тот моргнул. — А затем я рекомендовал бы вам, ну, скажем, стейк на рёбрышках. Нигде вам не подадут такой стейк на ребрышках, как здесь.

Мы снова согласились. Произошёл обмен многозначительными взглядами, и официант снова моргнул.

Наш хозяин говорил очень ровно и с достоинством. Не тихо, но и не громко, а именно так, как надо говорить в малом зале загородного клуба.

— Если же вы хотите что-нибудь из морской, пищи, то советую вам хвосты лобстера. Их, правда, привозят из Нью-Йорка, но, поверьте, здесь они свежее, чем там.

И он улыбнулся своей шутке. Пламя трёх свечей в серебряном подсвечнике слегка колебнулось, прозрачная капелька скатилась с лепестка гвоздики на пиджак. Метр поклонился и отошел. За ним, сделав два шага задним ходом, отошел официант. Виночерпий остался уточнять насчет коктейлей и вина к мясу.

В зале, кроме нас, были ещё три или четыре небольшие компании. Столики стояли на значительном расстоянии друг от друга. Люди, сидевшие за ними, разговаривали не слишком тихо и не слишком громко.

Одна стена зала была целиком стеклянная, немного припотевшая от разницы температур: на улице — душный, жаркий предгрозовой вечер, внутри — прохладно и легко. За стеклом, вровень с полом зала, начинался освещенный низкими лампами классический английский газон, опушенный кустами, и посредине, будто врытый в землю, огромный кусок бирюзы — светящаяся вода плавательного бассейна. На качающейся доске для прыжков, свесив ноги к воде, сидели двое юношей и девушка. Тени от них уходили наверх, в небо.

— Что вы будете пить перед едой? — спросил виночерпий и склонил голову в красной бархатной шапочке.

…Машина американской обязательности — опасная штука. Иногда рискованно нажимать пусковую кнопку.

— Среди моих знакомых нет ни одного техасского миллионера, — сказал я как-то своему американскому приятелю в Нью-Йорке ещё перед поездкой в Техас. Сказал в шутку, вовсе не собираясь нажимать кнопку. Но машина завертелась. Колесики принялись цепляться друг за друга. Мой приятель сказал своему, тот — своему, и вскоре я узнал, что глава одной весьма известной техасской фамилии (миллионное дело: нефтепромышленность и скот) с супругой будут рады принять у себя дома советского журналиста с супругой, если мы не откажем в любезности заранее сообщить, когда намереваемся быть в их городе.

Мы сообщили.