Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4. НАГОРНЫЙ БЕРЕГ
Ордой, пирами, поклонами по горло сыт Дмитрий. Ярлык добыл и будет! С него довольно и вельмож ордынских, и царя их. На следующий день он поехал прочь, домой — в Москву. И лишь вечером, когда после переправы через Волгу отряд остановился на ночлег и княжьи люди начали шатры ставить, Дмитрий удосужился оглянуться назад.
С высоты правого, нагорного берега весь Сарай–Берке открылся, как на ладони.
Но не успел князь Дмитрий поглядеть на зелень садов, на купола мечетей, на тонкие столпы минаретов, как Семен Мелик тронул его за рукав:
— Не туда смотришь, княже. Эвон куда взгляни!
Внизу, по темным, лиловатым водам вечерней Волги, скользила вереница разукрашенных ладей. Пестрые паруса их цвели в закатных лучах небывалыми райскими цветами, а червленые щиты, прикрывавшие борта, алели густой яркой кровью.
— Семен, так это же суздальцы! — воскликнул князь. — Костянтиновичи! На первой ладье стяги их, Дмитрия и Андрея, а на другой — Ивана Белозерского. А дальше чей стяг, не признаю?
— Это Дмитрия Галицкого стяг полощется, — ответил Семка и хитро подмигнул Дмитрию: — За ярлыком князья едут!
Взглянув друг на друга, князь и воин весело засмеялись.
— Ярлык–то теперь у нас, опоздали!
— Не туда глядишь, Дмитрий Иванович, — сказал князю только что взобравшийся на верх обрыва молодой боярин.
Князь улыбнулся:
— Опять не туда? Куда же глядеть мне прикажешь, Федор Андреич?
— Смотри, что в степи творится, — ответил боярин.
Но сколько ни глядел Дмитрий и стоявшие вокруг бояре, в быстро темнеющей дали ничего не было видно, один боярин Федор божился, что к Волге подходят несметные конные рати, и лишь когда на дальнем мысу стали загораться бесчисленные искры костров, ему поверили.
— Кошачье око у тебя, боярин, — сказал ему Дмитрий, — во тьме и в дали видит. Отца твоего, боярина Андрея, Кобылой звали, а тебя, Федор Андреевич, я Кошкой отныне звать стану.
В ладьях тоже заметили костры и круто свернули к левому берегу, подальше от огней неведомого войска.
— Суздальцы берегутся, — заметил Семка.
— Береженого бог бережет, — ответил князь, — неведомо, кто там.
Вышедший из шатра митрополит Алексий посмотрел на дальние костры, на ладьи суздальцев и молвил:
— Полки эти крымского эмира Мамая: он давно грозил прийти в Сарай–Берке, кому иному там быть? — И, отвернувшись от огней, владыка Алексий обеими руками оперся на посох и стал смотреть в сторону града.
Быстро темнея, клубясь и спускаясь все ниже над столицей Золотой Орды, шли грозовые тучи. Поминутно вспыхивал лиловый огонь молний, сердитым рыком катились дальние раскаты грома.
Митрополит глядел как зачарованный. Налетавший порывами ветер играл его черной рясой, относил назад через плечо длинную бороду владыки, тот ничего не замечал, глядел и глядел на Сарай–Берке и невольно верил, хотел верить, что неспроста над ним разыгралась непогода, что неспроста клочья туч озаряются слепящими вспышками молний, неспроста зверем рычит над Золотой Ордой гром. Когда наконец первые тяжелые капли дождя упали и здесь, митрополит поднял посох и, указав им на тучи и город, сказал:
— Гнев божий над этим нечестивым градом! Вовремя выбрались мы из Вавилона сего.
Свет почти непрерывно сверкавших молний озаряя черную фигуру владыки, порождая жуткие отблески в его расширенных гневом глазах.
5. ЦЕРКОВЬ–ОБЫДЁНКА
— Поберегись! — кричали ратники, бердышами [103] расталкивая толпу: по улице шел обоз.
Народ теснился к заборам. Мальчишки лезли на крыши, спорили чуть не до драки, какой припас везут.
Не сторонясь, не замечая ничего, бродил Семка по толчее московских улиц, напрямик лез сквозь толпу, ненароком какую–то старушонку подшиб, та ойкнула, поднявшись с земли, заголосила вдогонку:
— Чтоб тебя! Чтоб самого так зашибли!
Семен не оглянулся, не слышал, шел, крепко задумавшись, лишь порой, когда мешали пройти, окольчуженным плечом прокладывал себе путь.
Думал об одном: «Не пора ли обет исполнять?» Еще в Троице отцу Сергию обещал поставить церковь–обыдёнку, [104] коли все хорошо будет. Сейчас, воротясь из Орды, Семен вдруг понял, что все у него хорошо, — испугался своего счастья.
Нечаянно занесло его на Неглинный верх; оттуда в эти дни звонкий гул шел по всей Москве. Над тихими водами речки Неглинной [105] лихие жили кузнецы; здесь тебе и шелом скуют, я кольчугу свяжут, и шестопер на дубовую рукоять насадят. Поднимаясь от реки, Семен забрел меж столбов, где коней куют, оперся на перекладину, задумался.
Стоявший под навесом кузнец оглянулся на него, хотел что–то сказать, но в это время подмастерье положил на наковальню раскаленную полосу металла.
Семен загляделся на работу кузнецов; следил, как под меткими, сильными ударами молота металл принимал знакомые очертания меча.
Кончив ковать, кузнец опять оглянулся на Семку, спросил деловито:
— Эй, дядя, тебя заместо коня подковать, что ли? Это можно! Козла подкуешь — коню легше…
