Чернокнижник - Максим Войлошников

Пришедшие с одобрением отметили, что в лаборатории прибрано с немецкой аккуратностью. Чисто вымытые полы блестели от невысохшей воды, на пороге каждого пришедшего академика встречала жена профессора, подавая тазик и влажное полотенце, чтобы сохранить в ходе эксперимента стерильную чистоту. Только один академик что-то заподозрил и отказался мыть руки. В это время за окнами загремел гром, и Лодья пригласил всех присаживаться. Сам он встал на небольшое возвышение, покрытое слоем смолы, и приготовился комментировать демонстрацию. В это время в молниеотвод ударила молния, в лаборатории полыхнула ярко-белая дуга, повсюду посыпались снопы искр, страшно громыхнуло, и академики попадали наземь бездыханные с дымящимися бровями, в том числе и тот осторожный, который не стал мыть руки. На лбу у них были круглые красные ожоги, а разорванные башмаки открывали посиневшие пальцы ног. Один Лодья стоял, но выражения его лица никто не видел и его чувства трудно описать…

Конечно, злосчастный виновник этого происшествия был тут же арестован и препровожден на академическую гауптвахту. Впрочем, заточение его было непродолжительным: той же ночью он вернулся домой. Решетка в камере гауптвахты оказалась выломана и заброшена на крышу соседнего здания. Больше вопрос об аресте Лодьи не поднимался. Были проведены торжественные похороны, семьям погибших во славу науки ученых установлены пенсии. Когда известие об этом печальном происшествии достигло Елизаветы Петровны, она сказала: «Бог дал, бог взял!» и велела заполнить освободившиеся штаты академии по преимуществу русскими. Тогда были приняты на работу вернувшийся с Камчатки путешественник Крашенинников, астроном Красильников, литератор Тредиаковский и физик Теплов, хитрый карьерист и, как говаривали, незаконный сын петровского сподвижника, киево-могилянского кудесника Феофана Прокоповича. Приняли и зятя Шумахера, юного Тауберта.

Лодье результаты опыта показались весьма знаменательными. Он не успокоился, пока, сев за письменный стол, не дал подробнейшую расшифровку случившегося в письмах, адресованных ученым, занимавшимся изучением электрической силы: Питеру ван Мушенбруку в Лейден и британскому исследователю и чернокнижнику Джону Франклину, обосновавшемуся в Североамериканской колонии.

Франклин весьма заинтересовался этим опытом и развернул широкие исследования вопроса, как всем известно, завершившиеся много позже американской революцией… Роль электричества в революции мало исследована, но, несомненно, оно оказывало гальванизирующее влияние, оживившее многие призраки и обиды прошлого. Кстати, в биографии Франклина существует немало пробелов, и вместе с обстоятельствами поспешного его отъезда из метрополии в американскую колонию они выдают в нем человека, близкого по типу к Лодье. Однако это случилось уже много лет спустя, после великой войны, где Британия вдруг выступила в числе врагов России.

Посчитав свой долг в отношении электричества до некоторой степени выполненным, Гавриил обратил внимание на химическую науку. Он написал секретарю Академии Ивану Шумахеру ходатайство о строительстве химической лаборатории для проведения опытов. Представленный проект предусматривал небольшое здание из трех помещений. Секретарь усомнился в полезности данных затрат и стал было затягивать дело. Но Лодья проявлял нетерпение и, вероятно, применил какие-то свои способности, чтобы ускорить дело. Внезапное ночное видение, представшее пред очами пробудившегося неурочно Шумахера, привело его в такой ужас, что он дико завопил, перебудив всех домашних, и сразу стал заикаться. Пережитый страх заставил его вспомнить судьбу покойных немецких членов Академии, и вопросы со сроками строительства были очень быстро решены.

Впрочем, не одни счастливые случаи были в это время у Гавриила. Судьба готовила ему испытание. Вскоре после достопамятного электрического опыта тяжело заболел первенец Лодьи, безмерно им обожаемый. Никакое искусство врачевания не смогло вырвать несчастного младенца из ледяных объятий небытия. В ту минуту, среди ночи, когда его жизнь угасла, жители соседних домов услыхали ужасный крик, непохожий на человеческий… В этом реве были неутолимая боль и страшная ярость дикого зверя, насмерть пораженного в сердце. В испуге проснувшиеся обыватели крестились и ждали беды. Полночи Гавриил простоял на улице на коленях, безмолвно вопрошая небо о причине такой кары. Через год в его семье родилась дочь.

Глава 29. Дело Лопухиных

Французы, которые помогли Елизавете Петровне сесть на трон, полагали, что тут-то уж они не ошиблись. Как выяснилось позднее, они были слишком самонадеянны. Осенью 1742 года скончался известный своей честностью престарелый князь Черкасский. Иностранные дела перешли к вице-канцлеру Алексею Бестужеву, беспринципному хитрецу, игроку и пьянице, получавшему деньги от англичан, и конференц-министру Карлу Бреверну, прежде приближенному к Остерману. Они были лидерами «австрийской партии», оплачиваемой британцами, и всячески стремились вытеснить французов из русской политики. А вместе с ними и пруссаков, которые пользовались пока преимуществами неустойчивого мира с австрийцами, признавшими потерю Силезии и графства Глац. Бестужев пруссаков ненавидел. И Фридриху II, желавшему иметь влияние на российскую политику, это не нравилось.

Елизавета Петровна приходила в себя после вчерашнего бала и бурной ночи. Голова у нее болела, поэтому она с трудом вчитывалась в письмо своего царственного прусского благожелателя. Он сообщал, что обосновавшийся по какой-то причине в Берлине бывший австрийский консул маркиз Ботта ведет заговорщицкую переписку в пользу Брауншвейгского семейства с единомышленниками в России, среди которых родня первой жены Петра Великого, Лопухины, и родственники сосланного в Сибирь опального вице-канцлера Михаила Головкина. Надо сказать, что не далее как этой весной сестра последнего, Анна Гавриловна Ягужинская, вдова уже несколько лет как покойного кабинет-министра, вышла вторично за Михаила Бестужева, брата нынешнего вице-канцлера. Этим была брошена тень и на лояльность самого вице-канцлера.

— Что за беда?! Нет мне покоя! Позвать мне Ушакова и Сашку Шувалова! — вскричала враз протрезвевшая государыня.

Немедленно налажено было следствие, скоро давшее плоды. Немало усердия в расплетении сей интриги приложил лейб-медик Лесток, коего не без основания кое-кто прозорливо почитал ее творцом. Интрига своим острием была направлена против Бестужева, которому, как ни чудно, некогда Лесток сам и протежировал.