Сражение за Варшавское шоссе. Битва за Москву - Сергей Егорович Михеенков

В результате пятидневных ожесточенных боев немногие остались в живых, но своим героическим самопожертвованием они сорвали план быстрого захвата Малоярославца и помогли нашим войскам выиграть необходимое время для организации обороны на подступах к Москве. Тем временем в районе Малоярославца, на его укрепленный рубеж, вышли и развернулись артиллерийское и стрелково-пулеметное училища Подольска.

В районе Калуги меня разыскал офицер связи штаба фронта и вручил телефонограмму начальника Генерального штаба, в которой Верховный Главнокомандующий приказывал мне прибыть 10 октября в штаб Западного фронта»[45].

Георгий Константинович Жуков очень точно описал картину событий тех дней трагической неопределённости, царившей под Москвой. Генерал не просто ездил по прифронтовым дорогам в поисках штабов и воинских частей, он проезжал по дорогам своей родины и потому с такой болью наблюдал картины разрушенной Медыни, пытался заговорить с земляками, но эти дорожные случайные беседы приносили лишь новую боль. Генерал невольно думал об участи своих родных, матери и сестры, оставшихся в Стрелковке, до которой от Медыни рукой подать…

Мемуары писал уже, конечно же, другой Жуков. Память подводила. Неверно названа фамилия командира 6-й курсантской роты старшего лейтенанта Л.А. Мачича. Фамилию же командира 17-й танковой бригады, в расположение которой он прибыл, как отмечено в журнале боевых действий бригады, «к исходу дня 8.10.41.», он при написании воспоминаний спутал с фамилией офицера (И.И. Троицкого), который почти всю войну прослужил в войсках одного из внутренних военных округов и к событиям 41-го года под Медынью, Угодским Заводом и Малоярославцем вообще никакого отношения не имеет. Путаница, как объясняют авторы публикации в журнале «Сенатор», по всей вероятности, произошла потому, что в штабе 17-й бригады генерал Жуков встретил своего знакомого и сослуживца по Халхин-Голу – бывшего начальника снабжения особого корпуса, которым командовал Жуков, Александра Спиридоновича Кислицына. А.С. Кислицын служил в 17-й танковой бригаде начальником штаба. Вот и осела в памяти генерала неожиданная и радостная встреча. Маршал же по прошествии времени вспомнил её иначе. Историки исправлять ошибку почему-то не стали. Деликатность, которая на долгие годы вычеркнула целую танковую бригаду из истории битвы за Москву. Думаю, автор «Воспоминаний и размышлений» был бы только благодарен, если бы о досадной ошибке ему сказали сразу после выхода первого издания мемуаров. Но архивы подмосковного периода открылись только десять лет назад, и все документальные свидетельства, в том числе и журнал боевых действий, публикуемый в этой книге, стали нашим общим достоянием уже после того, как ушли из жизни все маршалы и генералы, написавшие свои мемуары о московских сражениях 41-го года. Свою подлинную историю мы умеем хранить надёжно…

Но вернёмся всё же к курсантской теме. Хотя на Варшавском шоссе в эти дни они воевали не одни. И предыдущее невольное отступление тому подтверждение.

9 октября начальник училища усилил передовой отряд 1-й ротой под командованием капитана С.П. Лаврентьева.

Позиция на реке Извери уже была оставлена. На станции Мятлевская горели склады с горючим и продовольствием. Мятлево – перекрестье дорог: Сызрано-Вяземской железной дороги и шоссе Москва – Брест. Немцы наконец-то захватили станцию и посёлок и хозяйничали здесь.

В конце восьмидесятых годов мне довелось жить в Мятлеве. Редактировал местную районную газету «Рассвет» (Износковский район), но жилья в Износках не было, и меня поселили в тихом, тоскливом Мятлеве. Однажды я забрёл на окраину посёлка и встретил старика-пастуха. Стадо его было небольшим – пара коз и козёл, облепленный репьем. В своём панцире тот был похож на небольшого динозавра. Старик рассказал такую историю.

Когда в Мятлево вошли немцы, народ попрятался куда мог. Днём раньше с продовольственных складов люди успели натаскать много всего, чего давно уже было не купить в магазинах. Немцы, заняв посёлок и станцию, приказали всё расхищенное вернуть. Никто ничего не возвращал. Тогда пошли по домам. В доме одной старухи обнаружили нескольких красноармейцев. Среди них двое оказались курсантами. Один – раненный в ногу, передвигался при помощи палки, на ногу не наступал. Их повели расстреливать. Раненого вначале бросили. Но он ковылял вслед за своими товарищами, изо всех сил стараясь не отставать от них. Хотя было уже понятно, куда их ведут. Старик рассказал, что раненый был в гимнастёрке, с курсантскими петлицами, лет двадцати пяти-тридцати. Когда их поставили к стене сарая, один из бойцов заплакал и упал на колени. И тогда тот ему что-то сказал, подал руку и всё время, пока немцы не начали стрелять, придерживал. Где похоронили расстрелянных, старик ничего толком не сказал. Возможно, местные знают эту историю и могли бы показать место захоронения.

К 10 октября в 6-й курсантской роте в строю осталось 20 человек. В других – чуть больше. Дивизион ПАУ тоже нёс потери. Часть орудий была разбита, другая повреждена. Но капитан Россиков сохранял в батареях дисциплину. Расчёты, потерявшие орудия, тут же распределялись по другим, всё ещё действующим. «Ребята, надо продержаться ещё немного, – говорили курсантам их командиры. – В Ильинском уже занимают оборону основные силы». Это действовало магически: «Основные силы…»

Тем временем основные силы реденькой цепочкой, тонкой, туго натянутой ниткой растягивались по фронту Можайского укрепрайона. Из Казахстана, из далёкой Актюбинской области прибывали эшелоны с 312-й стрелковой дивизией полковника А.Ф. Наумова. Батальоны спешно занимали окопы рядом с ротами курсантов. 312-я стрелковая вскоре проявит себя с самой лучшей стороны и станет ещё одним героем Московской битвы. Именно на неё и на полковника Наумова, назначенного в эти дни начальником Малоярославецкого боевого участка, ляжет основная тяжесть боёв в Ильинском секторе обороны. 60-я стрелковая дивизия, занявшая оборону левее, у Высокиничей, будет растянута до самого Серпухова, так что на километр фронта придётся по три бойца и одно орудие со средним боекомплектом в шесть-семь выстрелов. Такое положение сохранялось несколько суток. На подходе были свежие дивизии, маршевые роты и батальоны. Их Ставка направляла сюда. Но для их развёртывания нужны были ещё одни сутки.

«Ребята, ещё одни сутки…» Курсанты, измученные бессонницей и почти непрерывными боями и схватками, молча выслушивали слова своих командиров. Эти слова уже не были похожи на приказы. Но сила их оставалась прежней – их надо было выполнять.

10 октября немецкие самолёты начали интенсивно бомбить расположение 17-й танковой бригады. Майор Клыпин, понимая, что бригада обнаружена и, если не поменять место дислокации, пикировщики разделают бригаду за считаные часы, принял решение на отход.

В полдень того же дня немецкая пехота вышла в тыл курсантским ротам, оборонявшимся по фронту реки Шани. Начался бой в окружении. Вечером остатки 1-й, 2-й и 6-й рот вышли к деревне Дворики