Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

– Кстати, забеги твои напрасны, – сказал он мне после паузы,– и вредны для здоровья.

– В чем же вред? – удивился я. – Почему напрасны? Строительный начальник похлопал себя по безразмерному животу.

– Потому что ты не получаешь нормальной еды. Недобираешь калорий. Теряешь подкожный слой.

– Здесь кормят совсем неплохо.

– Это тебе так кажется. В армии служил?

– Да.

– Вспомни старый солдатский способ набить желудок. Глотай как можно больше хлеба! Щи – плюс два куска хлеба, каша – еще два куска и еще кусок с чаем. И вроде – сыт. Одним хлебом, без масла и мяса. Здесь у нас та же ситуация. Мясо, то есть белок и животные жиры, мы имеем в этой камере только в виде... чего?

– Колбасы,– предположил я.

– Правильно. Теперь, если не возражаешь, проведем несложный подсчет. Один раз в две недели ты получаешь продуктовую передачу и я тоже. В каждой по две палки. Так?

– Да,– кивнул я.

– Это восемь палок в месяц, правильно? Я кивнул еще раз.

– Точный замер каждой конкретной палки,– продолжал щекастый строитель, глядя на меня сумрачно и серьезно, – невозможен, поскольку целыми палки сюда, в камеру, не заходят, а заходят уже порезанными на куски, их режут контролеры при приемке – проверяют, не спрятано ли внутри чего запрещенного...

– Поэтому мы принимаем длину одной палки, условно, – за четыреста миллиметров и получаем в итоге три тысячи двести миллиметров, или три целых и две десятых погонных метра... чего?

– Колбасы.

– Нас здесь трое,– еще более серьезным и строгим голосом напомнил магнат,– то есть общий погонаж следует поделить на троих.

– Естественно.

Без сомнения, тема беседы казалась упитанному Вадиму наиглавнейшей, осевой, центральной. Я же едва сдерживал смех.

– В итоге на каждого из нас чистыми выходит... – Толстяк на мгновение прикрыл веки и наморщил лоб,– одна целая и шесть сотых погонного метра в месяц, или тысяча шестьдесят миллиметров! Ты, кстати, извини за мой мудреный язык, я всю жизнь в стройке работал, дорос от бригадира до начальника стройуправления и сижу за это же...

– В смысле? – не понял я.

– За то, что быстрее других погонные метры считаю, – туманно обьяснил Толстяк. – Но это так, к слову... Пойдем дальше. Тысяча шестьдесят миллиметров делим на тридцать дней и получаем дневную норму потребления на каждого, а именно – тридцать пять погонных миллиметров колбасы.

Для более твердого осознания этого факта магнат протянул мне свою самодельную линейку – склеенную из многих слоев тетрадного листа, аккуратно обрезанную по краям и покрытую тонкими ровными насечками – и продемонстрировал, что такое тридцать пять миллиметров.

– Таким образом,– подвел он итог,– чтобы в организме постоянно присутствовали животные жиры, каждому из нас следует дважды в день употреблять кусок колбасы длиной в семнадцать с половиной миллиметров!

– Гениально,– оценил я. – А сколько это в граммах?

– Не знаю,– с большим сожалением произнес Толстый,– да это нам и не нужно. Наша задача – рассчитать правильную норму. В граммах или в миллиметрах – значения не имеет...

– А не проще ли,– предложил я,– пожирать все погонные метры сразу, чтоб хоть два раза в месяц чувствовать себя сытыми?

Толстый развел руками.

– А это как тебе удобно. Лично я определил свою ежедневную норму и от нее отталкиваюсь. Тридцать миллиметров буду потреблять в течение дня, а пять пойдет в запас. За тридцать суток этот запас превратится аж в сто пятьдесят миллиметров! Пятнадцатисантиметровый кусок, почти полпалки! И тебе советую делать так же. Иначе – надолго тебя не хватит,– авторитетно сообщил Толстяк, и его мощные щеки скорбно отвердели.

– Почему?

– Потому что один погонный метр колбасы в месяц – это очень мало...

– Ты прав,– согласился я,– это даже не мало. Это смешно. Но я что-нибудь придумаю.

– Он ничего не понял,– вдруг процедил Фрол, обращаясь к Толстяку. – Он ничего не понял! Онзавтраопять побежит!

– Обязательно,– сурово заявил я.

– А вот я так думаю,– произнес уркаган в пространство,– что тебе уже хватит.

– Что «хватит»?

– Бегать,– уточнил Фрол, посмотрев сначала на Толстяка (тот согласно кивнул головой), а потом вновь на меня. – Бегать – хватит...

Вдруг я почувствовал сильный ток неудовольствия, идущий в мою сторону от обоих приятелей.

– Это почему же? – прямо спросил я. Мои соседи переглянулись.

– А ты не понимаешь?

– Нет.

– От тебя воняет,– кратко высказался Толстяк. Фрол смолчал, но бросил на меня такой взгляд, что мне стало неудобно и стыдно. Проклятье! Этого я не учел. Просветленный муж позабыл, что свое дерьмо не пахнет. Теперь, значит, люди, живущие со мной бок о бок, вынуждены обонять ароматы моего тела, покрытого несколькими слоями высохшего пота. До бани еще два дня. Баня – раз в неделю. Шесть дней – шесть слоев.

– И что мне делать? – спросил я, ощущая себя идиотом.

– Не заниматься ерундой! – отчеканил Фрол грубо. – Тут тебе не спортзал! Прекращай свой бег от инфаркта, ясно? Толку от него мало, а вреда – немеряно! Польза для тебя одного, а вред – всем окружающим! Сделай перерыв, а то перетренируешься, не дождавшись начала чемпионата... – Он улыбнулся своей шутке, но через миг углы его рта снова опустились, и я понял, что должен прямо сейчас принять решение.

Мне стало страшно. Темно-зеленые стены каземата зашевелились вокруг меня, обратились в челюсти – они смыкались, намереваясь перемолоть тщедушного мальчика-банкира. Сокамерники – маленький и большой, тощий и жирный – приняли вид чудовищ, готовых к прыжку.

А не зашел ли я слишком далеко? А правильно ли я делаю, когда, просидев в тюрьме полтора месяца, собираюсь возразить тому, кто провел тут десятилетия и видел, без сомнения, тысячи молодых, упрямых и дерзких себялюбцев? Очутившись в изоляции, без поддержки, без денег, сверзившись на самое дно, – а правильно ли я делаю, решаясь на конфликт с местным населением этого дна?

– Нет,– произнес я тихо,– нет, Фрол. Вреда от запаха немного. Мы не на модном показе, чтобы всасывать сладкие ароматы. Тут не до запахов. Дурной запах не может ущемить чье-либо достоинство. Ничего страшного не случится, если вы оба немного потерпите. Это мое мнение, и я его довожу до сведения обоих...

– А ты, значит,– вяло выговорил Фрол,– уже решил нам диктовать, что и как делать? Распорядился, то есть, терпеть?

– Я не диктую,– отрезал я. – И не распоряжаюсь. Я только возражаю.

Фрол сощурился.

– Вопрос можно?

– На любую тему,– аккуратно парировал я.

– А ты, извини, на воле что делал? Я засопел и гордо отчеканил:

– Деньги.

– Бизнес, что ли?

– Да.

– А кроме бизнеса? – Фрол сыграл сухой скулой. – Что ты делал, кроме денег?

– Ничего. Только деньги. По шестнадцать часов в сутки.

Урка сделал вид человека, которого осенило.

– Значит, ты – бизнесмен! Правильно?

– Можно и так сказать.

– А вот я,– Фрол с неподражаемым достоинством слегка поклонился,– живу воровством и обманом. Я преступник, ясно? Бродяга. Работать не умею. И не хочу. Не способен. Ага. Здоровье – подорвано. Вот – краду имущество граждан. А как еще прокормиться? Государство и его слуги, менты, сажают меня, и я сижу. Здесь мой дом. Другого дома у меня нет. И денег у меня нет. И бизнеса нет. Семьи тоже нет. И папы нет... Только мама старенькая, единственная родная кровь... Видишь это?

Фрол вытянул ногу в проход и указал на ступню. Кошачья морда, вытатуированная на ее подъеме, бесстыдно пошевелила усищами.

Демонстрация нагой арестантской конечности получилась очень бесцеремонная, почти оскорбительная, однако не настолько оскорбительная, чтобы я счел нужным оскорбиться. К тому же десять дней регулярных ежеутренних медитаций сделали меня невозмутимым.

– Знаешь, что это такое?

– Кот,– буркнул я.

– Правильно,– похвалил Фрол. – Кот! Коренной Обитатель Тюрьмы!

– Понимаю, – ответил я. – Кот. То есть, ты, Фрол, у себя дома, а я всего лишь в гостях. И поэтому я должен слушать тебя внимательно. И вести соответствующе...

– Уловил,– похвалил меня коренной обитатель и неожиданно обезоруживающе, озорно улыбнулся. – Ладно, Андрюха, ты... это... не напрягайся. Ты хороший парень, таких бы побольше... Конфликта меж нами нет. Хочешь бегать и прыгать – давай, вперед! Только – не в ущерб тем, кто рядом! Правильно, Толстый?

Безразмерный магнат солидно кивнул.

– А про волю,– Фрол произносил слова негромко, однако с нажимом,– я заговорил потому, что рано или поздно, в этой хате или в другой, в этой тюрьме или в «Матроске», в «Бутырке», в любой, в изоляторе, на пересылке, на зоне, – этот разговор состоится обязательно. Ага. И ты должен всегда помнить, это... разницу. Между собой и людьми, принадлежащими к преступному миру. Не забывайся. Будь скромнее. Ага. Тюрьма – дом страданий, усекаешь? А не спортивная площадка...