Быстроногий олень. Книга 1 - Николай Шундик

— Хулиган! Хулиган ты, а не председатель колхоза! — выкрикнул Караулин и с оскорбленным видом отвернулся.

Под вечер парторг Гэмаль уже был вынужден разбирать серьезный конфликт, возникший между председателем колхоза и заведующим райзо. Караулин настаивал немедленно собрать если не колхозное собрание, то заседание правления, где были бы обсуждены недостатки работы колхоза, обнаруженные им самим, а также было бы разобрано поведение Айгинто, которого он обвинял в хулиганстве. Сидя за столом в своем доме, Гэмаль минут десять внимательно — вслушивался в перепалку между Караулиным и Айгинто. В спокойных глазах парторга мелькали то насмешка, то холодный огонек осуждения, то недоумение.

«Как вести себя в этом случае?» — думал Гэмаль. Симпатии его были на стороне Айгинто, а Караулин, хотя он действительно как будто справедливо указывал и на недостатки в работе колхоза и на невыдержанность в характере председателя, решительно ему не нравился. «Значит ли это, что я должен согласиться с Айгинто и, как от холодного ветра, закрыть уши от слов Караулина? Слова его неприятно слушать, это верно… но он правду говорит: почему действительно не сразу же сдаем пушнину в торговое отделение? Ты, парторг, почему сам не догадался, что медлить с этим — преступление? Поругать, сильно поругать надо и меня и Айгинто».

— Не будет никакого заседания! Не будет никакого собрания! — кричал Айгинто Караулину. — Не хочу твой голос слышать.

— А все же придется послушать, — забрасывая ногу на ногу отвечал Караулин.

— Да, правление колхоза надо собрать, — твердо решил Гэмаль.

Айгинто, как ошпаренный, повернулся в сторону парторга. Он, казалось, не хотел верить своим ушам.

— И ты… и ты такой же! — наконец воскликнул он. — Не будет! Не будет никакого заседания!

— Тогда я партгруппу соберу, — тихо, но с непоколебимой решимостью произнес Гэмаль.

— Ага! Партгруппу соберешь! — Айгинто почти вплотную приблизился к парторгу, обдав его своим горячим дыханием. — Перед начальником, как собачки, на задние ноги становишься…

Лицо Гэмаля потемнело. Он медленно поднялся.

— За что оскорбляешь? — бросил он в лицо председателю таким тоном, что тот невольно на мгновение протрезвел. — Ты думаешь ли, о чем говоришь?

Заметив на лице Караулина, смотревшего на него, ироническую улыбку, Айгинто взъярился снова.

— Да, да! Как собачка на задних лапках! Видишь, как начальник обрадовался, как сладко улыбается!

— Это просто сумасшедший! — вновь вступил в разговор Лев Борисович. — Я не понимаю, как ему можно доверять колхоз…

— Можно доверять, и мы будем доверять! — Гэмаль сурово посмотрел в лицо заведующего райзо. Тот смутился. — Айгинто есть за что отругать, но и вам не меньше громких слов сказать следует.

— Ну, ну, давай, режь правду-матку, — оживился Караулин.

— Вот вы приехали помочь нам… И помогли во многом… На недостатки правильно указали.

— Ну и что же в этом плохого? — вскинул брови Караулин.

— А вот что… Когда о недостатках нам говорите, мы громкий голос ваш слышим, зубы ваши видим, когда вы плохо смеетесь над нами, а вот сердца — не видим…

— А зачем оно вам, сердце мое?

— Надо, очень надо, не меньше, чем ум надо! — вдруг загорелся Гэмаль. — А без сердца и ум слабее. Вот оно голове вашей могло бы такое подсказать: «Зачем это я приказал охотникам перетаскивать в другое место свои капканы? Зачем подменяю председателя? Не обидится ли он? Чутко ли поступаю?»

— Правильно, молодец, Гэмаль! Я вот тоже хотел такое сказать, да не сумел! — воскликнул Айгинто.

Гэмаль круто повернулся к нему.

— Можешь молодцом меня не называть! Хватит того, что ты собачкой, на задних лапках стоящей, обозвал меня!

— Так это… я… Прости меня, Гэмаль, — Айгинто конфузливо улыбнулся.

— Нет, не прощу! Я долго это помнить буду! — отрезал парторг и снова повернулся к Караулину. — Какой-то вы такой вот, как жердь, которая, где нужно изогнуться, не может и от того без толку иногда больно зашибает тех, кто поблизости находится. Ну что вы скажете на мои слова?

— Умно, умно и горячо! — после некоторого раздумья произнес Караулин, пристально глядя на кончик своей папиросы, словно там искал ответа. — Но и ты свое сердце проверь. Почисть его немножко. А то слыхал я, ходят нехорошие слухи по поселку, что ты… Одним словом, о Тэюнэ тебе напомнить хочу. К лицу ли это парторгу?

Гэмаль на мгновение замер. Что-то сразу ударило в нем по самым чутким струнам в душе, ослепляя и оглушая. Ему почудилось, что Караулин дотронулся до чего-то нестерпимо болезненного, незащищенного в нем, да так, что захотелось закричать, застучать кулаками о стол, вышибить окно, чтобы глотнуть холодного воздуху.

— Ну, что вы на это скажете? — вкрадчиво спросил Караулин. Айгинто, чутко уловивший, что происходит на душе у Гэмаля, с тревогой поглядывал на него.

— Скажу… что у вас… и здесь получилось, как с капканами… не в свое дело… залезли! — выговаривал Гэмаль слова глухо, подыскивая их с трудом.

— Нет! Зачем же! Личная жизнь коммуниста — это далеко не только его личное дело! — возразил Караулин, снова вглядываясь в кончик своей папиросы.

— Не так! Не так все это! Вы не знаете… Вы не понимаете, что у нас происходит… Вы…

— Успокойся, Гэмаль, — перебил парторга Айгинто. — Он всегда так… смотрит далеко, а, кроме своего длинного носа ничего не видит. Пусть лучше едет домой. А заседаний у нас никаких не будет.

— Сейчас же будет собрана партийная группа! — выговаривая каждое слово, отчеканил Гэмаль. — Придут и беспартийные! И товарищ Караулин нас с тобой там будет ругать за недостатки в работе колхоза.

Айгинто соскочил со стула, схватил в руки свой малахай.

— Я не приду! Ни за что не приду! — кричал он, — направляясь к двери.

— Попробуй! — угрожающе произнес Гэмаль.

На заседание партгруппы Айгинто все же пришел. Он молча выслушал выступление Караулина, который как-то пытался избавиться от своего назидательного, приказывающего тона, так же безучастно прослушал всех других выступавших, проголосовал за проект решения и ушел, никому не сказав ни слова. Сразу же ушел и Гэмаль к себе домой. На душе у него было мрачно. Матери дома не было. Гэмаль уселся за стол, обхватив голову руками. Перед ним неотступно стояли немигающий, переполненные каким-то удивительно нежным и в то же время печальным светом глаза Тэюнэ. Что-то рвалось внутри Гэмаля к этому взгляду, билось, как схваченная за ноги птица. И ему захотелось встать и закричать: «Ну что, что мне делать? Чем я виноват? Да! Я парторг! Но значит ли это, что я должен вырвать сердце, к полярной звезде поднести и в лед превратить!»

А глаза, удивительные глаза, все стояли перед ним.

Рывком расстегнув на себе ремень гимнастерки, Гэмаль с яростью запустил его куда-то в угол, распахнул дверь буфетика, вытащил бутылку с разведенным спиртом. Залпом Гэмаль выпил сразу полстакана. Спирт ожег его, и от этого стало еще больнее. «Нет, огонь и так сжигает меня до пепла!» — воскликнул Гэмаль и, схватив бутылочку, как был раздетым, выбежал на улицу. Ледяной ветер ударил ему в лицо и грудь. По небу бежала сквозь легкие облака, как будто чем-то испуганная, луна.

Гэмаль зашел за угол дома и с яростью бросил бутылку о торчащий из-под снега камень. Осколки вспыхнули в воздухе лунными искорками. Гэмалю захотелось движения, стремительного, как ветер. Он быстро вошел в дом, оделся и, хлопнув дверью, направился к собакам. Вскоре он мчался на нарте к своим приманкам, с ожесточением потрясая над собаками кнутом с набором гремящих колец. Малахай его был сброшен на спину. Седая, тяжелая шапка инея образовалась на голове. Гэмаль гнал собак, а сам мучительно думал, как найти ему выход из того тупика, в котором он очутился. А по небу, как и прежде, сквозь перистые облака бежала испуганная луна.

12

Состояние здоровья Гивэя очень встревожило Солнцеву.

«Как знать, не воспаление ли легких у него? Врача надо из Илирнэя вызвать», — думала она, прислушиваясь к тяжелому, жаркому дыханию Гивэя.

Юноша не отрывал немигающих, с лихорадочным блеском глав от учительницы. Счастливая улыбка на его лице часто сменялась болезненной гримасой.

Оля принялась выслушивать Гивэя. Юноша схватил ее руку, крепко прижал ко лбу. Мать Гивэя, с тревогой смотревшая на сына, смущенно затопталась на одном месте, пошла что-то разыскивать в самый дальний угол комнаты.

— Минуточку, Гивэй, мне надо тебя послушать, не мешай, — я же не врач, могу ничего не понять, — просто сказала девушка. Гивэй выпустил ее руку и затаил дыхание.

Поставив больному компресс, Оля поспешила к Иляю.

— Уже ушла? — спросил у матери юноша, с трудом отрывая голову от подушки.

— Лежи, лежи, Гивэй, — ласково сказала мать, поправляя изголовье. «Вот так же лежал больной второй мой сын, Крылатый человек», — думала она, печально скрестив руки на груди.