И был вечер, и было утро. Капля за каплей. Летят мои кони - Борис Васильев

— Вы умеете отплясывать канкан?

— Я?..

— Может быть, вам лучше удается танец живота?

Коле опять стало хуже, Курт Иванович обеспокоенно пыхтел и ругался; Роза не спала ночь и язвила с особым наслаждением. Мочульский не привык пикироваться, злился, потел, но старался улыбаться.

— Лучше всего мне удается платить деньги. А женщины пляшут под ту музыку, которую я заказываю.

— Под чужую музыку женщины лишь исполняют танцы. А танцуют только под свою. Вы хлебнете горя с «Дилижансом» при таких задатках.

— Мы отвлекаемся. — Мочульский аккуратно промокнул пот с большого заржавленного лба. — Я пришел совсем не для шуток.

— Вы пришли сообщить, что я не хозяйка в своем доме.

— Наоборот, что вы, наоборот! — Мочульский положил на стол какие-то бумаги, старательно расправил их и придвинул к Розе. — Наоборот. Я пришел, чтобы предложить вам стать более полноправной хозяйкой, чем ранее. И домика на Мещанской, и даже кабаре.

— Даже кабаре! — Роза не удержалась от вздоха. — Под какое обеспечение? Я бедна, господин Мочульский.

— И прекрасно. И прекрасно! — Он все совал и совал ей бумаги. — Я сделаю вас состоятельной женщиной. Собственный домик с дарственной — вот она, эта дарственная, я не такой забывчивый, как покойный пан, — плюс гарантированное участие в прибылях кабаре. Гарантия обеспечена будет юридически…

— И за все это?

— Два дня в неделю. Всего лишь. Я хочу не только одевать вас, но и раздевать…

— Это вашими вечно потными руками? Да ведь я разорюсь на мыле! — Роза вдруг вскочила. — Малгожатка! Тащи два ухвата для проводов господина Мочульского!

Через минуту Мочульский был уже на тихой, заросшей улице, а вдогонку еще слышался веселый хохот.

— Поплачешь! — крикнул он с опозданием. — Ты у меня еще поплачешь!

— Кто у тебя поплачет? — тихо спросили за спиной.

Мочульский обернулся: перед ним стояла бабка Палашка.

— Кто поплачет? Розка? А с кем она?

— Пшла вон, ворона! — Мочульский брезгливо отстранился и заспешил вниз: за углом его поджидал наемный лихач.

А Палашка осталась. Судьба распорядилась весьма необдуманно, лишив ее здоровой конкуренции, и бабка, оказавшись единственной дурочкой на весь город, приобрела головокружение от безграничных возможностей. Если прежде она осаждала только Пристенье, то теперь шаталась и по Крепости и по Успенке, предпочитая, впрочем, Успенку всем остальным маршрутам. Правда, поговаривали, что головокружение и не столь давно появившаяся кособокость у нее вовсе не от возможностей, а от хорошего удара неизвестным кулаком, но, однако, удар не мешал бабке шастать да высматривать. И она кружила по Успенке, все суживая и суживая круги у тихого домика, когда-то принадлежавшего Марусе Прибытковой, а теперь — Розе. И виноватой в этих хищных кругах оказалась Малгожатка, сама не зная о своей невольной вине.

Дело в том, что малпочка начала напевать, а если никто не видел, то и скакать на одной ножке. Ей пришлось отдаваться раньше, чем влюбляться, женщина вызрела в ней прежде девушки; это случается сплошь да рядом и обычно порождает горько-циничных особ, презирающих мужчин для всех и себя — для себя. И Малгожатка шла по тому же пути, но, к счастью, не успела зайти далеко, потому что влюбилась. Влюбилась впервые в своей короткой жизни совершенно по-девчоночьи, несмотря на привокзальные улицы, мадам Переглядову и амплуа пажа в «Дилижансе». И начала петь, беспричинно грустить, хохотать, плакать и скакать на одной ножке. Что вы скажете, увидев девчонку, у которой смех переходит в слезы, а слезы высыхают от хохота? То, что я уже сказал, не так ли? А бабка Палашка кружила рядом и не только сказала себе то же самое, но и задала вопрос: а в кого же она влюбилась? И в поисках ответа начала сужать круги.

Господи, сколько же все-таки причин у следствий? Когда над этим начинаешь задумываться, руки опускаются, поскольку никогда и никто не в силах собрать в единый узел все нити, обусловившие то или иное событие. И возникает прямолинейность построения, элементарность сюжета, обедненность творческой фантазии автора, а на самом-то деле весь вопрос в том, сколько же причин у следствий. Ведь даже то, что Коля по характеру был застенчив и никому никогда не рассказывал о своей любви, — тоже одна из причин того, что случилось впоследствии.

Но пока рана его никак не желала затягиваться, хотя Курт Иванович извлек пулю и хорошо обработал дырку. Ночами цыган метался в жару, днем, обессиленный, приходил в себя, и старый фельдшер все настоятельнее требовал консультации самого Оглоблина.

— Никита Антонович — три средних медицинских головы, — сердито внушал он. — Ты умеешь считать? Тогда зови Оглоблина, потому что у меня только одна половина медицинской головы.

А Роза все не решалась, все колебалась; она не была знакома со знаменитым хирургом, а просить еще раз Петра Петровича считала неудобным. Малгожатка сердилась, настаивала, даже плакала. Роза все соображала, кто в Крепости может уговорить доктора осмотреть Колю при условии нарушения им служебного долга: недонесении в полицию о пулевом ранении. Циркуляр, обязывающий всех медицинских служителей от профессора до сиделки непременнейшим образом доносить в ближайший участок о раненых, подписанный генерал-адъютантом Опричниксом, был известен всего городу.

— Если ты не пригласишь Оглоблина, я сама пойду к нему! — Малгожатка уже стучала ножками.

— И возьмешь с него слово нарушить служебный долг? Нет, так не годится. Я должна найти способ, должна!

Помощь прибыла сама на пятирублевом лихаче, которого, правда, оставили за углом, поскольку подъезда к домику не было. Состояла эта помощь из синеглазой девушки и почтенной матроны чрезвычайно строгого вида.

— Меня зовут Ольгой Федоровной Олексиной, — волнуясь, отрекомендовалась синеглазая. — Это моя няня Евдокия Кирилловна.

— Прошу, — настороженно сказала Роза.

Малпочка тоже смотрела недружелюбно, и возникла очень напряженная пауза, которую нарушила суровая Евдокия Кирилловна:

— В доме нет мужчин?

— Нет! — одновременно, поспешно и так испуганно воскликнули обе хозяйки, что всем стало ясно: где-то мужчина прячется.

— Прекрасно, — сказала нянечка, не желая ни о чем догадываться. — Пусть меня напоят чаем, а барышня все объяснит.

Малпочка, помирая от любопытства, увела Евдокию Кирилловну, а Оленька, покраснев, достала девять мелко исписанных листочков.

— Это письмо передал мне Петр Петрович. Когда вы ознакомитесь с ним — а мне необходимо, чтобы вы ознакомились! — вы поймете, почему я снова бросилась к господину Белобрыкову. Я хотела знать все о Сергее Петровиче, я была настойчива, и тогда он назвал ваше имя. Он сказал, что вы были вместе с Сергеем Петровичем на баррикаде…

Оля растерянно замолчала, потому что молчала хозяйка. Молчала враждебно, недоверчиво, и в малахитовых ее глазах появился змеиный блеск.

— Прочтите, — поспешно сказала Оля, протягивая письмо. — Я умоляю вас.

Роза внимательно и неспешно прочитала письмо. Аккуратно сложила, подошла к Оле и крепко поцеловала ее.

— Ты любишь Сергея?

— Да! — выпалила Оля, покраснев.

— А я люблю Бориса, — грустно улыбнулась Роза. — Мы с тобой любим братьев, и, значит, мы — сестры.

Теперь понятно, каким образом и по чьей просьбе появился у постели Коли Третьяка знаменитый прославльский хирург? Но ведь Оля тоже не могла сей секунд бежать к нему, брать слово, что он пренебрежет Циркуляром, тормошить и требовать. Это все достоинства современные, завоеванные дамами в тяжкой борьбе за эмансипацию, а в те времена барышню прежде всего украшала скромность. Сначала необходимо было, дабы кто-то представил Олю Никите Антоновичу, отрекомендовал, кто она, откуда и является ли человеком, достойным всяческого доверия; лишь после этой процедуры можно было обращаться со столь деликатной просьбой. Оля взялась за дело со всем свойственным ей вдохновенным пылом, но требовалось время. И пока идет это время, я потяну еще за одну ниточку.

Как ни легко лишилась Роза имущества, а хлопот это лишение требовало немалых. Следовало уплатить девочкам, устроить их судьбы, договориться, чтобы их не выбросили на улицу. Роза металась по нотариусам, учреждениям, конторам, адвокатам, старым знакомым; уходила с утра, появлялась под вечер, и все это время с Колей оставалась одна малпочка. И вот то ли на раненого повлияло постоянное отсутствие разумной Розы и постоянное присутствие влюбленной Малгожатки, то ли он понял, что дело его плохо, а только он рассказал влюбленному чертенку все. И про Шурочку, и про клумбу, и про свою тоску. Представляю, что стоило малпочке выслушать все это, но она и вправду уже любила, а это значит, что, как бы ей ни было больно, думала она о его боли. И так как он хотел, чтобы она привела Шурочку, бедная влюбленная обезьянка помчалась в дом мельничного владыки, отчаянно всхлипывая и шумно глотая слезы. А за нею устремилась и бабка Палашка.