Первый дон - Марио Пьюзо

Александр поднялся, прошелся по кабинету.

— Печально, что такой блестящий разум соблазнен демонами. Я с удовольствием читал многие его работы.

И слышал, что его восхищает окружающий нас мир… ночами он будил монахов и сзывал во двор монастыря, чтобы все они могли полюбоваться звездами.

Чезаре прервал Александра:

— Отец, для нас он опасен. Он настаивает на самых жестких реформах. Он заключил союз с Францией. И требует, чтобы папский престол занял кто-то другой, истинно добродетельный человек. Не сомневаюсь, что этим человеком окажется Джулиано делла Ровере.

Александр повернулся к Дуарте.

— Я колебался, заставлять ли этого монаха признать свои грехи, когда он верно служил церкви, но, боюсь, теперь необходимость в этом назрела. Дуарте, проследи, чтобы этот вопрос решили быстро, ибо во Флоренции пора наводить порядок, до того, как будет нанесен слишком большой урон.

Дуарте поклонился и вышел.

Александр сел на диван, указал Чезаре на обитый красным бархатом стул. Лицо его оставалось бесстрастным, однако пристальный взгляд уперся в Чезаре.

— А теперь ты должен сказать, что у тебя на душе. Ты любишь святую церковь так же, как я? Ты согласен по-прежнему отдавать ей всю жизнь, как отдавал я?

Такая постановка вопроса Чезаре очень устраивала.

Он уже не раз показывал отцу, что он — солдат, а не священник. Но ответил не сразу, тщательно подбирая слова.

Понимал, что должен завоевать абсолютное доверие Папы. Он знал, что отец никогда не будет любить его так же, как любил Хуана, но не сомневался, что может рассчитывать на толику отцовской любви. Не составляла для него тайны и невероятная хитрость отца, оружие, которое он использовал против даже самых верных и любящих. Поэтому Чезаре не собирался выдавать свои самые страшные секреты.

— Отец, должен признать, что у меня слишком много земных желаний, чтобы я мог служить церкви так, как ты требуешь. И я не хочу обрекать свою душу на вечные муки.

Александр заглянул Чезаре в глаза.

— В молодости я был таким же, как ты. Никто и представить себе не мог, что я стану Папой. Но я усердно трудился сорок лет, совершенствовался и как человек, и как священник. То же может произойти и с тобой.

— Я этого не хочу, — прямо ответил Чезаре.

— Но почему? — спросил Александр. — Ты любишь власть, ты любишь деньги. В этом мире человек должен приложить немало усилий, чтобы выжить. И с твоими талантами ты можешь высоко подняться, — он помолчал. — Может, твою совесть мучает какое-то страшное преступление, заставляя тебя верить, что ты не можешь служить церкви?

В этот момент Чезаре все понял. Отец хотел, чтобы он признался в своих отношениях с Лукрецией. Но он знал, что после такого признания прощения ему не будет. И хотя сокрытие правды далось ему с неимоверным трудом, он чувствовал, что отец предпочтет услышать ложь, но достаточно убедительную.

— Да, — кивнул он, — я совершил преступление. Но если признаюсь в нем, ты проклянешь меня в своем сердце.

Александр наклонился вперед, в яростном взгляде не было места прощению. И в этот момент, хотя Чезаре и понял, что отец догадался о том, что все эти годы он оставался любовником Лукреции, он чувствовал себя триумфатором, потому что ему удалось перехитрить отца.

— Бог может простить все.

Чезаре ответил, зная, какое впечатление произведут его слова:

— Я не верю в Бога. Не верю в Христа, в Деву Марию, в святых.

На мгновение на лице Александра отразилось изумление, но он тут же взял себя в руки.

— Многие грешники говорят такое, потому что боятся наказания после смерти. Вот они и пытаются отвергать истину. Есть другие причины?

Чезаре не мог не улыбнуться.

— Да. Прелюбодеяние. Жажда власти. Убийство, но только опасных врагов. Ложь. Но ты обо всем этом знаешь. Больше признаваться мне не в чем.

Александр взял руки Чезаре в свои, долго их разглядывал.

— Послушай, сын мой. Люди теряют веру, когда более не могут выносить жестокостей этого мира. Именно тогда они и ставят вопрос о существовании вечного и любящего Бога. Они сомневаются в его бесконечном милосердии.

Сомневаются в святой церкви. Но веру можно оживить активностью. Даже святые были людьми энергичными.

Я не могу представить их сидящими сложа руки и долгие годы размышляющими о загадочных путях, по которым идет человечество. Такие люди бесполезны для вечно развивающейся церкви, они ничем не помогают выносить тяготы бренного мира. Как ты, как я, святые видели свое предназначение в выполнении конкретных дел. Даже если, — Папа поднял указующий перст, — выполнение предназначенного приведет к тому, что нашим душам придется провести какое-то время в чистилище. Но ты подумай, сколько еще нерожденных христианских душ мы спасем в последующие сотни лет. Душ, которые найдут спасение в лоне святой католической церкви. Когда я произношу молитву, когда я каюсь в грехах, в этом я нахожу утешение, пусть и не все мои деяния праведные.

И пусть наши гуманисты, эти последователи греческих философов, думают, что, кроме человечества, никого не существует. Есть высшее существо, Господь, милосердный и понимающий. В этом наша вера. И ты должен верить.

Живи со своими грехами, хочешь — кайся, не хочешь — нет, но никогда не теряй веры. Кроме нее у нас ничего нет.

Речь Александра не тронула Чезаре. Вера не могла разрешить его проблем. Ему не оставалось ничего другого, как бороться за власть на земле, иначе его голова, поднятая на пике, могла украсить стены Рима. Он хотел иметь жену и детей, хотел обладать властью и богатством, чтобы выделиться из бесправной толпы. И ради этого ему предстояло совершить деяния, за которые Бог отца заставил бы его страдать. Так чего верить в такого Бога? Его, двадцатитрехлетнего, переполняла жажда жизни. Вино, женщины не позволяли поверить в возможность собственной смерти, хотя многие другие тоже в это не верили, но тем не менее умерли.

Чезаре склонил голову.

— Я верю в Рим, отец. Я готов отдать за него жизнь, если ты позволишь мне сражаться за наш город.

Александр вновь вздохнул. Более он не мог бороться с сыном, окончательно осознав, что он — самое сильное его оружие.

— Тогда мы должны обсудить наши планы. Я назначу тебя главнокомандующим нашей армией, ты вернешь Папской области утраченные земли и станешь герцогом Романьи. Придет день, когда мы объединим все великие города Италии, пусть сейчас в это невозможно поверить: Венецию, жители которой, как змеи, живут в воде, Флоренцию с ее прижимистыми купцами, Болонью, проявляющую неблагодарность к матери-церкви. Но начать мы должны с самого начала. Ты должен стать правителем Романьи, а для этого тебе надо жениться. Через несколько дней я соберу конклав, и ты отдашь нам свою красную шляпу. Потом я назначу тебя главнокомандующим. Деньги, которые ты более не будешь получать от церкви, ты доберешь на войне.

Чезаре поклонился. От избытка чувств попытался нагнуться ниже, чтобы в благодарность поцеловать ногу Папы, но нагибался достаточно медленно, чтобы Александр успел ее отдернуть.

— Больше люби церковь, Чезаре, — бросил он, — и меньше — своего отца. Докажи мне свою преданность делами, а не формальными жестами. Ты — мой сын, и я прощаю тебе все грехи… как и положено любому отцу.

И впервые за долгие годы Чезаре почувствовал себя хозяином собственной судьбы.

В тот вечер, когда подписывался свадебный контракт о женитьбе принца Альфонсо на Лукреции Борджа, Александр пожаловался Дуарте: «Давно уже я не слышал смеха Лукреции. Жаль, что она все время такая печальная».

Папа, конечно, понимал, каким трудным выдался последний год для Лукреции, и надеялся изменить ее жизнь к лучшему, чтобы укрепить ее верность ему и семье. Зная, что Альфонсо Арагонский считался «самым красивым мужчиной Неаполя», он решил преподнести дочери сюрприз, а потому день и время прибытия жениха в Рим хранилось в тайне.

Молодой Альфонсо въехал в город ранним утром в сопровождении всего семи человек. Остальные пятьдесят остались за городскими воротами. Его встретили представители Папы и немедленно доставили в Ватикан. Как только Александр убедился, что красота и отменные манеры Альфонсо — не досужий вымысел, юношу вновь усадили на лошадь и отправили ко дворцу Санта-Марии в Портико.

Лукреция вышла на балкон, что-то напевая себе под нос, посмотрела на играющих внизу детей. Стоял прекрасный летний день, и она думала о мужчине, за которого ей предстояло выйти замуж: отец сообщил ей, что он должен прибыть в Рим до конца недели. Ей не терпелось увидеться с ним, потому что ни о ком другом ее брат Чезаре так тепло не отзывался.

Внезапно Альфонсо подъехал ко дворцу. Взгляд Лукреции упал на молодого принца, и сердце учащенно забилось. Колени подогнулись, и она упала бы, если б не поддержка Джулии и одной из служанок, которые пришли сообщить о приезде Альфонсо. Но они опоздали.