Невидимая смерть - Евгений Федоровский

Из батальона отобрали два лучших экипажа. На танки навесили тяги, подсоединили к каткам. Павел показал водителям, как управлять машиной и тралами, что делать при буксовке, забросах, преодолении колючей проволоки, окопов и воронок. «Хорошо бы их прокатать на боевых минах, чтобы не боялись взрывов», – подумал он. К сожалению, этого делать было нельзя. Наступление подготавливалось скрытно. Артиллерия, пехота, танки подтягивались на исходные позиции по ночам и в непогоду из опасения оказаться обнаруженными авиаразведкой противника. Павел хотел было сам сесть за рычаги, как-никак в эту войну тральщики вступали впервые, однако получил решительный отказ. «Будь моя воля, конечно бы разрешил. А так мне тоже свою голову жалко», – искренне сознался Боровой. Павел понял, откуда дул ветер: приказал Воробьев, мол, теперь-то Клевцова надо беречь, это первый конструктор и пока единственный в войсках специалист по тралам.

Фронты Сталинградского направления перешли в наступление 19 ноября 1942 года. На протяжении огромного пространства, в массе двинувшейся вперед техники, в танковом батальоне Федора Борового первыми пошли два танка с тралами. Они тараном прорезали минные поля, проложили дорогу другим танкам и пехоте. Прорвав передний край обороны, заняли хутор Нижне-Гниловский. А вот у Вертячего произошла заминка. Там тралов не было. На минах подорвалось несколько машин. Пехоту уложил пулеметный и минометный огонь, окопаться на мерзлой земле ей стало почти невозможно. Боровой в бой не ходил, а управлял экипажами по рации. Он наблюдал через стереотрубу за всем, что творилось впереди. Павел находился рядом и терзался тем, что был бессилен чем-то помочь.

Со стороны Вертячего из дыма выявилась странно горбатая фигура. Лишь приглядевшись, Павел разобрал, что это один танкист тащил на себе другого.

– Ну-ка помоги и позови! – приказал Боровой ординарцу Маслюкову. Раненого внесли в блиндаж, привалили спиной к мерзлой глиняной стенке. Танкист с закопченным скуластым лицом, закрыв глаза, скрежетал зубами. Промасленная телогрейка в нескольких местах была прожжена и немного тлела. Черные от въевшегося масла руки безвольно вытянулись вдоль тела. А ноги… ноги показались плоскими, как две доски, в которые впечатались ватные брюки и серые валенки, насквозь пропитанные черной кровью. Тот, кто тащил раненого, устало поднял руку к влажному виску:

– Товарищ комбат, докладывает младший лейтенант Петренко… Танк подорвался на мине, заряжающий и радист убиты, механика… – он кивнул на раненого… – пытаюсь доставить в санбат.

– Как же ты, Леха, не углядел? – Боровой с укоризной покачал головой. – Я ведь на подступы к Вертячему саперов посылал.

– Да они запурхались в снегу, а тут самоходка немецкая, механик газанул навстречу, и нарвались мы на мину…

Павел знал, что взрыв вышибает обычно переднюю плиту днища, она отдавливает ноги водителю и радисту. Знал теоретически. Теперь своими глазами увидел, как давит она на самом деле.

Федор приказал Маслюкову найти санитара. Раненый открыл белые глаза, удивленно уставился на комбата, сквозь копоть на лице неожиданно проступили красные пятна. Или у него характер такой оказался, или подумал, что все равно не жилец на этом свете, но вдруг закричал:

– Да что же вы с людьми-то делаете, командиры?!

Он истерично забил руками по раздавленным ногам. Механик был пожилой – лет сорока, раньше, наверное, работал в колхозе трактористом, кормил детей и большую семью, и теперь, лишившись ног, хотел только смерти. Боровой, побледнев, отвернулся к амбразуре. Раненый выкрикивал еще какие-то обидные слова, бился в углу, отталкивал от себя младшего лейтенанта, пытавшегося успокоить, пока не пришли санитары и не унесли на носилках.

Упрек обезножевшегося танкиста относился конечно же к комбату, пославшему танки на минное поле, к командиру экипажа, поспешившему упредить выстрел немецкого штурмового орудия, к саперам, не успевшим расчистить проходы, но Павел принял укор и на свой счет, хотя виноват был менее всех. Он сжал локоть Борового, захотел сказать ему, боевому командиру, как трудно идет в войска новая техника, каким гадким утенком выглядит трал в масштабноохватных начальствующих головах, как путаются разные михалевы и шоршневы, как обессиленный от голодухи мастер Евтеев спасал эти два трала от переплавки, вез под бомбежками в эвакуацию, веря, что когда-нибудь наступит их день. Но Боровой выдернул руку и уткнулся разгоряченным лбом в заиндевелое бревно амбразуры…

В конце концов Бертячий взяли. Танки вышли на оперативный простор. Подсчитали и потери. Где действовали тралы, там уцелели все линейные танки, где их не было – погибло 11 машин.

Через неделю пришло десять тралов с «Красного пролетария». Их распределили по бригадам буквально по штукам.

Во время рейда от Верхнего Мамона до Кантемировки они прошли более 60 километров в передовом отряде. Командир одной из бригад подполковник Филипенко в донесении командиру 16-го танкового корпуса генералу Полубоярову позднее писал: «Тралы себя оправдали при прорыве оборонительных рубежей врага, хотя и применялись разрозненно. Требуется их шире внедрять в части, для чего предлагаю ввести в штаты корпусов отдельные подразделения тральщиков численностью до батальона в 25 тралов». В свою очередь, Полубояров добавлял: «По конструкции и освоению тралы просты и в состоянии выдерживать марши на значительном расстоянии. На каком бы участке ни появлялись тральщики, они смело прорывали минные заграждения, и никакие заряды, ни колючая проволока, ни минометно-пулеметный огонь, ни мороз и метели суровой степной зимы не могли их остановить».

Павел мотался из бригады в бригаду. Каждый из тралов уже подорвал не одну сотню зарядов, испытывая разрушающую перегрузку. Приходилось выравнивать вмятины кувалдами, наваривать заплаты, сверлить отверстия и стягивать болтами расшатывающиеся части. Если сами катки еще действовали, то тяги настолько ослабли, что в любую минуту могли развалиться. Павел утяжелял тяги, нарушал балансировку, понимал – рано или поздно техника взбунтуется – и ждал этого мгновения с замиранием сердца.

В маленькой ремонтной бригаде – два сварщика, три слесаря, токарь и шофер «летучки» – оказался однажды Костя Петраков. Веселый парень и пройдоха чем-то напоминал актера Алейникова. Раньше он служил шофером у Филипенко, о себе рассказывал:

– Старшина-гад сырым ел: боеприпасы везти – меня посылал, а как хлеб – так другого, себе милее. Вот я и дал от него деру…

Павел назначил его снабженцем – и не ошибся. Любую деталь, болт, гайку, сварочный агрегат, стальной угольник, электрод – мог из-под земли достать. Подвижный, искушенный ум его находил выход из любого положения. «Летучку» Костя оборудовал вмиг, разжился всевозможным инструментом и уверовал в свое могущество настолько, что вызвался поставить на ход «двойку» – легкий немецкий танк Т-2, обнаруженный в балке неподалеку. Петраков перебрал двигатель, срастил гусеницу, отрегулировал поворотный механизм башни. Не сумел только добыть пустяка – краски, чтобы замазать кресты на бортах и лобовом листе.

Когда он вывел машину из балки и покатил по тылам, поднялась невообразимая паника. Первым заметил танк ездовой, мирно трусивший на санях к складу за крупой. В типах броневой техники он не разбирался, но кресты увидел отчетливо. С воплем «Немцы!» он развернул лошадей и, нахлестывая вожжами, погнал мимо санитарных и хозяйственных служб, банно-прачечного отряда, полевой почты, канцелярий разного нестроевого назначения. Визжа, врассыпную бросился главенствующий контингент этих организаций – женщины и девушки, кто в чем и по снегам… Не дрогнул только расчет зенитного орудия у склада горючесмазочных материалов. Зенитчицы сноровисто бросили ствол на стрельбу по наземным целям, намереваясь выстрелить туда, откуда несся панический вой и слышалось умиротворенное погромыхивание мотора. Спасла Костю неопытность зенитчиц. Пущенный с дальней дистанции снаряд разорвался перед носом «двойки». Петраков выскочил из люка, будто вышибленный пинком. Поняв, что к чему, он накрыл артиллеристок таким нецензурным этажом, что те от удивления разинули рты. Лишь привыкшая к мужикам и сквернословью командирша посоветовала наводчице:

– Влепи ему по шарам, чтоб людей не пугал…

Начальник штаба, желтый от язвенной болезни, потребовал передать дело в трибунал. Но командир бригады питал слабость к ремонтникам Клевцова, которые держали тралы в исправности, ходатайство не утвердил, напротив – объявил благодарность, хотя приказал на бортах и башне точно обозначить принадлежность трофея к броневому составу Красной армии. Краской Петраков так и не разжился. Пришлось кресты просто соскрести, а на грязно-серой броне красным мелом нарисовать большие звезды.