Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Купер

— Чингачгук их видел. Старик и молодой воин — поникший хемлок и высокая сосна.

— Ну, не совсем так, делавар: старик Хаттер, правда, клонится книзу, но еще много прочных бревен можно вытесать из такого ствола. Что касается Гарри Непоседы, то по росту, силе и красоте он и впрямь украшение человеческого леса. Скажи, однако: они были связаны, их подвергали пыткам? Я спрашиваю от имени молодых женщин, которым, смею сказать, очень хочется обо всем знать.

— Нет, Зверобой, мингов слишком много, им нет нужды сажать дичь в клетку. Одни караулят, другие спят, третьи ходят на разведку, иные охотятся. Сегодня бледнолицых принимают как братьев, завтра с них снимут скальпы.

— Джудит и Хетти, утешительная новость для вас: делавар говорит, что вашему отцу и Гарри Непоседе индейцы не сделали ничего худого. Они, конечно, в неволе, но, вообще говоря, чувствуют себя не хуже, чем мы.

— Рада слышать это, Зверобой, — ответила Джудит. — И так как теперь к нам присоединился ваш друг, то я нисколько не сомневаюсь, что нам скоро удастся выкупить пленников. Если в лагере есть женщины, то у меня найдутся наряды, от которых у них разгорятся глаза, а на худой конец мы откроем сундук, там, я думаю, хранятся вещи, способные соблазнить даже вождей.

— Джудит, — улыбаясь, сказал молодой человек, глядя на нее с выражением живого любопытства, которое, несмотря на вечерний сумрак, не ускользнуло от проницательных взоров девушки, — Джудит, хватит ли у вас духу отказаться от нарядов, чтобы освободить пленников, даже если один из них ваш отец, а другой добивается вашей руки?

— Зверобой, — отвечала Джудит после минутной заминки, — я буду с вами откровенна. Признаюсь, было время, когда наряды были мне дороже всего на свете.

Но с некоторых пор я чувствую в себе перемену. Хотя Гарри Непоседа ничто для меня, я бы все отдала, чтобы его освободить. И, если я готова это сделать для хвастуна, забияки, болтуна Непоседы, в котором, кроме красивой внешности, ничего нет хорошего, можете представить себе, на что я готова ради моего отца.

— Это звучит прекрасно и вполне соответствует женской натуре. Такие чувства встречаются даже среди делаварских девушек. Мне часто, очень часто приходилось видеть, как они жертвовали своим тщеславием ради сердечной привязанности. Женщины и с красной и с белой кожей созданы для того, чтобы чувствовать и повиноваться чувствам.

— А отпустят ли дикари нашего отца, если мы с Джудит отдадим им все наши платья? — спросила Хетти своим невинным, кротким голосом.

— В это дело могут вмешаться женщины, милая Хетти, да, могут вмешаться женщины… Но скажи мне, Змей, много ли скво среди этих негодяев?

Делавар слушал и понимал все, что при нем говорили, хотя с обычной индейской степенностью и замкнутостью сидел, отвернувшись и как будто ничуть не интересуясь разговором, который его не касался. Однако на вопрос друга он сразу ответил со свойственной ему отрывистой манерой.

— Шесть, — сказал он, протягивая вперед все пальцы левой руки и большой палец правой. — И еще одна. — Тут он выразительно прижал руку к сердцу, намекая этим поэтическим и вместе с тем естественным жестом на свою возлюбленную.

— Значит, ты видел ее, вождь? Быть может, тебе удалось рассмотреть ее хорошенькое личико или близко подойти к ней, чтобы спеть ей на ухо одну из тех песен, которые она так любит?

— Нет, Зверобой, там слишком много деревьев, и ветви их покрыты листвой, как небо облаками вовремя грозы. Но (тут молодой воин повернулся к другу, и улыбка внезапно озарила его свирепое, раскрашенное, да и от природы сумрачное, смуглое лицо ясным светом теплого человеческого чувства) Чингачгук слышал смех Уа-та-Уа, он узнал его среди смеха ирокезских женщин. Он прозвучал в его ушах как щебетание малиновки.

— Ну, я могу довериться уху влюбленного, а делаварское ухо различает все звуки, которые оно когда-либо слышало в лесах… Не знаю, почему это так, Джудит, но, когда молодые люди — я разумею и юношей и девушек — начинают испытывать нежные чувства друг к другу, просто удивительно, каким приятным кажется им смех или голос любимой. Мне приходилось видеть, как суровые воины прислушивались к болтовне и смеху молодых девушек, словно к музыке, которую можно услышать в старой голландской церкви на главной улице в Олбани, где я бывал не раз, продавая меха и дичь.

— А вы, Зверобой, — сказала Джудит быстро и с несвойственной ей серьезностью, — неужели вы никогда не чувствовали, как приятно слушать смех любимой девушки!

— Господи помилуй, Джудит! Да ведь я никогда не жил среди людей моего цвета кожи так долго, чтобы испытывать подобные чувства. Вероятно, они естественны и законны, но для меня нет музыки слаще пения ветра в лесных вершинах или журчания искрящегося, холодного, прозрачного ручья. Пожалуй, — продолжал он с задумчивым видом, опустив голову, — мне приятно еще слушать заливистый лай хорошей гончей, когда нападешь на след жирного оленя. А вот голос собаки, не имеющей нюха, меня нисколько не тревожит. Ведь такая тявкает без толку, ей все равно, бежит ли впереди олень или вовсе нет.

Джудит встала и, о чем-то размышляя, медленно отошла в сторону. Легкий дрожащий вздох вырвался из ее груди, но это не было ее обычное, тонко рассчитанное кокетство.

Хетти, как всегда, слушала с простодушным вниманием, хотя ей казалось странным, что молодой человек предпочитает мелодию лесов песням девушек или их невинному смеху. Привыкнув, однако, во всем подражать примеру сестры, она вскоре последовала за Джудит в каюту, там села и начала упорно обдумывать какую-то затаенную мысль.

Оставшись одни, Зверобой и Чингачгук продолжали беседу.

— Давно ли молодой бледнолицый охотник пришел на это озеро? — спросил делавар, вежливо подождав сначала, чтобы его друг заговорил первым.

— Только вчера в полдень, Змей, хотя за это время успел достаточно повидать и сделать.

Взгляд, который Чингачгук бросил на товарища, был таким острым, что, казалось, пронизывал сгустившийся ночной мрак. Искоса поглядев на индейца, Зверобой увидел два черных глаза, устремленных на него, как зрачки пантеры или загнанного волка. Он понял значение этого пылающего взора и ответил сдержанно:

— Так оно и было, как ты подозреваешь, Змей, да, нечто в этом роде. Я встретил врага и не стану скрывать, что одолел его.

У индейца вырвалось восторженное восклицание; положив руку на плечо друга, он с нетерпением спросил, удалось ли тому добыть скальп противника.

— Ну, насчет этого я готов заявить в лицо всему племени делаваров, старому Таменунду и твоему отцу, великому Ункасу, что такие дела не приличествуют белым. Как видишь, Змей, мой скальп остался у меня на голове, а только он и подвергался опасности в данном случае.