Гурко. Под стягом Российской империи - Борис Тумасов

— Лучше бы я услышал эти слова от нее.

— Уверен, твое желание когда-то сбудется. — Николов взболтнул тыкву-горлянку и, плеснув в кружки вина, сказал: — На счастие, поручик!

С Лысой горы, не смолкая, били по перевалу турецкие пушки. В селении Шипка началось оживление. В бинокли Столетов и командиры Орловского и Брянского полков видели, как строились в боевые колонны таборы. Вытянувшись лентой, извиваясь змеей, они двинулись к перевалу.

— Итак, господа, будем встречать гостей, — сказал Столетов полковникам. — Прикажите приготовиться к отражению атаки, — сказал Столетов Рынкевичу, отрывая глаза от окуляров. — Сулейман-паша судьбу испытывает. Передайте полковнику Толстому и капитану Николову быть готовыми отразить фланговый удар. Батареям с горы Святого Николая обстрелять Лысую. Попытаться подавить их огонь.

— А как фугас?

— Взорвать, когда первый табор минует участок…

Солдаты орловцы и брянцы, болгарские дружинники заняли боевые позиции.

Загромыхали орудия на горе Святого Николая. Взлетели к нему груды камня и щебня. Турецкие батареи, обстреливавшие перевал, перенесли огонь на гору. Завязалась орудийная пальба. Круглая батарея перевала вела обстрел дороги, по которой двигались таборы.

Полковник Толстой, собрав командиров рот и дружин, отдавал последние перед боем распоряжения. Дружине Николова и Стояна надлежало отразить наступление таборов Расим-паши, засевших на Лысой горе…

В полдень турки двинулись на приступ. Над табором заколыхались зеленые знамена, призывно выкрикивали муллы:

— Бисли-ллахи-р-рахмани-р-рахим![27]

— Расчехлить полковые стяги и стяги ополчения, — приказал Столетов. — Усилить орудийный обстрел колонн. Контратаковать, подпустив на короткую дистанцию!

Турки приближались.

— Николай Григорьевич, пора взорвать фугас, — сказал Рынкевич.

Столетов еще раз посмотрел на дорогу.

— Когда первый табор минует тот выступ, взрывайте.

Таборов еще не было видно, но Саушкин уже слышал топот множества ног, густой гомон. Василий Дьячков проговорил:

— И мороза будто нет, жарко.

Из-за поворота показались первые нестройные ряды, а следом повалил весь табор, и тут за горой, будто земля разверзлась, грянул взрыв. Поликарпа качнуло, а в ушах зазвенело и зашумело. К небу, клубясь, поднялся столб огня. Турки остановились в замешательстве.

— Братушки! — капитан Попов, командир третьей дружины, вскочил на бруствер. — Напред! Напред! На бой!

Роты орловцев и брянцев, болгарские дружинники опрокинули турецкий табор. Столетов видел, как после взрыва фугаса дрогнули и побежали задние таборы. А отсеченный табор смяли и погнали солдаты и ополченцы.

— Велите играть отбой, — сказал Столетов.

Перед самым рассветом Александру Второму привиделась длинная анфилада комнат, и он, император, переходит из залы в залу. Кто-то невидимый мгновенно распахивает перед ним белые, с позолотой, двустворчатые двери.

Александр никак не поймет, где он. И не Зимний дворец, и не Красное Село…

А он идет и идет, и уже в последней, крайней зале вдруг появилась Катенька Долгорукова, его, императора, любовь, Александр видит ее лицо как в тумане, направляется к ней, но она отдаляется от него. Царь укоризненно смотрит на свою белоснежную красавицу (так называет он ее с глазу на глаз), тянет к ней руки, но Катенька, прелестная Катенька молчит, будто не видит его. Царь злится и просыпается.

Долго лежал под впечатлением сна. Первым порывом было под благовидным предлогом вызвать Долгорукову на Балканы, в Главную квартиру, но останавливает мысль, что уже и так достаточно злословят по поводу главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, упросившего свою любовницу, балерину петербургских императорских театров Екатерину Числову приехать на гастроли в Бухарест.

Царь раздраженно подумал о брате, что у того не о военной кампании заботы, а как в Бухарест к пассии выбраться…

И снова мысленно вернулся к Катеньке Долгоруковой. Чем привлекла его, стареющего императора всероссийского, красотой ли, молодостью? Этим летом ей тридцать исполнилось.

На свой вопрос ответа не нашел.

Вспомнилась первая встреча… Началось с парижского увлечения, а нынче чувствует к ней любовь и привязанность необычную. И пусть брак их морганатический, но Катенька жена ему, жена…

Утро императора в Главной квартире началось как обычно, с осмотра лейб-медиком Боткиным. Он долго щупал царский живот, просил показать язык. Александр спросил с легкой иронией:

— Как наш желудочный катар, любезный Сергей Петрович?

— Катар требует режима, ваше величество, — хмурясь, ответил грузный Боткин.

— Вы чем-то недовольны?

— Ваше величество, — Боткин близоруко прищурился, — необходимо принять надлежащие меры к санитарной службе. Раненых и больных многие тысячи, а лечение и уход, как вам сказать мягче, оставляют желать лучшего.

Александр Второй недовольно отвернулся, постучал ногтем по столу, на который камердинер уже поставил кофейник и сливки. Помолчав, сказал раздраженно:

— Почему-то у всех превратное представление о моей персоне, будто я ничего не вижу и ничего не знаю. — Посмотрел на Боткина. — Я, уважаемый Сергей Петрович, посетил госпиталь в Беле и считаю: в военных условиях трудно достичь лучшего. Так пусть же санитарная часть остается заботой князя Голицына, а вам достаточно и моего здоровья.

Необходимость взятия Плевны теперь понимали все, от офицера до главнокомандующего. Первое спокойствие в штабе Дунайской армии сменилось тревогой и озабоченностью.

Плевна явилась причиной ухода отряда Гурко из Забалканья. Плевна приковала бригады и дивизии, какие должны были вслед за Передовым отрядом перейти Шипку и двигаться на Адрианополь. Плевна перечеркнула данный план. Более того, Осман-паша, Сулейман и Махмет-Али-паша в случае соединения отрезали бы Балканский отряд от Главных сил, отбросив русскую армию за Дунай.

Плевна грозно нависла над правым флангом российской армии.

К Плевне выехали главнокомандующий со штабом и военный министр. Провели рекогносцировку.

Великий князь Николай Николаевич доносил государю в Главную квартиру, что, если Осман-паша выйдет из укреплений, он тут же будет разбит и город взят, ибо сил для этого у армии, осадившей Плевну, достаточно.

Возвратившись в Главную императорскую квартиру, Милютин и Горчаков имели беседу с Александром. Разговор местами носил резкий характер, однако император проявил терпимость.

— Вы, ваше величество, — сказал Милютин, — должны были заставить главнокомандующего принять план генерала Обручева. То, что мы имеем сегодня — результат игнорирования труда опытных работников Генерального штаба. Я, ваше величество, если помните, выражал неудовольствие назначением генерала Непокойчицкого начальником штаба Дунайской армии, но, однако, великий князь Николай Николаевич не прислушался к моим словам.

— Сегодня вы слишком экспансивны, Дмитрий Алексеевич. Это результат ваших впечатлений от поездки под Плевну.

— Отчасти так, ваше величество. Не только главнокомандующий, но и я, как военный министр, несу ответственность за боевые операции, а они, как видите, пока оставляют желать лучшего.

— Я надеюсь, со взятием Плевны обстановка изменится. Главнокомандующий обещает.

— Будем надеяться, ваше величество, и уповать на счастье и промахи верховного турецкого командования.

Милютин настоял на отказе от четвертого штурма Плевны.

— Мы положили тридцать тысяч солдат и пока безрезультатно, ваше величество. Соблаговолите вызвать генерала Тотлебена[28]. Вы ведь сами утверждали, что он непревзойденный знаток инженерного дела.

Александр Второй согласился и тут же распорядился вызвать в Главную императорскую квартиру Тотлебена, а также отправить в Дунайскую армию гвардию.

— Я получил депешу от советника Жомини, — сказал Горчаков. — Ему стала известна переписка генерала Вердера с Бисмарком.

— И что же уполномоченный германского императора в Петербурге?

— Язвительность генерала перешла грань дозволенного. Неприязнь его к российскому оружию явная. Вердер пишет: российская армия забыла победный звук фанфар и австрийцы при желании могут наступить ей на пятки.

Лицо императора побагровело.

— Я потребую от канцлера отозвать генерала Вердера из Петербурга.

Горчаков возразил:

— Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.

— Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?

— Мы перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.