Белая перчатка - Томас Рид

Одним из последних приехал красивый всадник, чья благородная внешность, одежда, доспехи и прекрасный, породистый конь – все безошибочно указывало, что это человек знатного происхождения. Даже ночью, в неверном свете луны, его величавая осанка и непринужденные манеры выдавали в нем дворянина.

Хозяин и кое-кто из посетителей, толпившихся в дверях, по-видимому, хорошо знали его. Поэтому, когда он подъехал, в харчевне уже передавали шепотом из уст в уста слова, которые, казалось, обладали какой-то магической силой, – Черный Всадник.

Соскочив с коня, он спокойно вошел в харчевню вместе с другими, кланяясь им на ходу.

Ему незачем было поднимать руку и, зажав палец, подносить ее к лицу стоявшего в дверях хозяина. Эта предосторожность, к которой прибегали, чтобы не допустить доносчиков и шпионов, была излишней в отношении Генри Голтспера. Хозяин харчевни хорошо знал того, кто возглавлял это собрание, которое должно было состояться под его кровлей. Голтспер молча улыбнулся ему и уверенно зашагал по тускло освещенному коридору, как человек, который бывал здесь не раз.

С такой же уверенностью он открыл дверь в большую комнату – там сейчас было полным-полно народу; по всему коридору разносились громкие голоса горячо споривших людей.

И вдруг все смолкли, наступила тишина, но она длилась одно мгновение и так же внезапно сменилась взволнованным гулом и восторженными выкриками, среди которых можно было разобрать имя вошедшего человека и хорошо известное всем славное прозвище.

Голтспер закрыл за собою тяжелую дверь, и многоголосый шум, стоявший в зале, теперь уже не проникал в коридор. Споры и разговоры возобновились, но Голтспер, умело овладев вниманием толпы, направил беседу в надлежащее русло.

Возможно, кое-кому его речь показалась бы изменнической, ибо здесь открыто обсуждали беззаконные действия короля и его последние указы, а под конец некоторые ораторы, воспламенившись хмельной брагой, которую за счет кавалера щедро подносили собравшимся, и припомнив какую-нибудь недавнюю обиду, яростно сжимали кулаки и, потрясая ими в воздухе, громко призывали к отмщению.

В эту ночь на тайном собрании в харчевне «Голова сарацина» впервые возникло видение, которое в недалеком будущем стало публичным зрелищем, ибо многим из тех, что собрались здесь сегодня, довелось увидеть своими глазами короля, всходившего на эшафот.

– Слава Богу! – бормотал Голтспер, вскакивая в седло и направляя коня на дорогу к Красному Холму. – Слава Богу, да не оставит Он нас своею милостью! – прибавил он, повторяя все еще звучавшие в его ушах выражения пуритан, выступавших на тайном собрании. – Они полны решимости, в этом можно не сомневаться. Наконец-то, после десяти лет тирании, они готовы сбросить с себя позорное иго! Тиран будет свергнут! Настал час покончить с самовластием и установить в милой старой Англии единственный разумный строй, который не противоречит здравому смыслу и обеспечивает гражданам свободу, – республику!

Горькая и чуть презрительная улыбка появилась на лице Голтспера, когда он подумал, как мало у него единомышленников в его родной стране, как мало людей, которые разделяли бы его чувства!

Голтспер жил в такое время, когда слово «республика» редко можно было услышать; это слово вызывало презрительную насмешку, его считали бессмысленным бредом, дикой фантазией безумца. Для Голтспера это слово было неотделимо от его подлинного смысла. Оно раскрывалось ему во всем своем грозном и величественном значении, знаменующем глубокую правду о благе и страданиях человечества. Даже в те времена жестоких притеснений и гонений, когда Лод (Лод Уильям (1573 – 1645) – архиепископ Кентерберийский, жестоко преследовавший пуритан. Один из ближайших сподвижников Карла I, пользовавшийся исключительным влиянием и властью.) повелевал душами, а Страффорд ( Страффорд Томас Уэнтворт, лорд Страффорд ( 1593 – 1641) ближайший советник Карла I. Первоначально был в парламентской оппозиции, но впоследствии перешел на сторону короля и стал ярым сторонником абсолютизма. В 1640 году советовал Карлу I арестовать Пима и других парламентских лидеров по обвинению в государственной измене. Парламент объявил Страффорда вне закона, и под давлением народных демонстраций король был вынужден подписать смертный приговор своему любимцу. 12 мая 1641 года Страффорд был казнен.) телами, когда меч инквизиции мог безнаказанно сразить протестанта Вальденса, – даже и тогда были люди, которых ничто не могло заставить отречься от веры в то, что власть народа дарована Богом, а что касается «божественных прав» короля, то это выдумка тиранов.

Такие люди существовали во все времена, ибо время не может изменить истину. Круг был кругом еще до того, как Бог дал человеку понятие окружности, а когда Бог создал людей, он желал, чтобы они сами управляли собой, а не подчинялись тиранам.

То, что они этого не делают, не доказывает, что Господь Бог ошибся. Окружность, если ее не довести до конца, не доказывает, что кривая не существует. Ни в древние века, ни в средневековье, ни в наше время отсутствие истинной республики не доказывает, что это не есть подлинно справедливый строй. Это поистине справедливый строй, единственный, в котором повелевают законы истины и добра. Не признавать этого может только тот, у кого дурная голова или дурное сердце.

Но есть ли сейчас на свете такие люди? Трудно этому поверить. Если бы я этому верил, я был бы подобен моему герою, когда он с горькой усмешкой думал, какая ничтожная горсточка людей разделяет его чувства.

Ах, если бы он дожил до наших дней, как радостно было бы ему убедиться, что он не обманывался в своих чувствах! В том, что иные называют крахом республиканских учреждений, он, так же как и я, увидел бы их победоносный расцвет. Он увидел бы, как за какие-нибудь сто лет республиканского режима тридцать миллионов людей превратились в гигантов по сравнению со всей остальной человеческой породой. Он увидел бы, как они разделились на два стана и борются одни против другого подобно титанам древности, и, видя это, он не мог бы не подумать, что придет время, когда этот тридцатимиллионный народ сплотится, и тогда ему не страшно будет вступить в борьбу со всем монархическим миром!

Генри Голтсперу не надо было переноситься в будущее, чтобы найти подкрепление своей вере в республиканский строй. Он вынес свои убеждения из прошлого, почерпнув их у источника вечной правды. Саркастическая усмешка на его лице была вызвана презрением, которое благородная душа невольно чувствует к тем, кто верует или делает вид, что верует в «божественное право» королей.

Лицо его оставалось мрачным, пока он не повернул на лесную дорогу и не поравнялся со старым буком – это было то самое дерево, которое осеняло своими густыми ветвями самое заветное, самое дорогое для него место на земле.

Вот он опять под его зеленым шатром! Голтспер опустил поводья и, сняв шляпу, поднес к губам белую перчатку; сейчас он ни о чем не думал, любовь поглотила все его мысли и заставила забыть даже о республике.

Глава 31

ДОЧЬ ДЭНСИ

Жилище Дика Дэнси вряд ли правильно было называть домом. Даже название «хижина» было слишком пышно для жалкой лачуги, в которой лесник и его семья укрывались от дождя и ветра.

Ветры не проникали в лачугу потому, что прежде чем ударить по ее стенам, они обрушивались на громадные буки Вепсейского леса, который обступал ее со всех сторон и защищал своими косматыми лапами.

Этот домишко был сложен из неотесанных бревен, щели между ними были кое-как замазаны глиной, а крыша покрыта тростником. Такие домишки, если не считать крыши, можно и сейчас увидеть где-нибудь в лесной глуши в Америке.

Узкая дверь, в которую с трудом протискивался плечистый лесник, два маленьких оконца с крошечными стеклами, вделанными в свинец; маленький дворик, огороженный покосившимся плетнем, предназначавшийся, быть может, для огорода, но теперь сплошь заросший сорняками; здесь сложена куча хвороста для печи; кое-как сбитый сарай служит иногда приютом тощей косматой лошаденке; из грязной конуры выглядывает большой свирепый пес, помесь овчарки с шотландской борзой, – таково было жилище лесника Дика Дэнси.

Внутри было так же неприглядно и бедно. Кухня с глиняным полом и обмазанными глиной стенами, полка с кухонной утварью, на стенах несколько лубочных картинок в дешевых рамках, связка лука, другая связка – из кроличьих шкурок, и тут же свежеободранная шкура лани; в углу свалены капканы, силки, сети и другие приспособления для охоты на дичь, а также рыболовные снасти; в другом углу – большой тяжелый топор, орудие лесоруба. Посреди стол из букового дерева, а вокруг него полдюжины стульев с плетенным из тростника сиденьем. На столе была расставлена глиняная посуда; углубление на полу и два уложенных в нем больших камня представляли собой очаг.