Поездка в Египет - Ю. Щербачев

Уже за обедом по случаю «Валентинова дня» [55] пассажиры получили шуточные письма в стихах, автором которых оказалась miss Emely, успевшая неизвестно когда смастерить множество забавных мадригалов, акростихов и проч. На моем листке нарисован господин в очках и с большим портфелем под мышкой, стремительно падающий с крошечного осла. Под этою карикатурой написано следующее поэтическое пророчество:

Be fortunate and gay! St. ValentineIn verses fineSalutes you on bis day. And though you pressTo mountains crest, Or delve in earth’s dark mine— Yet still your footsteps will not slip,While lives St. Valentine. [56]

Внизу, в выноске, стоит: «Предсказание это имеет силу, пока вы ходите пешком; как только вы взлезли на осла, Св. Валентин больше ни за что не ручается».

Вечером, когда мы пришли в городок Джирдже (славный грязью и вездесущими прыгающими насекомыми), туристы, собравшись кругом стола, стали задавать друг другу всякие задачи, и тетрадки, о которых упоминал мистер Поммерой, были пущены в ход.

Впрочем самые остроумные puzzles (загадки) предлагал мистер Джэй, не имевший вовсе тетрадки. С ним мог соперничать только M. Tristan de Seville и то исключительно на почве каламбуров. Мистер Джей открыл турнир.

— Некий Алжирский бей, начал он, — завещал свое состояние трем сыновьям, с тем чтобы старший получил из него половину, второй — одну треть, а младший одну девятую; но так как все имущество заключалось в семнадцати лошадях, то по смерти бея при дележе наследства встретилось довольно важное затруднение: согласно завещанию первенец должен был получить 8½ лошадей, средний сын—5 2/3 лошади, младший 1 8/9. С такими дробями пришлось бы испортить не одну, а целых три лошади. Братья думали, думали, и порешили обратиться к старому бедуину, другу их отца. «В память бея, сказал им бедуин, я так и быть вас разделю, пойдемте. Прежде всего к вашему наследству я прибавлю одну свою лошадь, ведите ее к себе. Таким образом у вас будет не 17, а 18 лошадей, с при дележе недоразумений не окажется, ибо число 18 делится без остатка и на 2, и на 3, и на 9.» Вернувшись домой в сопровождении бедуина и восемнадцатой лошади, братья приступили к разделу. «Тебе, как старшему, распоряжался бедуин, следует половина состояния, то есть 9 лошадей; ты, средний, получаешь одну треть—6 лошадей; ты, младший, одну девятую—2 лошади; все же вместе всего-навсего (9+6+2=17) вы получаете 17 лошадей, а восемнадцатую — ту, которую я вам подарил, будьте так добры, не поленитесь отвести ко мне обратно в конюшню.»

Несколько минут общество находилось в недоумении. Попросили мистера Джэя повторить: он повторил, и все-таки благотворительный бедуин мог свободно взять назад подаренную лошадь. Но уже M. Tristan быстро сделал на клочке бумаги какие-то вычисления.

— Mesdames et messieurs, прошу слова! сказал он окончив выкладки — половина, треть и девятая в сложности не образуют полной единицы, а равняются 17/18, и если бы мистер Джэй сохранил наследство в прежнем его составе семнадцати лошадей, братья получили бы из них всего 16 1/18 лошади.

Каучуковый мистер Джэй, притворясь крайне смущенным, закрыл себе лицо руками.

— Очередь за угадчиком, кричали туристы.

— Извольте я предложу вам шараду, согласился г. Тристан, — но предупреждаю, что никто, ни даже мистер Джэй, ее не разгадает, хотя разгадка основывается на чистой математике. Attention: mon premier est rosse, mon second est da et mon tout veut dire chair a canon.

Всеобщее молчание, вызванное этими кабалистическими словами показывало, что действительно никто не мог догадаться.

— Mais vovons, c’est soldat! сказал наконец г. Тристан.

— Это нам ничего не объясняет, возразил мистер Джэй;—слово это несомненно у всех нас вертелось на языке; как нельзя лучше подходят к нему ваше второе — и ваше все — chair a canon, но никому непонятно, как ваше первое, то-есть sol, преобразовалось в rosse.

— Тут-то и необходимо прибегнуть к математике, отвечал M-r de Seville — вы конечно знаете аксиому, в силу коей две величины, равные порознь третьей, равны между собой. На основании этой аксиомы, sol и rosse одно и то же.

— Почему же?

— C’est clair comme bonjour: parce que — Solferino et Rhinoceros [57].

Продолжительный хохот наградил commis за его изобретательность.

— Если уж дело пошло на математику, сказал мистер Джэй, — то я предложу вам еще загадку и опять таки в восточном вкусе; но, прибавил он с улыбкой, предупреждаю, что ее, напротив, всякий разгадает, не говоря уже о таком Пифагоре, каков М. Tristan.

— Kss, kss, M-r Tristan, kss, kss, мистер Джэй! возбуждал мистер Поммерой.

— В пустыне Сахары шли двое Арабов, Али и Гуссейн. Али нес на плечах пять ок [58] риса, Гуссейн— три ока. На встречу им попался третий Араб, Селим, имевший в кармане или вернее во рту восемь золотых. Накормите меня, сказал Селим, и я отдам вам все свое золото. Али и Гуссейн согласились, и так как сами были голодны, то сварили пилав изо всех восьми ок риса; затем, когда Арабы съели все до чиста, Селим, поблагодарив Гуссейна и Али, отдал им восемь червонцев. Но Гуссейн и Али не знали, как по справедливости разделить деньги, и пошли к кади (судье). Требуется определить его решение.

— Если в самых словах загадки нет ловушки, сказал M. Tristan, — если кади не взял ничего себе, и если он знал арифметику, то присудил имевшему пять ок риса пять червонцев, а имевшему три ока три червонца.

— Совершенно верно! Именно так и решил кади; я знал, что вы угадаете.

— Оно, кажется, и не мудрено.

— Однако Али и Гуссейн, недовольные решением, отправились к другому кади, и этот-то другой кади доказал им, что первый кади не знает арифметики…

— Но позвольте…

— Не обижайтесь. Речь идет о нервом кади, мы с вами тут не при чем. Второй кади присудил Али, имевшему пять ок риса, семь червонцев, а Гуссейну, имевшему три ока, один червонец. «Предполагая», обратился он к ним, «что вы двое и Араб Селим съели пилава поровну, из восьми ок риса на долю каждого пришлось по 2 2/3 ока, следовательно, если исключить из вашего риса собственные ваши порции, окажется, что из твоих пяти ок, Али, пошло на Селима 2 1/3 ока, а из твоих трех ок, Гуссейн, пошло всего 1/3 ока, то-есть в семь раз меньше».

Торжество мистера Джэя было полное. М. Tristan с великодушием истинного Француза признал себя побежденным.

Мыслителю, которого Анджело называет «lе savant», тоже захотелось отличиться.

— Я знаю одну очень тонкую энигму, объявил он;— слушайте: je suis une bete… Однако как же это дальше… je suis… вот ведь досада… je suis une bete… Остальное, господа, я позабыл!

Тут сильный насморк охватил всех; быть может его нагнал внезапно пахнувший сквозняк. Не сморкался один «ученый» и только повторял: «je suis une bete».