Записки коммивояжера. Сборник рассказов и повесть - Шолом-Алейхем

брата, — ей дороже всех миров! Другого такого Гершеле, говорит она, не сыскать, хоть изъезди весь мир из края в край! И желает мне состариться в богатстве и чести одному, без нее. Слыхали разговор?..

Я пишу ей еще и еще раз и заявляю твердо, что не буду высылать ей ни гроша! А она отвечает, что деньги ей не нужны. Слыхали? Тогда я снова пишу, что лишу ее наследства и все свои деньги завещаю в пользу общины! А она не поленилась и отвечает, что не имеет ко мне никаких претензий. Понимаете? Что она живет там у детей в почете, дай бог дальше не хуже, потому что Пейся поступил уже в университет, а Рейзл уже скоро акушерка, что зарабатывают они уже чуть ли не семьдесят рублей в месяц. Понятно вам? А что касается наследства, то я могу все свое состояние пожертвовать хоть сегодня кому угодно, хоть на церковь! Слыхали разговор? А кончает она тем, что я просто сумасшедший! Что люди в меня пальцами тыкают за то, что я проделал. «Что за беда, — пишет она, — в том, что сын твоего брата женился на дочери моей сестры? Что тебе не пристало, дурень этакий?» Слыхали? «Посмотрел бы на ребенка, на Гершеле, как он пальчиком показывает на дедушкин портрет и говорит: «Де–дя!» — ты бы сам себе три оплеухи закатил…» Понимаете? Так пишет она мне оттуда. Но не об этом речь.

Ну, разве не надо быть крепче железа? Как вы думаете, не жжет меня, когда я прихожу домой и верчусь один в четырех стенах? Начинаю раздумывать, для чего я живу, скажите, пожалуйста, на белом свете? За что мне такой конец? За что мне такая старость? За что? За мою доброту? За мой подлый, мягкий характер!..

Извините меня, как заговорю об этом, у меня от досады слезы на глаза набегают, и не могу, не могу я говорить!

Ох, нельзя быть слишком добрым! Слышите? Нельзя быть чересчур добрым!

Погорелец

— Наши евреи, — разглагольствует один из пассажиров, а другие слушают, — наши евреи, знаете ли, — да не накажет меня бог за такие речи, — народ горячий, беспокойный… С евреем хорошо кушать кугл, читать молитвы из одного молитвенника да еще лежать на одном кладбище… А в общем, черт бы их взял совсем!

Вы спрашиваете, отчего это я так раздражен и почему так зол на евреев? Навалились бы на вас мои горести, поступили бы с вами так же, как со мной, — вы бы на людей бросались и дубиной колотили. Но я не из тех, что ссорятся со всем миром! Я рассуждаю так: где мое не пропадало? Или как там сказано: всяк живет по–своему. А значит это — пускай господь бог с ними счеты сводит и черт бы их батьку взял!

Вот послушайте! Сам я, не про вас будь сказано, богуславский, из местечка Богуслав. Местечко маленькое, да удаленькое, — из тех, о которых говорят: погуще бы их сеяли, да пореже бы они всходили… Если хотят кого–либо хорошенько наказать, — не надо его посылать в Сибирь… Зачем? Сослать бы его лучше к нам в Богуслав, сделать его лавочником, открыть ему кредит, чтобы он мог хорошенько обанкротиться, а потом — чтоб у него случился пожар, чтоб сгорело все до последней нитки, а богуславцы говорили бы, что это он сам «благословил создателя светил огненных» для того… Понимаете, конечно, что эти люди могут выдумать, и не только выдумать, но и написать куда следует… Черт бы их взял совсем!

Отсюда вам должно быть ясно, с кем вы дело имеете. Перед вами несчастный человек, трижды несчастный, потому что на нем тройной груз: во–первых, я еврей, во–вторых, богуславский житель, а в–третьих, богуславский погорелец, да еще какой погорелец! Я, понимаете ли, в нынешнем году погорел. Но как погорел! Как соломенная крыша! Выскочил прямо–таки, «яко стрела из лука», то есть в чем мать родила… И, как бывает в таких случаях, меня как на грех дома не было! Где же я был? Неподалеку, в Тараще, у сестры на помолвке. Была шикарная помолвка, с ужином, с очень солидными гостями, — не чета богуславским паршивцам! Можете себе представить, когда одной водки было выпито полтора ведра, не считая пива и вина. Короче говоря, прекрасно проводили время, так сказать, по соизволению божьему… И вдруг получаю телеграмму: «Жена болен, дети болен, теща болен, очень опасно»! Ну, я, конечно, — ноги на плечи и — восвояси. Приезжаю домой — весело! Ни тебе дома, ни тебе лавки, ни товара, ни подушки под голову, ни рубахи нательной, «с чем пришел, с тем и ушел», — сиречь: был бедняком и остался нищим… Жена, бедная, убивается, да и дети, на нее глядя: некуда голову приклонить! Хорошо еще, что было застраховано, и как следует застраховано! И вот тут–то, понимаете ли, собака и зарыта!.. Но это бы еще с полгоря. Вся беда в том, что это уже не в первый раз: я уже, надо вам знать, однажды горел, тоже ночью и опять–таки в мое отсутствие… Но тогда все это, слава богу, обошлось благополучно: явился инспектор, переписал сгоревшее барахло, оценил убытки, поладили честь честью, десяткой больше — десяткой меньше, и черт бы его батьку взял, — и дело с концом!..

Но это было тогда. А на сей раз прислали инспектора, господи спаси и помилуй! Зверь зверем! И — на мое счастье — бессребреник! Не берет, и делай что хочешь! Вот он и ищет, и рыщет, и роет, и копает… Добивается, чтобы я ему разъяснил, как это загорелось, отчего и насколько сгорело? И почему никаких следов не осталось?

— Вот именно? — говорю я. — И я о том же спрашиваю! Поди требуй ответа от господа бога!

— Нет, — отвечает он. — Тут что–то не» так… И не думайте, что вы скоро получите от нас деньги!..

Как вам нравится такой умник? Он, понимаете ли, меня букой стращает. Точно так же, как следователь наш, который хочет поймать меня на слове. Нашел тоже младенчика.

— Скажи–ка, Мошко, — говорит он, — скажи, любезный, отчего ты каждый