Жизнь с отцом - Александра Толстая

- Лев Николаевич не в духе сегодня, - говорила мать, - это всегда у него бывает, когда печень не в порядке.

Она не понимала, что отца расстраивали разговоры об издании.

В январе 1908 года в Ясную Поляну приехал Сергей Иванович Танеев. Вечером собрались у меня в комнате: Танеев, старушка Шмидт, мам?, Варвара Михайловна*. Мам? была оживлена, большие глаза горели, все движения ее были нервны, неуверенны. Мне казалось, что она придавала странное, преувеличенное значение всему, что говорила. Мария Александровна, как всегда, старалась все сгладить, не замечая неприятного, фальшивого, подчеркивая все хорошее.

Я смотрела на Танеева. Он был как всегда весел, добродушно хихикал, не замечая напряженного состояния матери.

- Я поиграю вам, - сказал он, - хотите?

- Хотим, очень хотим! Пожалуйста! - ответили мы все хором.

Не помню, что играл Сергей Иванович, только помню, что, когда он заиграл "Песню без слов" Мендельсона, мам? вдруг неожиданно громко зарыдала.

Танеев встал из-за фортепиано и ходил по комнате, потирая руки. Всем было неловко. Только Мария Александровна сочувственно воскликнула:

- Душенька, Софья Александровна! Что это с вами?

Я смотрела на мать. Голова ее тряслась. Несмотря на черные волосы, на прекрасный цвет лица, она была старухой, ей было шестьдесят три года. Мне стало ее бесконечно жалко, и чувство это, смешанное с чувством неловкости, было невыносимо тяжело. Резким движением я встала.

- Спасибо, Сергей Иванович, - сказала я. - Пойдемте наверх!

В феврале Сергей Иванович снова приехал. Отец всегда был с ним преувеличенно ласков и любезен, играл в шахматы, слушал его музыку, восхищался ею, рассказывал ему про свои работы.

В этот раз одновременно с Танеевым у нас гостила Софья Александровна Стахович. Я любила ее. Веселая, остроумная, прекрасный знаток литературы, она всегда вносила оживление в наш дом. Учения отца она не понимала и не сочувствовала ему, но не было, кажется, больших ценителей его художественных произведений, чем Стаховичи. "Войну и мир" Софья Александровна знала почти наизусть.

Помню случай, который всех нас очень насмешил. Софья Александровна в зале читала вслух отрывок из "Войны и мира". Отец вошел в залу и остановился в дверях, заткнув как всегда руки за пояс. Когда Софья Александровна замолчала, отец спросил:

- Что это вы читали? Недурно написано!

- Неужели вы не узнаете, это же "Война и мир", - воскликнула Софья Александровна.

- А-а! - отец разочарованно махнул рукой и вышел из комнаты.

В этот свой приезд Софья Александровна как всегда всех развеселила. Днем поехали кататься. В первых санях я за кучера везла Танеева. Он радовался, как ребенок, хохотал и на ухабах, не стараясь удерживать равновесие, как куль валился в снег.

- Это бог знает что такое! - кричала мне Софья Александровна с задних саней. - Ты, Саша, совегшенно не умеешь пгавить!

- Тпрру! - закричала я, натягивая вожжи. - Вы меня оскорбили, Софья Александровна! Садитесь, пожалуйста, на мое место за кучера!

Мы переменились местами и поехали дальше. Я все поглядывала на передние сани. Ухаб, раскат, сани накренялись. В тонкой, гибкой фигуре Софьи Александровны видно страшное напряжение, она силится своим легким телом перевесить сани в обратную сторону. Но напрасно. Сергей Иванович грузно клонится вместе с санями в ухаб.

- Ах! - вскрикивает Софья Александровна, останавливая лошадь в то время, как Сергей Иванович уже барахтается в снегу, беззвучно сотрясаясь от смеха.

- Ага! - кричу я с торжеством. - Ага! Кто же плохой кучер?!

Когда мы вернулись домой, Софья Александровна все возмущалась:

- Да это мешок какой-то! Бгевно! Я кгичу ему: кгонитесь впгаво, кгонитесь впгаво! А он только хохочет и валится в снег.

Но несмотря на внешнее веселье, настроение было напряженное, тяжелое. Мам? все просила Сергея Ивановича сыграть ей "Песню без слов", придавая этому опять какое-то таинственное значение, вызывавшее чувство неловкости во всех присутствующих и в самом Сергее Ивановиче.

В записной книжке мам? от 22 февраля 1908 года есть такая запись: "День праздника сердца. Ездили кататься. Ох, эта "Песня без слов"!

В эту весну мам? была занята писанием повести под названием "Песня без слов". Она дала прочитать ее отцу и удивилась, что повесть ему не понравилась.

Безграмотные, глупые приказчики все больше и больше озлобляли крестьян. Не умея извлекать доходов из самого хозяйства, поставленного плохо, они стремились увеличить арендную плату за землю; вместо того, чтобы держать в порядке изгороди, они загоняли крестьянский скот из парка, сада, огородов, беря с крестьян большие штрафы за потравы; лес охранялся небрежно, сторожа были плохие, участились порубки лесов. Злоба между усадьбой и крестьянством разгоралась все сильнее и сильнее. Крестьянские ребята озорничали, залезали в огороды, парники, даже амбары и подвалы. Приказчик и садовник приходили жаловаться к мам?.

- Нельзя с этим народом мирно жить, - говорили они, - сладу с ним нету. Надо либо черкесов, либо стражников взять.

Повлиял и пример соседки Звегинцевой, поместившей у себя на усадьбе полицейский стан и окружившей себя целым лагерем черкесов и стражников. Один раз после стычки садовника с крестьянскими ребятами, где кто-то в кого-то стрелял, мам?, посоветовавшись с братом Андреем, решила просить заступничества у губернатора.

Нечего и говорить о том, как тот был доволен! В Ясной Поляне, где живет человек, проповедующий непротивление злу насилием, потребовалась помощь властей. Они, разумеется, постарались сделать из мухи слона. Стычка на огороде была раздута чуть ли не в вооруженное нападение на имение Толстых. На деревню приехали тульские власти: губернатор, полицмейстер, исправник, пристав и проч. Напуганные крестьяне вышли встречать начальство с хлебом и солью. Многих крестьян арестовали и посадили в тюрьму.

А между отцом и матерью происходили тяжелые разговоры, которые не облегчали положения, не вносили успокоения, а создавали все б?льшую и б?льшую пропасть между родителями, наполняли горечью их души.

Морщась от боли, отец стремительно шел из кабинета через гостиную в залу. Ему мучительно хотелось прекратить разговор, поскорее уйти.

- Полно, полно, Соня, - говорил он. - Если ты не понимаешь, что жизнь со стражниками, которые хватают мужиков, арестовывают, сажают в тюрьмы, мне непереносима, - говорить бесполезно...

- Что ж ты хочешь, чтобы нас всех здесь перестреляли? - говорила мам?, быстрыми, нервными шагами поспевая за отцом. - Вчера стреляли в садовника, завтра будут стрелять в нас, все растащат...

- Ах ты Боже мой! Ну как же ты хочешь, чтобы я был спокоен. Ведь это ад, ад какой-то! Ведь нельзя хуже создать обстановку, чем ты мне создала... не могу я больше жить так в этой ужасающей злобе, которая каждый день растет вокруг нас... и подумать только, что у нас на усадьбе семь вооруженных людей.

- Ты отстранился от всего, тебе все равно, а что мне делать? Ведь нельзя же позволять бессовестно грабить...

Такие разговоры происходили почти ежедневно. Крестьяне, обиженные стражниками, искали заступничества у отца, отец обращался к матери.

Мне кажется, она не представляла себе всего ужаса его переживаний.

"Неприятный разговор с Львом Николаевичем из-за стражников, - пишет она в своей записной книжке, - мое положение безвыходное, я замурована нравственно и меня же бьют". И еще запись: "С утра неприятное отношение Льва Николаевича к стражникам".

"Приходит в голову сомнение, хорошо ли я делаю, что молчу, - прорывается у отца в записной книжке, - и даже не лучше ли было бы мне уйти, скрыться, как Буланже. Не делаю этого преимущественно потому, что это для себя, для того, чтобы избавиться от отравленной со всех сторон жизни. А я верю, что это перенесение этой жизни и нужно мне" (2 июля).

"Все так же мучительно, борюсь, но плохо борюсь! Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду - стыд и страдание" (3 июля).

И опять от 6 июля: "Помоги мне, Господи. Опять хочется уйти. И я не решаюсь, но и не отказываюсь. Главное, для себя ли я сделаю, если уйду. То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю. Надо думать с Богом. Так и буду".

Из семи стражников остались на усадьбе двое. В комнате, рядом с передней, поселился неуклюжий, широкий человек с револьвером на боку. Другой жил в людской. Они внесли запах дегтя, махорки и вообще чего-то нечистого, грубого...

В Гнумонте обнаружилась крупная кража леса - 129 дубов. Улики против крестьян были недостаточные. Все просили мать прекратить это дело. Крестьяне приходили к отцу за заступничеством. Он говорил с матерью, но она была неумолима.

"Неприятно, что земский начальник оправдал крестьян за порубку 129 дубов, - пишет мать в записной книжке, - и за неотработку. Подаю в съезд".

Сыновья, Андрей и Лев, поддерживали мать.

- Ну что ж тут делать, - говорил Лев, - или надо ничего не делать, от всего отстраниться, как сделал пап?, или надо хозяйничать как следует. Нельзя же допускать, чтобы мужики все растаскивали.