Красный сфинкс - Александр Дюма

— И кажется, до сих пор не насытился, — сказал кардинал.

— Нет, потому что, видите ли, монсеньер, нет человека счастливее, чем этот плут. Я взяла на себя все дела, все заботы; ему осталась только служба у вашего высокопреосвященства — работа для ленивых. Когда он возвращается домой (к несчастью, это бывает редко), я его всячески ублажаю, моего милого муженька Кавуа. Я стараюсь выглядеть как можно красивее, чтобы ему нравиться. Он не слышит ни разговоров о чем-то неприятном, ни криков, ни жалоб — короче, все обстоит так, словно таинство брака еще продолжается.

— Из всего этого я заключаю, что вы любите метра Кавуа больше всех на свете.

— О да, монсеньер!

— Больше, чем короля?

— Я желаю королю всяческих благ, но, если бы он умер, я бы не умерла; а вот если б умер мой бедный Кавуа, я желала бы лишь одного — чтобы он взял меня с собой.

— Больше, чем королеву?

— Я почитаю ее величество, однако нахожу, что для королевы Франции она рожает слишком мало детей. Если с ней случится какое-то несчастье, она оставит нас в сложном положении. За это я на нее сердита.

— И больше, чем меня?

— Да уж, конечно, больше, чем вас, монсеньер: от вас мне одни огорчения. То вы больны, то держите его вдали от меня, то увозите его на войну, да еще на целый год, как было под Ла-Рошелью, а от него мне одно удовольствие.

— Но, в конце концов, — сказал Ришелье, — если бы умер король, если бы умерла королева, если бы умер я, если бы все умерли, что бы вы стали делать совсем одни?

Госпожа Кавуа посмотрела на мужа и рассмеялась.

— Ну что ж, — сказала она, — мы делали бы…

— Да, что бы вы делали?

— Мы делали бы то же, что Адам и Ева, монсеньер, когда они были одни.

Кардинал рассмеялся вместе с ними.

— Но у вас же, — сказал он, — восемь детей в доме?

— Простите, монсеньер, их осталось только шесть. Господу угодно было взять двоих у нас.

— О, я уверен, он возместит вам эту потерю.

— Надеюсь; так ведь, Кавуа?

— Итак, надо обеспечить существование этих бедных малюток.

— Благодарение Богу, монсеньер, они не знают лишений.

— Да, но, если бы я умер, они бы их узнали.

— Храни нас Небо от подобного несчастья! — в один голос воскликнули супруги.

— Надеюсь, что оно вас охранит, да и меня тоже; но пока что предвидеть надо все. Госпожа Кавуа, я предоставляю вам в половинной доле с господином Мишелем, именуемым Пьером де Бельгардом, именуемым маркизом де Монбрёном, именуемым сеньором де Сукарьером, привилегию на парижские портшезы.

— О монсеньер!

— А теперь, Кавуа, — продолжал Ришелье, — можешь увести свою жену, и пусть она будет тобой довольна, иначе я посажу тебя на неделю под арест в вашей супружеской спальне.

— О монсеньер! — воскликнули супруги, бросившись в ноги кардиналу и целуя ему руки.

Кардинал простер над ними ладони.

— Что за чертовщину вы там бормочете, монсеньер? — спросила г-жа Кавуа, не знавшая латыни.

— Самую прекрасную заповедь из Евангелия, которую, к несчастью, кардиналам запрещено осуществлять; идите.

Затем, слегка подталкиваемые им, они вышли из этого кабинета, где за два часа произошло столько событий.

Когда кардинал остался один, лицо его вновь обрело обычную суровость.

— Ну что ж, — сказал он, — подведем краткие итоги сегодняшнего дня.

И, достав из кармана записную книжку, написал карандашом:

«Граф де Море неделю назад вернулся из Савойи. Любовник г-жи де ла Монтань. Свидание с г-жой Фаржи в гостинице „Крашеная борода“. Он переодет баском, она — каталонкой; по всей вероятности, у него письма к обеим королевам от Карла Эммануила. Убийство Этьенна Латиля за отказ убить графа де Море. Пизани, отвергнутый г-жой де Можирон, ранен Сукарьером; спасся благодаря горбу.

Сукарьер получил привилегию на портшезы и стал главой моей светской полиции в дополнение к дю Трамбле, главе полиции религиозной.

Королева отсутствовала на балете, сославшись на мигрень».

— Ну, что еще? — спрашивал кардинал свою память.

— Ах, да! — вдруг вспомнил он. — Это письмо, похищенное из бумажника королевского медика и проданное его камердинером отцу Жозефу. Посмотрим-ка, что в нем говорится: ведь Россиньоль разгадал шифр.

И он позвал:

— Россиньоль! Россиньоль!

Маленький человек в очках возник на пороге.

— Письмо и шифр! — сказал кардинал.

— Вот они, монсеньер.

Кардинал взял бумаги.

— Хорошо, — сказал он, — до завтра; если я буду доволен вашим переводом, вы получите вознаграждение в сорок пистолей вместо двадцати.

— Надеюсь, что ваше высокопреосвященство будет доволен.

Россиньоль вышел. Кардинал развернул и прочел письмо.

Вот что буквально в нем говорилось:

«Если Юпитер будет изгнан с Олимпа, он сможет укрыться на Крите. Минос предложит ему гостеприимство с большим удовольствием. Но здоровье Кефала весьма ненадежно: почему бы в случае его смерти не выдать Прокриду за Юпитера? Ходят слухи, что Оракул хочет избавиться от Прокриды, чтобы выдать Венеру за Кефала. Пока пусть Юпитер продолжает ухаживать за Гебой, притворяясь, что из-за этой страсти находится в крайнем разладе с Юноной. Важно, чтобы Оракул, хоть он большой хитрец или, вернее, считает себя таковым, ошибался, думая, что Юпитер влюблен в Гебу.

Минос».

— Теперь, — сказал кардинал, окончив чтение, — взглянем на шифр.

Как мы упоминали, шифр был приложен к письму, и читатели могут с ним познакомиться:

Кефал король Прокрида королева Юпитер Месье Юнона Мария Медичи Олимп Лувр Оракул кардинал Венера г-жа де Комбале Геба Мария Гонзага Минос Карл IV, герцог Лотарингский Крит Лотарингия

После замены вымышленных имен настоящими получалась следующая депеша, значения которой, как мы сейчас увидим, Россиньоль ничуть не преувеличил: