Прокаженные - Георгий Шилин

Она подняла счастливого человечка на руки, понесла в барак, удивляясь: "Какая она легкая!"

2. Желанный гость

Около ворот, в холодке, лежал Султан и скучно смотрел в даль, в степь.

Солнце светило ярко, стоял зной.

Не найдя ничего интересного в степи, Султан лениво повернул морду к дороге, насторожился. Смотрел долго, с любопытством, затем поднялся, сел, не спуская глаз с дороги.

По дороге двигалась телега, на ней что-то черное, громоздкое. Рядом с телегой шагал небольшого роста человек в запыленных сапогах, в белой косоворотке, с фуражкой в руке. Время от времени он обмахивался ею.

Султан поднялся, выгнул спину, зарычал — для формы, по обязанности. Но тотчас же завилял хвостом, побежал навстречу человеку в белой косоворотке.

Человек погладил собаку по шее.

- Здравствуй, Султаша, давно, брат, не виделись… Телега остановилась у закрытых ворот. Человек деловито вошел в калитку, снял засов, раскрыл ворота.

- Давай сюда.

Возница тронул лошадей, и телега въехала во двор. Человек огляделся:

- Где же твои хозяева, Султан? Мертвый час? А, вот и директор, — обрадовался он, увидя приближающегося Туркеева.

Сергей Павлович несколько минут не мог понять, что это за груз прибыл из города. Сегодня будто не ожидалось ничего. Начал всматриваться, всплеснул руками:

- Батенька мой! Шеф! Так и есть… Какими ветрами! Ну, здравствуйте, голубчик!

Это был инструктор комсомола, Семен Андреевич Орешников.

- Не ожидали, доктор? — смеялся он. — А мы его со всякими предосторожностями перли из города. Где прикажете сгружать?

- Это что такое? — уставился Сергей Павлович на фургон.

- Рояль.

- Рояль? — у Туркеева подпрыгнули очки.

- Так точно. Подарок.

- Нет, вы положительно невыносимы, Семен Андреевич, — с восторгом развел руками Туркеев. — Я боюсь оказаться у вас в неоплатном долгу: то киноаппарат нам раздобыли, то теперь вот рояль привезли.

- Пустяки, — отмахнулся Семен Андреевич. — Куда прикажете поставить?

И крикнул вознице:

- Трогай вон туда, к клубу. А рояль что надо! — продолжал он, повернувшись к Туркееву. — Таких роялей во всем городе три. Один в клубе строителей, другой в театре и один в клубе железнодорожников. Четвертый будет у вас. Фирмы Шредер. У вас кто-нибудь играет?

- Не знаю, батенька, надо спросить. Кажется, никто.

- Пустяки, научим, — весело сказал Семен Андреевич.

- Нет, вы положительно меня смущаете, дорогой мой шеф. Как вас только благодарить?

- Благодарить не надо, не за что, — покраснел Семен Андреевич, от чего пух на верхней его губе обозначился еще отчетливее.

- Послушайте, милый вы человек, — окончательно растрогался Туркеев, — ведь это же прямо замечательно!..

- Ну, ничего тут замечательного, ничего особенного, рояль как рояль.

Только пришлось вот переть четыре часа. Прикажите, чтобы его сейчас же вытерли.

С необыкновенными предосторожностями рояль был сгружен с телеги и благополучно перенесен в клуб.

- Как же это вы ухитрились, батенька? — понемногу успокаиваясь, спросил Сергей Павлович Орешникова, когда начался осмотр рояля.

- Очень просто, — неохотно отозвался Семен Андреевич. — Ерунда. Тут одного буржуя и кулака с конфискацией всего имущества выслали в Мурман.

И, загоревшись ненавистью к кулаку, уже энергично и возмущенно продолжал:

- Этот рояль стоял в его доме десять лет, и за десять лет на нем не играл никто. Детей у него нет, а жена, толстая мещанка, на рынке барахлом спекулировала и тоже играть не умела. А сам он спекулировал кожей. Не умели они играть, — решительно заявил он, продолжая негодовать — Сам говорил, что десять лет рояль даже не открывался, а купил он его в начале революции за четыре с половиной фунта сала у какого-то чиновника, который теперь умер.

Вот, посмотрите, — торопливо открыл он крышку, — вот, убедитесь, — паутина.

Действительно, в середине инструмента, на клавишах, на струнах, в углах лежал толстый слой паутины и пыли.

По случаю прибытия инструмента вечером состоялся чай. Присутствовал весь старший персонал лепрозория. На здоровом дворе в последнее время стало оживленней. Кроме Лещенко и Сабурова, служебный персонал пополнился двумя новыми медицинскими сестрами — старушкой Серафимой Терентьевной и Елизаветой Петровной, женщиной средних лет, приехавшей откуда-то из Туркменистана.

Во время чая Семен Андреевич неожиданно внес предложение — организовать теперь же, после чая, собственными силами концерт. Предложение несколько озадачило всех, а Маринов, сидевший рядом с Орешниковым, засмеялся и обнял его.

- Да тут, Семушка, ведь не консерватория. Ты немножечко ошибся, — добродушно сказал он.

Орешников слегка обиделся, покраснел.

- Я знаю, что тут не консерватория, — стараясь сохранить достоинство, сказал он. — Но у больных должны же быть музыкальные инструменты?

- Инструменты есть, — уже серьезно проговорил Маринов, — кое-что найти можно, но это не оркестр и для "своих сил" не годится. Однако ты, разумеется, прав. Надо что-нибудь сообразить. Так оставлять дальше нельзя.

До сего времени никому и в голову не приходило организовывать концерты собственными силами. Никто из обитателей здорового двора никогда не интересовался вопросом — есть ли среди больных люди с музыкальными способностями. Знали, что некоторые тренькают на балалайках и гитарах, кто-то поет, но никто никогда не задумывался над возможностью соединения этих балалаек и гитар в единый оркестр. Все это как-то выпало само собой из поля зрения здоровых людей. Правда, существовало помещение, называемое клубом, были даже подмостки, на которых валялись запыленные, изодранные декорации, в инвентаре числился радиоприемник, испорченный еще прошлой зимой и с того времени лежавший в углу клуба. Единственно, что жило, действовало и прочно вошло в быт лепрозория, — это библиотека, руководимая Верой Максимовной, да еще киноаппарат, привезенный Семеном Андреевичем и работавший не чаще двух раз в месяц, в зависимости от того, как привозили ленты из города.

Правда, здоровый двор делал неоднократные попытки привлечь культурника со стороны. С этой целью Туркеев напечатал даже несколько объявлений в городской газете, назначив повышенный оклад. Но желающих не нашлось. А потом как-то сама собой забылась нужда в культурной работе, и больные перестали о ней напоминать.

И вот Семен Андреевич поднял наболевший вопрос.

- Пора, пора это сделать, надо это сделать, давно надо… Ведь они тоже люди, — неожиданно заметила Серафима Терентьевна.

- Ах, как будто этого никто не знает, что они люди, — поправив на шее высокий, туго застегнутый воротничок, как бы с неудовольствием вмешалась Елизавета Петровна, — но как это сделать? Вот что имеет в виду товарищ Орешников.

Она снисходительно посмотрела на Семена Андреевича и продолжала:

- Ведь вы прекрасно знаете, что на здоровом дворе нет никаких музыкальных инструментов. Да и для рояля едва ли найдутся пианисты.

- А на больном? — слегка нахмурился Семен Андреевич.

- Вот именно из больных-то и можно составить оркестр, — опять забеспокоилась Серафима Терентьевна.

- Да, среди больных, пожалуй, можно найти музыкантов, — подтвердил Маринов и подумал: "Мы тут годами живем и не видим, а Орешников сразу почуял. Молодец". И тут же Маринов предложил отправиться на больной двор выявить музыкальные силы.

Орешников очень удивился, когда его заставили надеть халат, но Маринов строго заметил:

- Ты слушайся и наших правил не нарушай Семен Андреевич подолгу задерживался в каждом домике, беседовал с больными, а прощаясь, каждому желал поскорее выздороветь. Маринов посматривал на него с отеческим любопытством, улыбался в свои каштановые усы. Очевидно, ему приятно было видеть, как в Семене Андреевиче кипела молодая энергия.

Семен Андреевич весьма понравился больным. Он как-то сразу вызвал у них симпатии — очевидно, своим полным равнодушием к таким вопросам, как опасность, предосторожность и прочие, как говорил он, «пустяки». Его приглашали садиться — он садился, у него просили закурить, и он охотно давал папиросы. Всем пожимал руку крепким, сильным пожатием.

В одном из бараков гостям предложен был чай с вареньем. Доктор Туркеев нашел возможным принять угощение прокаженных. Все сели за стол, выпили по стакану чая, налитого рукой больной хозяйки. Семену Андреевичу, видимо, понравилось варенье, и он попросил прибавить еще. Он с явным удовольствием выпил три стакана чая и, поблагодарив, пригласил всю семью пожаловать к нему в город, тоже на чай, "как только представится возможность", причем приглашение это он сделал в такой форме, будто вопрос о выздоровлении всей семьи — дело бесспорное. Он играл с детьми больных, брал их на руки, к нескрываемой радости родителей, показывал им всякие смешные гримасы, обещал и следующий раз привезти гостинец, а придя в последний домик, стоящий на окраине поселка, занимаемый семьей Хабаровых, вдруг объявил, что он устал и хочет есть. Хозяйка предложила котлеты — "ежели не побрезгуете" — и пирог с картошкой. Семен Андреевич с радостью принял предложение, чем вызвал восторг у всей семьи, смотревшей на него с молчаливым восхищением.