Камчатка - Марсело Фигерас

– Нет. Это я уехал. И Гном тоже. Мы теперь в католическую школу ходим. Священник – папин друг. С тех пор, как мы туда ходим, Гном хочет стать святым. Маму вышибли из лаборатории. Папа остался без конторы. Пришли какие-то люди и все переломали. Первое время он работал в барах, но теперь везде полно полицейских, и он работает дома. Только не у нас дома, в другом месте. Теперь мы живем на даче. Там полно жаб-самоубийц.

Дедушка онемел. Сначала мне даже показалось, что он пропустил весь мой рассказ мимо ушей. Я задумался, как бы подал эту информацию ведущий «Репортера Эссо» – много лет существовала такая телепередача, обзор новостей за день, которая начиналась в полночь. Голос у ведущего был замогильный, физиономия – под стать; если я не ошибаюсь, звали его Репетто, Армандо Репетто. Свои черные волосы он напомаживал в стиле Белы Лугоши.[56] Я явственно услышал баритон Репетто: «Положение семьи Висенте усугубляется. К трудностям жизни в подполье добавляются экономические сложности. Увольнение Флавии и нестабильные заработки Давида ставят под вопрос платежеспособность этой семьи. Отвечая на вопросы журналистов, отец Давида заявил, что ничуть не удивлен развитием событий, и выразил намерение принять меры…»

– Дедушка! Дедушка, ты меня слышишь?

– Да, милый.

– Не ссорьтесь. Теперь не время.

66. Личинки

Одно время в курятник повадился опоссум. Дедушка прямо на стену лез от ярости. Смутно помню кровь, разбросанные перья, скорлупу от разбитых яиц. Дедушка заделывал все щели, ставил капканы, но опоссум все равно как-то протискивался внутрь. Чуть всех кур у нас не перевел. Наконец дедушка сказал: «Хватит!» – и мы отправились на охоту.

Я с энтузиазмом присоединился к отряду. Ну просто настоящий вестерн: опоссум – бандит, угоняющий чужих коней и скот, дедушка – шериф, а я – его правая рука; я не отходил от дедушки, пока тот заряжал ружье, клал в карманы красные гильзы, начиненные дробью, а потом по дедушкиной просьбе сбегал за Сальватьеррой. Его мальчишки тоже пошли с нами. А вот Лила наотрез отказалась. У женщин особое чутье.

Мы долго бродили там и сям. Столько петляли, что я уж решил: опоссум водит нас за нос. Но потом Сальватьерра обнаружил след. Остановился в метре от какого-то дерева, мельком покосился на дупло в его стволе и сказал, что зверь внутри. Я поначалу не поверил. Сальватьерра вставил дуло ружья в дупло и выстрелил.

Ружейные выстрелы гремят, как пушечные. А как гремят пушечные, даже вообразить не могу.

Сальватьерра запустил руку в дупло и вытащил хищника.

Опоссум – мерзкая тварь. Со стороны он похож на пушистую подушечку, а на деле – одни сплошные зубы да когти. Сальватьерра швырнул его на землю и всадил ружейный ствол ему в живот. Мне показалось, что это уже лишнее – сразу было видно, что зверь убит, – но тут Сальватьерра вслух подтвердил свою догадку.

– С приплодом, – сказал он.

В сумке на животе у опоссума, оказавшегося самкой, было несколько зверьков – белых, безволосых, чуть крупнее, чем личинки насекомых. Они копошились, словно потягиваясь после сна.

– Что с ними теперь будет? – спросил я.

Сальватьерра покосился на дедушку. Тот молча отвернулся, принялся деловито извлекать гильзы из стволов и прятать в карман.

Маноло, старший сын Сальватьерры, – он тоже, как и я, встал на колени рядом с опоссумом, – сказал:

– Подохнут.

Я отпихнул его так, что он с размаху сел на землю.

– Не каркай! Если я их буду кормить и согревать, не подохнут!

– Они же маленькие, – возразил Маноло. – Сосунки еще, не видишь? Глянь, какие рты. Таких маленьких сосок не бывает!

– Иди домой, – велел Сальватьерра непререкаемым тоном. Маноло обиженно скривился: глупость сказал я, а прогоняют его?

Он неохотно повиновался и ушел, а за ним, как на веревочке, поплелся и младший брат. Сальватьерра то-де попросил разрешения удалиться. Я остался с дедушкой один. Во мне боролись два чувства – брезгливость и беспомощность. Как мне хотелось отнести крохотных зверьков домой, но я не знал, как их взять. Даже притронуться боялся – еще раздавлю! В чем их нести? Как за ними ухаживать? А дедушка наблюдал за мной. Такого лица я у него еще никогда не видел. Искаженное, как у роженицы. Так смотрят старшие на своих детей и внуков, когда те страдают, а помочь им ничем нельзя.

Я даже ужинать отказался. Так и сидел у камина перед картонной коробкой, где на лоскутках, как на матрасе, лежали мои сонные личинки. Уложив Гнома, мама пришла ко мне и устроилась рядом на полу. Немного погодя сказала: «Залезай ко мне на колени», и я согласился. Коробку пристроил ей на подол. Малышам хотелось спать, и мне тоже.

На следующее утро я проснулся в своей постели. На миг мне показалось, что все было лишь кошмаром. Но мама, стоявшая у кровати в ожидании, взяла меня на руки – тогда, в шесть или семь лет, я был еще портативный, – и отнесла к озеру.

Там-то она и похоронила зверьков – на берегу, в илистой глине, где рос тростник. И сказала, что их крохотные тела помогут тростинкам вырасти крепкими и гибкими. Мама пояснила мне, что живые существа никогда не исчезают полностью: все, что умирает рядом с тобой, так и остается рядом, в воздухе, которым ты дышишь, в овощах, которые ешь, в земле, по которой ступаешь. Тогда я не знал, что и думать, – из ее рассказа я мало что понял, а то, что вроде бы понял, трудно было принять на веру. Но у меня полегчало на душе от того, что мои личинки близко, в месте, которое я могу навещать, когда захочу.

Этот уголок всегда был для меня особенным. Мне до сих пор нравится сидеть там, когда удается выскользнуть из загребущих лап большого мира. Прикрыв глаза, я вслушиваюсь в свист ветра в тростниковых зарослях, и мне чудится мамин голос, произносящий мудрые слова.

67. У бабушки есть машина времени

Днем стало жарко – солнце словно бы ошиблось сезоном. А мы все были экипированы неправильно: мама не взяла для меня никакой легкой одежды, пришлось ходить в клетчатой фланелевой рубашке. Но бабушка сказала, что у нее найдутся старые папины вещи: какая-нибудь рубашка с коротким рукавом, бермуды – все лучше, чем мой наряд лесоруба.

– Пойдем со мной в папину комнату, – сказала бабушка. Дверь в нее она всегда запирала, чтобы уберечь от разрушительных набегов Гнома. Папина комната была миниатюрной вселенной: «черная дыра» нанесла бы ей невосполнимый урон.

Против ожиданий, воздух в папиной комнате был свежий. Сразу ясно: бабушка ее постоянно проветривает. У окна так и стоял папин телескоп. Кровать заправлена: чистые простыни, все как полагается. На стене над изголовьем – флажки и вымпелы местных спортивных клубов и тогдашних благотворительных организаций: «Ротари-клуба», «Клуба львов»… В углу – книжный шкаф, где хранилась добрая половина серии «Робин Гуд»: благодаря издательским чудесам той эпохи мы с папой читали в детстве абсолютно одни и те же книжки. Например, «Дэвида Копперфильда» в переводе некой Марии-Нелиды Бургет де Руис. Папин экземпляр вышел в 1945 году, а куплен был в пятидесятом, судя по подписи и дате, накорябанным детским почерком на титульном листе.

На письменном столе я обнаружил полностью укомплектованный батальон оловянных солдатиков, идущих в атаку на незримого врага. На полке на высоте глаз – коллекция машинок, поражавших своей миниатюрностью и искусно выполненными деталями, куда там моим «мэтчбоксам»! А еще – несколько авиамоделей и красный парусник с мачтой чуть ли не до потолка.

– Все как было, – заметил я, пока бабушка рылась в шкафу.

– Да, ничего не изменилось.

– Ты могла бы все убрать на чердак и приспособить комнату для себя, – сказал я, вдохновляясь примером бабушки Матильды, которая упаковала все мамины вещи в коробки, а в ее прежней комнате устроила выставку сувениров из своих поездок – шляп, шалей, кукол. (Самой эффектной была танцовщица фламенко в платье с метровым шлейфом.)

– А зачем мне еще одна комната? – возразила бабушка со своей обычной прагматичностью. – Ну-ка, примерь.

Она дала мне футболку и бермуды, пахнущие нафталином, но чистые и почти новые. Странно было подумать, что когда-то эта одежда была впору моему папе.

– Ты по нему очень скучаешь? – спросил я, расстегивая рубашку.

– По твоему папе? Конечно скучаю. Но не забиваюсь в угол и не плачу, если ты об этом спрашиваешь. Прошлого не воротишь. По мне пусть все идет как идет, и о большем я не прошу. Вот только жаль, что я вас так редко вижу. Ну как, подходит? Примерь штаны.

– Здесь можно игровую комнату устроить, – заметил я. В общем-то я ничего не имел против перспективы, чтобы бабушка сложила папины вещи в коробки… и отдала мне.

– Я в ней и так играю. Для меня она – как машина времени, – сказала бабушка, распахивая дверцу шкафа, чтобы я мог посмотреться в зеркало. – Иной раз зайду прибраться, попадется под руку что-нибудь… любой пустяк: фотокарточка, школьная тетрадка, рубашка… гляжу на нее, как зачарованная, и все снова встает перед глазами. Чуть ли не слышу голос твоего папы – не нынешний, а тогдашний, конечно, – как он кричит в коридоре, требует принести молока или чистые носки…