Конфетка для мажора - Аля Драгам

Позволь еще, хоть раз…поцеловать?Кивнёшь мне — «да»!.. в глазах любовь сияет,

И губ своих не в силах отвести,

Мне говоришь, что лучше не бывает!

Вот-вот сады в душе начнут цвести…

(Александр Маи)

Пожарище в груди не потушить ничем. Алкоголь давно выветрился, но меня по-прежнему ведёт от отчаяния, которое снова и снова затапливает, стоит вспомнить разочарование и слезы в любимых глазах.

Я слишком хорошо изучил свою Сахарову, чтобы не понять её чувств.

«Так надо, — твержу себе. — Это временно».

Но ничего не помогает.

Подспудно знаю, что ни хрена не временно. Юлька не простит, даже если я дорвусь до неё и смогу объяснить. Она не проглотит тот гадский спор, о котором, оказывается, знала. Знала и терпела? Поэтому закрывалась и не подпускала к себе?

Зачем?

Вою, как побитый пёс, устроившись на полу в прихожке, где несколько часов назад из моего рта вылетали те самые жестокие слова.

Кто бы ни затеял свои игры, он сумел ударить по самому больному. Выдрать сердце и раскромсать его на куски, сделав это моими руками.

С ужасом рассматриваю кисти рук с запекшейся кровью и бьюсь затылком о стену.

Сам.

Я сам разрушил всё.

Я и отец, который догадался, но молчал, чтобы не спугнуть преступника.

* * *

За день до расставания

— Знакомое лицо?

Вольт повторно нажимает запись, и я останавливаю на фрагменте, где девушка стоит боком. Сейчас у неё светлые волосы, но если представить, что она в парике или мысленно перекрасить, то получится рыжая стерва, пытавшаяся накачать меня дрянью в тот вечер.

— Она? Как вычислили?

— А это очень интересно. Твоя девчонка к ней привела, — постукивая карандашом, медленно отвечает Сычёв-старший.

В его кабинете собралась странная компания, однако каждый имеет отношение к поискам.

Бывший одноклассник, которого я подозревал, сам вышел на нас. Откуда узнал? Я сам выдал во время очередного мордобоя.

Застываю, переваривая услышанное.

— Юля?

— У тебя их несколько? — невесело усмехается отец, и продолжает: — Юля. Да расслабься, она не в теме. На всякий пожарный приставили к ней человечка. Мало ли…

— К Юльке? — тупо повторяю, плохо соображая от странного чувства внутри. — Она же просила…Бляха! Юлька взяла с меня слово, что я сам не полезу и не нарушу её границ… Па?

— Для её безопасности, сын. Если ты не расскажешь, она не узнает.

Набираю Юлькин номер, но она не отвечает. Не узнает или… Или уже знает?

— Так кто это? — смартфоном тыкаю в экран ноута, где на паузе так и светится смутно знакомое лицо.

Батя переглядывается с другом и выдает нарытую инфу.

Перевариваю рассказ отца, прокручивая в голове снова и снова. Это…сюр…бред…идиотизм…

Но это реальность.

И мне предстоит сыграть свою роль в реальности, оттолкнув ту, которую я люблю больше своей жизни. Оттолкнуть, чтобы защитить, ибо сейчас она в опасности, о которой не подозревает.

СБ круглосуточно копают, чтобы вычислить местонахождение Самойловых, но сволочь имеет сильные ресурсы, чтобы хорошо скрыться. И мотив.

Месть, знаете ли, сильный мотив, чтобы идти по головам и не остановиться.

Через несколько часов после встречи я стряхиваю снег рукавом с лобовухи и ныряю в салон. Юлькин телефон молчит. В общаге она не появлялась, но с работы вышла давно.

Да, я знаю, где и кем работает моя девушка, и это отравляет душу злостью. Танцовщица…

Моя Юлька, моя нежная невинная конфетка крутит задницей перед чужими мужиками. Теперь я хорошо понимаю её нежелание рассказывать мне и выставленное условие не лезть.

«У твоей девушки нет страховки.Бывшейдевушки, Амурский. Либо ты, либо бывшей она станет без твоего участия».

Именно такой текст значился в письме, которое я получил, когда просматривал файлы Вольта.

А ниже два вложения, где Sweety, как объявил незнакомый мужик, исполняет ведущую партию в танце. Ни костюм, ни маска не скрыли от меня любимую девочку. Кажется, я узнаю её из миллиона, даже если на ней будет балахон и хиджаб, скрывающий лицо.

* * *

Новогодние праздники проходят в прострации. Выполняю механические действия типа встать, пойти, присесть. Заливаюсь паршивым кофе, чувствуя мерзкую кислоту на языке.

— Оно того стоило? — это первое, о чём спросил, когда нам устроили очную ставку с дочерью Самойловой. — Стоило?

Девчонка закрывает лицо ладонями и отрицательно качает головой. Её брат напротив довольно скалится, развалившись на стуле.

— Видеть твою осунувшуюся рожу, оказывается, приятнее, чем прохладное тело.

Урод лениво протягивается, продолжая философствовать. Его слова практически ничего не решают и он об этом прекрасно знает. Как и то, что самый максимум, который им светит, это штраф. Наши возможности примерно равны, а его действия… они не могут быть расценены как прямая угроза жизни. Он знал, что делать и как действовать чужими руками.

— Сестру не жаль? — бросает отец.

— Неа. Если бы дурёха не поплыла от тебя…

Резко отодвигаю стул и выхожу из прокуренного помещения.

Если бы…

Если бы моя мать не поссорилась с отцом…

Если бы не столкнулась с той машиной…

Если бы пассажиры обеих тачек выжили…

Если бы…

Мама была жива и пыталась оказать первую помощь, но сама слабела с каждой минутой.

Если бы…

Останься она на месте и дождись помощь…

Но она тащила Самойлову, истекая кровью…

Знает ли об этом их сын, возомнивший себя судьёй⁈

Глава 49

Юля

Медленно сползаю с постели и бреду в кухню, чтобы выпить стакан воды. Горло сушит от надсадного кашля, а температура, кажется, и не думает снижаться.

Каникулы прошли, а я по-прежнему в родном городе и родной квартире.

Одна.

Лариса, которой я позвонила сразу после визита врача, вызвалась приехать, но я наотрез отказалась. У неё своих проблем хватает, тем более сейчас, когда ей стоит избегать переживаний и инфекций.

Тётка позвонила всего раз с подачи племянницы. Маминой сестре не интересно, что со мной и как я себя чувствую. Ей интересен лишь вопрос, когда я продам квартиру и отдам её часть. Какую? Не знаю. Она считает, что я должна ей за то, что жила у них, что она присматривала за могилами, что не бросила меня. «Интернат не равно детский дом, — заявила женщина, которую я столько лет считала родной. — А по счетам принято платить, Юля».

На этом она бросила трубку, прислав позже сообщение, что они уже нашли нотариуса и риелтора, готовых взяться за оформление бумаг.

Окидываю воспаленным взглядом родные стены и понимаю, что не готова с ними расстаться. Я не должна ничего и никому, но и не знаю, хватит ли сил бороться, если она насядет на меня.

Внутренний стержень, которым я гордилась, сломался. Рассыпался в прах и, боюсь, не подлежит восстановлению.

В те моменты, когда я выплывала из состояния желе, разум вопил, что Ромка не мог претворяться. Но день за днём уверенность в этом испарялась, пока не превратилась в пар, который упорхнул.

Мог. И смог.

Иначе бы нашёл способ и желание объясниться, как нашёл нас с Ларой в её городе.

Проглатываю антибиотик и, подавив тошноту, по стеночке добираюсь до спальни. Надо бы поесть, но дома, кроме чёрствой булки, нет ничего. Пачка чая и та подходит к концу. Новый год среди сугробов при минусовой температуре дал о себе знать. А если прибавить моё эмоциональное опустошение и истощение, болезнь была предсказуема. Сколько себя помню, сильный стресс всегда выливается в длительную болезнь.

Доставка продуктов, которая спасает жителей мегаполиса, не предусмотрена в маленьких городках, а обратиться за помощью мне не к кому.

Логично, если бы у меня остались подруги, но… их нет. Я была погружена в танцы, отдавала им всё своё свободное время, пожертвовав обычными девичьими буднями. В группе же дружбы не существовало: в мире спорта процветает соперничество и зависть, редко где встретишь настоящую родственную душу.

Заворачиваюсь в одеяло, чтобы согреться, и закрываю глаза. Во сне легче переносить температуру и слабость, а ещё сон если не лечит душу, то хотя бы восстанавливает тело. Но это при условии, что нет сновидений. Меня же они одолевают, подкидывая, как назло, самые сладкие и самые нежные эпизоды.

— Я так соскучился, — шепчет Ромка, сгребая в медвежьи объятия.

От него пахнет потом, сам он мокрый и взъерошенный после тренировки, но я ни за что на свете не хочу, чтобы он размыкал руки. Если возможно, хочу простоять сутки, уткнувшись в его надежную грудь.

— Моя сладенькая, — щекочет ухо его шёпот, а наглые лапы уже задирают