Зак и Мия - А.Дж. Беттс

– Они ничего не знали. Я даже перед отъездом ничего не сказала.

– Почему?

– Мне было стыдно.

– Ты стыдилась беременности?

– Нет, своей фантазии. Придумала себе сказочную жизнь со сказочным принцем, да так в нее и не попала.

Тортики с миндальной стружкой, «Кока-кола», длинные тексты песен, мечты о лучшей жизни, надежда уехать далеко-далеко. Вот она, сидит передо мной, бывшая девочка-подросток, которой просто хочется любви, и поэтому она боится быть собой, быть несовершенной, проигравшей, стыдной. Испуганной. Бегущей прочь.

Зачем мы вечно от чего-то убегаем?

– Ты не скучаешь по друзьям отсюда?

– Сколько воды утекло. Эх, лучше бы мы взяли пирожные «ежики».

– Ты не жалеешь, что родила меня?

– Нет, Мия. Мы про это тоже говорили!

А я, выходит, опять не услышала. Неудивительно: с момента, когда она заставила меня носить брекеты в начальной школе, я любые ее слова считала враждебными по умолчанию. Тебе нужны брекеты, чтобы зубы не остались кривыми, как у меня! Полгода споров, и я проиграла. И больше ничего не слышала. Погладь одежду! Сделай уроки! Выпрями спину! Не бросай школу! Не встречайся с этим мальчиком!

А потом вдруг: Режьте ногу, только спасите мою девочку!

Это значило, что она меня любит. И боится потерять.

– Я ничего не помню. Расскажи опять.

Бумажный пакет с двумя «ежиками» трясется над приборной доской. Город остался далеко позади, и тут мама внезапно чертыхается.

– А я вообще заплатила за бензин?

Я вспоминаю заправку: мама прислоняется к машине, мама разговаривает с бензоколонкой.

Я смеюсь.

– Нет.

– Твою мать.

Она прикусывает язык и смотрит на меня чуть виновато, но не разворачивается.

– Остановимся на обратном пути.

Мы обе знаем, что этого не будет. Ни ей, ни мне не захочется побывать там снова. И тут меня осеняет:

– Ролл с курицей! Я уломала Зака съесть один. Вдруг рецидив из-за него?

– Не может быть.

– Но я даже не знаю, что туда кладут, а у Зака огромный список запрещенной еды, и не надо было…

Мама кладет мне руку на плечо.

– Мия, дело не в глупом ролле.

Моя слеза бежит по ее пальцам.

– А если в нем? А если это из-за меня?

– Ты ни при чем.

– Он мой друг, – говорю я. Он мой лучший друг.

– Значит, не отпускай его.

Мия

Овцы поглядывают на нас, не прекращая щипать траву. Небо обесцвечивают сумерки. Мама заглушает мотор.

«Добрая олива! Оливковая ферма и контактный зоопарк». Стрелка указывает на въезд. Потом будет еще одна, указывающая путь к лавке и загонам с альпаками. А дальше висит знак «Входа нет: жилая часть». За этим знаком – дом. Внутри – спальня с оранжевыми шторами.

Но я никуда сейчас не пойду. Я смертельно устала. Конечности как ватные – я не смогу дойти, даже если попробую.

– Мия.

– Иди без меня.

Вот бы сидеть в автобусе и думать обо всем этом в прошедшем времени. Или лететь в самолете где-то высоко, в другую жизнь, где все легко.

Мама включает радио. В динамиках шипение, потом находится станция и звучит голос под акустическую гитару. Что-то такое напевала Бекки, когда красила детскую. От такого подкатывают слезы, даже если не понимаешь слов.

Во мне ни капли смелости. Зачем я приехала к Заку, если меня разбирает на части даже песня?

Мама гладит меня по спине и тоже плачет. В ней тоже слишком мало смелости.

Сумерки съедают остатки света. В сгустившихся тенях я различаю парня. Он заходит в загон, разбрасывает корм, вокруг толпятся козы. На вид он старше Зака, и волосы у него темнее. Эван? Я его видела всего однажды.

Он вдруг отталкивает в сторону назойливую козу и вытирает слезы рукавом. Черт. Ему тоже не хватает смелости.

Нас встречает Бекки. Ее светлые волосы стали длиннее, и за них держится смешной детский кулачок. Бекки целует меня в щеку и говорит, что я хорошо выгляжу.

– Это Стюарт, – говорит она и машет нам пухлой детской ручонкой. Я пожимаю ее. У мальчика глаза как у Зака, но скорее голубые, чем серые.

– Такой хороший, – улыбаюсь я. Бекки поворачивается к малышу:

– Ты у меня получился хороший, слышишь?

Она ведет маму в свободную комнату, где они оставляют чемодан.

– Хотите его подержать?

Мама издает умиленные звуки, как и положено, когда держишь малыша. Расспрашивает, сколько ему месяцев, какой у него был вес при рождении, сколько он спит, и чуть покачивает его, когда Бекки ведет ее в детскую.

Я остаюсь в гостиной, завороженная искорками в камине. Дрова трещат, и языки пламени поглощают все на своем пути. Бьются в огнеупорное стекло. Сердятся, что их заперли.

В детской Бекки разговаривает тихо, но я все слышу.

– В первый раз он хорошо держался… после рецидива даже еще лучше… но в этот раз как будто сдался.

– В каком смысле?

Откуда маме знать, что болезнь окутывает тебя, как саван, и раздавит тебя, если не сопротивляться?

– Он раздавлен.

Если дать волю огню в камине, он выйдет наружу, метнется по полу, начнет пожирать мебель и стены. И меня.

– Ты, должно быть, Мия.

Голос застает меня врасплох. Я встаю, но не могу разглядеть, кто зашел: огонь ослепил меня.

– Ты жестокая женщина, которая причиняет людям боль.

– Ч-что? – я трясу головой и тру глаза, чтобы наконец прозреть.

– Бекки до сих пор вспоминает сеанс эпиляции. Утверждает, что рожать не так больно. Но еще ты тогда здорово накрасила ей глаза.

По контуру он похож на Антона, но я не могу его как следует разглядеть.

– Огонь слишком яркий, да? Я переборщил с дровами.

– Наверное.

– Они укладывают мелкого спать. Хочешь, сделаю тебе газировку в сифоне?

– Нет, спасибо.

– Может, чаю?

– Нет, правда, не надо.

– Вы надолго?

Я снова пытаюсь проморгаться. Бесполезно.

– Точно не знаю. Я думаю, что не особо.

– Хорошо, что ты приехала, – говорит он, но я качаю головой. Не верю. – Бекки очень рада.

И Венди, – он прислоняется к стене. Теперь мне видно, что волосы у него совсем светлые, а физиономия загорелая. У него очень доброе лицо. – Ну надо же, я вижу ту самую Мию.

– «Ту самую»?

– Зак в честь тебя назвал альпаку.

Я удивленно поднимаю брови, но он кивает и улыбается. Ему незачем мне врать.

У меня пламя в груди и искры в глазах.

В другом доме миссис Майер торопливо обнимает меня и проводит нас по коридору. Со стен улыбаются семейные портреты. В гостиной она расхваливает мои волосы и, наконец, представляется маме.

– Я – Венди.

Мы неловко мнемся у стола, накрытого на пять человек. Я начинаю подсчет в уме, но Венди опережает меня:

– Его не будет.

Затем она ведет нас на кухню и говорит, что мальчики скоро вернутся. Столешница завалена досками и ножами.

– Вы же еще не ели? – Она смотрит на часы.

– Нет.

– Я знаю, что поздно, но… я закрутилась: паковала коробки. Эван кормит зверей, а Грег, наверное, на запруде. Они вот-вот вернутся, – она снова смотрит на часы. – Вы любите баранину?

Свистит чайник, и она спешит его снять.

Мама помогает ей заварить чай. Английский завтрак? Эрл Грей? С молоком? Все равно. Миссис Майер роется в буфете в поисках одинаковых блюдечек.

За кухонным окном видно Бекки, которая развешивает сушиться пеленки. И Эвана у сарая, с фонарем и ведром. Еще дальше я замечаю фары, ныряющие вдоль линии забора, двигаясь в нашу сторону. Семья разбита, все по отдельности. Миссис Майер гремит чашками.

– Так, чай-чай-чай… Вы так долго ехали. Устали?

Скоро столовая наполнится едой, дежурными разговорами, и все будут притворяться, что нас не засасывает в черную дыру на месте Зака.

– Мия, держи чашку. Сахар нужен?

Нет, я не буду притворяться. Нехватку Зака можно исправить только Заком.

В коридоре тихо. Он длинный и ведет к четырем комнатам. Все двери закрыты. Я иду по мягкому ковру. Первая. Вторая. Меня как будто тянет к нужной. Третья. Последняя. Здесь мир заканчивается. Есть только я и эта дверь.

Я прикладываю к ней ладонь. Он по ту сторону. Нас разделяет всего лишь дверь. Но я не могу заставить себя ни пошевелиться, ни позвать его.

Тук.

Это все, на что я способна. Я прислоняюсь к этой двери, за которой боль, сковавшая его, как заклинание.

Тук-тук.

Мне кажется, он знает, что я здесь. Я прислоняюсь к двери ухом, и вдруг слышу ответное пум-пум.

Я не знаю, каково это – когда собственное тело предает тебя раз за разом. Тратишь месяцы, чтобы отвоевать свою жизнь, но враг снова наступает, потом снова и снова, и нужно всегда держать оружие наготове, и он высчитывает свои шансы, снова и снова… Я хочу сказать ему: к черту твою математику.

– Зак…

– Тсс.

Его голос ближе, чем я ожидала.

– Зак?