Стамбул. Город воспоминаний - Орхан Памук

Неуживчивый характер и ревнивое отношение богатых к своей собственности приводили к бурным семейным распрям, нередко заканчивавшимся в суде, — в этом я видел определенное сходство между ними и нами, обитателями дома семейства Памук. Иногда тяжущиеся родственники, обитающие в одном огромном особняке, продолжали как ни в чем не бывало по вечерам весело ужинать за одним столом, точь-в-точь, как мой папа, дядя и тети. Но порой обида была так нестерпима, что они, продолжая жить в одном доме, годами не разговаривали друг с другом. Не в силах больше видеть своего ненавистного родича, они делили особняк пополам уродливой гипсовой стенкой, проходящей через самый большой, просторный зал с прекрасным видом на Босфор; тонкая стенка скрывала их друг от друга, но кашель и шарканье ног сквозь нее были слышны замечательно. При этом особняк они делили не так, чтобы жить в нем было удобно им самим, а так, чтобы причинить как можно больше неудобств противной стороне. Были даже случаи обращения в суд с целью под тем или иным предлогом запретить родственникам ходить по дорожке, ведущей к садовой калитке.

Впоследствии, видя, как такие же имущественные конфликты раздирают уже семьи нового поколения, я пришел к выводу, что ненависть к родственникам — специфическая черта стамбульских богачей. Один человек, разбогатевший, как и мой дед, в первые годы республики, приобрел у паши времен Абдул-Хамида участок земли неподалеку от нашей улицы — проспекта Тешвикийе. Двое его сыновей поделили участок между собой, после чего один из них, младший, построил на своей половине дом, находившийся, в соответствии с правилами, утвержденными муниципалитетом, на некотором расстоянии от тротуара. Через несколько лет старший брат построил дом на своей половине, тоже не нарушив правил, но все-таки на три метра ближе к тротуару — чтобы испортить младшему брату вид из окон. Тот ответил адекватно, соорудив стену высотой с пятиэтажный дом, — как было известно всему Нишанташи, исключительно для того, чтобы загородить вид из боковых окон дома старшего брата.

Подобные ссоры — редкое явление в семьях, перебравшихся в Стамбул из провинции. Пытаясь освоиться и прижиться на новом месте, их члены, напротив, по мере сил стараются помогать друг другу. В 1960-е годы, когда вместе с бурным ростом населения Стамбула рванули вверх и цены на городскую землю, потомственные стамбульцы, сумевшие сохранить в своей собственности земельные участки, внезапно обнаружили, что разбогатели. И конечно же, первое, что они сделали для того, чтобы доказать всем, что они не какие-нибудь нувориши, — принялись ожесточенно делить имущество со своими родственниками. В Стамбуле жили два брата, владевшие бесплодными, голыми холмами за Бакыркёем. Когда город начал расти, они вдруг оказались невообразимо, несметно богаты. Возможно, поэтому в начале 1960-х годов младший брат взял и убил старшего, выстрелив в него из револьвера. Газеты, впрочем, намекали, что причиной убийства были любовные отношения между старшим братом и женой младшего. Меня это преступление особенно интересовало, поскольку сын убийцы, рыжий, бледный, зеленоглазый мальчик, учился со мной в одном классе начальной школы. Газеты несколько дней подряд посвящали первые страницы разбору всех подробностей убийства, гадая, что же за ним стояло — имущественные разногласия или ревность, а этот мальчик продолжал ходить в школу, все время в одной и той же баварской курточке и шортах, и весь день тихо плакал, утирая слезы платком. С тех пор прошло сорок лет, но каждый раз, когда я проезжаю через район, выросший на тех холмах (теперь там живет 250 тысяч человек), или слышу его название, совпадающее с фамилией моего одноклассника в баварской курточке, я снова вспоминаю, как горько и не напоказ он плакал и какими красными при этом были его глаза.

В семьях богатых судовладельцев — выходцев с побережья Черного моря — не было принято решать свои разногласия в суде. Они предпочитали более решительный способ — оружие. Начав с флотилий небольших парусных лодок, эти семьи вскоре принялись соперничать между собой из-за государственных подрядов. Причем это соперничество происходило отнюдь не в духе западных представлений о конкуренции — они организовывали вооруженные банды, стараясь запугать друг друга. Иногда, устав от перестрелок и убийств, они поступали точь-в-точь как средневековые монархи: выдавали дочерей замуж за сыновей конкурентов и женили своих сыновей на их дочерях. Перемирия, впрочем, были кратковременными, и вскоре бравые судовладельцы вновь принимались истреблять друг друга, к большому огорчению несчастных девушек, для которых теперь и те, и другие были родственниками. От парусных лодок они со временем перешли к баржам, потом к небольшим грузовым судам, и пошло-поехало. Дошло до того, что один судовладелец породнился с президентом, выдав дочь за его сына, а другие благодаря своим роскошным вечеринкам и приемам с икрой и шампанским стали завсегдатаями маминой любимой колонки «А вы об этом слышали?».

Маму с папой приглашали на эти приемы, свадьбы и балы, иногда им составляли компанию дядя со своей женой и бабушка. Вернувшись, они приносили сделанные там моментальные фотографии и на несколько дней ставили их на буфет. Разглядывая их, я узнавал некоторых знакомых нашей семьи, бывавших у нас в гостях, нескольких знаменитых миллионеров, известных мне по фотографиям в газетах, и прикормленных ими политиков. Потом, слушая, как мама разговаривает по телефону со своей сестрой, чаще нее ходившей на подобные приемы, я пытался представить себе атмосферу свадьбы. Начиная с 1990-х годов у представителей высшего света стало хорошим тоном приглашать на свадьбы телевидение, прессу и фотомоделей и устраивать роскошные фейерверки, оповещающие о событии весь город, но в те времена богатые, собираясь вместе, стремились не столько продемонстрировать всем прочим свое богатство, сколько на какое-то время забыть о своих страхах и тревогах. Когда взрослые брали меня с собой на свадьбы и приемы, мне бывало немного не по себе, но я все же чувствовал радость от того, что нахожусь в окружении богатых людей. Эту радость я видел и в сияющих маминых глазах, когда после долгих сборов мы наконец выходили из дома, но объяснялась она не предвкушением приятного времяпрепровождения, угощения и развлечений — нет, это была радость от предстоящего общения с богатыми и от осознания того, что ты, по той или иной причине, считаешься одним из них.

Входя в ярко освещенный зал или, если дело было летом, прогуливаясь в саду среди великолепно сервированных столов, роскошных шатров, цветов, суетящихся слуг и официантов, я чувствовал, что богатым нравится находиться в обществе себе подобных, что у них от одного вида друг друга улучшается настроение. Все они вглядывались в окружающих, как моя мама, пытаясь выяснить, «кто еще здесь есть», и очень радовались, видя, что находятся именно среди тех, кого надеялись здесь встретить. Большинство из них приобрело капиталы не благодаря уму, способностям или трудолюбию, а в результате счастливого стечения обстоятельств или какого-нибудь мошенничества, о котором им хотелось бы забыть. Они понимали, что их будущее зависит не от них самих, а от того, насколько сохранны будут их сбережения. Находясь в обществе людей, получивших, как и они сами, высокое положение в обществе исключительно благодаря деньгам, они чувствовали себя увереннее и спокойнее.

Как правило, через некоторое время после прихода в гости я вдруг начинал ощущать себя здесь лишним, чужим. Мое настроение падало, когда мне на глаза попадалась какая-нибудь дорогая вещица, которой не было у нас дома, например электрическая мясорезка, а если я замечал, как мило папа с мамой общаются с людьми, которых дома с презрительной усмешкой называли не иначе как жуликами и мошенниками, я совсем расстраивался. Через некоторое время я догадывался, что ни мама, искренне радующаяся общению с этими людьми, ни папа, возможно, флиртующий сейчас с одной из своих тайных любовниц, не забыли обо всех этих темных историях и слухах, просто решили на время притвориться, будто ничего о них не знают. Разве не так же поступали и все другие богатые? Может быть, само звание богача предполагает постоянное притворство? Например, многие из них на приемах принимались жаловаться на то, как ужасно их кормили во время последнего полета на самолете, как будто это был вопрос необыкновенной важности, как будто в своей повседневной жизни они не питались чаще всего как попало, самой обыкновенной пищей. Подобно деньгам, которые они клали («уводили», по выражению моих родителей) на счета в швейцарских банках, свою душу они тоже с необычайной легкостью прятали куда-то далеко-далеко, в надежное и труднодоступное место. Порой я думаю, что это послужило мне дурным примером в жизни.

Впрочем, однажды папа обронил замечание, давшее мне понять, что иногда эти люди все-таки доставали свою душу из сейфа. Мне было тогда двадцать лет; в разговоре с отцом я принялся яростно нападать на стамбульских богачей, обличая их глупость, бездуховность и стремление показать себя большими европейцами, чем они есть на самом деле. Почему, вопрошал я, они не собирают художественные коллекции и не открывают музеи, почему они ничем не увлекаются и не интересуются, почему живут так трусливо и заурядно? После общих замечаний я перешел к язвительным обвинениям в адрес конкретных людей: наших знакомых, маминых и папиных друзей детства, родителей некоторых моих приятелей… Тут папа осторожно прервал мою тираду (возможно, как я потом думал, он, испугавшись, что такие взгляды обрекут меня на несчастную жизнь, захотел меня об этом предупредить) и сказал, что женщина, о которой я говорю (это была одна наша очень красивая знакомая) на самом деле — «очень добрая и отзывчивая девушка», и я бы сам понял это, если бы мне довелось узнать ее поближе.