Закон семи - Татьяна Полякова

— Логично, — отозвался Марк Сергеевич. — Только помните: самое простое решение — не всегда верное.

— Вы меня совсем запутали. Расследование убийства моего отца длилось не один год, и убийца или убийцы найдены не были. Маловероятно, что их смогу обнаружить я через столько лет… — Я покачала головой.

— Рад, что вас посетила здравая мысль, — заявил Прохоров насмешливо. — Честно говоря, у меня были подозрения, что вы в это дело полезете очертя голову.

— В конце концов, мои поступки вас не касаются! — не выдержала я.

— Как знать, — пожал он плечами.

А я задумалась. Мелькнула мысль: что, если он сам имеет отношение к гибели моего отца, оттого сейчас и проявляет интерес к моей особе? Нет, когда погиб мой отец, ему было лет десять-двенадцать.

— Я старше вас на одиннадцать лет, — заявил он, а я зло чертыхнулась.

— Я что, пальцы загибала?

— Нет. Но ваше лицо как открытая книга.

— Надо носить паранджу.

— Не надо. На вас очень приятно смотреть, — улыбнулся он, а я с удивлением поняла, что мы уже подъезжаем к городу. Обратная дорога показалась вдвое короче. — Отвезти вас домой? — спросил Марк Сергеевич.

Я некоторое время поразмышляла.

— Нет. Лучше на вокзал.

— Благоразумия у вас, как видно, кот наплакал, — загрустил он. — Куда на сей раз собрались?

— Из музея пропал документ — письмо Филарета, которое передала музею жительница села Пригово.

— Я знаю эту историю. Мы бы сэкономили время, объясни вы мне, чего хотите от бедной женщины. Вдруг я смогу ответить на ваши вопросы?

— Я бы предпочла поговорить с ней сама.

— Не доверяете? — усмехнулся Прохоров. — Ну ладно. Тогда… Надеюсь, вы не станете возражать, если я составлю вам компанию?

— Не сочтите нахальством, но я на это очень рассчитывала, — с усмешкой ответила я. — Ваша машина мне нравится гораздо больше общественного транспорта.

Село Пригово оказалось довольно большим. Вереница трехэтажных домов по обе стороны дороги, дальше шел частный сектор с садами и огородами, впереди на холме развалины монастыря. Колокольня — все, что сохранилось за полуобвалившимися его стенами, — была забрана в леса, как видно, ее собирались реставрировать.

— Адрес вам случайно не известен? — спросила я Марка Сергеевича, сообразив, что Лапину будет найти не так-то легко.

— Нет. Но узнать его не проблема. Проще всего спросить в магазине, — ответил тот, притормаживая возле здания с вывеской «Продукты». Взглянул на меня с улыбкой, и я поняла, что узнавать предстоит мне. И с легким вздохом отправилась в магазин.

Здесь было довольно многолюдно, я истомилась немного в конце очереди, потом приблизилась к прилавку и спросила:

— Простите, вы не скажете, где живет Лапина Екатерина Ивановна?

— У нас половина жителей Лапины, — ответила продавщица хмуро, но народ в очереди оживился.

— Это какая Лапина?

Вопрос показался бестолковым, но тут я подумала, что факт передачи в музей ценного документа односельчанам должен быть известен, и поспешно ответила:

— Она передала в дар музею…

— Вы из газеты, что ли? — спросил дед с бородой лопатой. — Замучили ее вконец. Первомайская улица, дом четыре. Это возле монастыря.

Я поблагодарила и вернулась в машину.

— Боюсь, нам могут не обрадоваться, — сообщила я Марку Сергеевичу. — Если верить гражданам, журналисты у нее частые гости.

— Цена популярности, — пожал он плечами, я назвала адрес, и мы поехали.

Четвертый дом был как раз напротив монастырских ворот. Правда, от ворот мало что осталось: одна деревянная створка висела на единственной петле, вторая вовсе отсутствовала. Во дворе монастыря виднелось шаткое сооружение, похожее на гараж — как видно, еще недавно здесь находилась совхозная техника. Обычный деревянный пятистенок под номером четыре утопал в цветах. Возле калитки звонок отсутствовал, но калитка оказалась не заперта. На сей раз Марк Сергеевич отправился вместе со мной. Мы поднялись на крыльцо, и только я собралась постучать, как дверь открылась. Я увидела женщину лет шестидесяти в цветастом халате и белой косынке.

— Вам кого? — спросила она.

— Лапину Екатерину Ивановну, — ответила я, женщина перевела взгляд с меня на Прохорова, кивнула и сказала:

— Что ж, проходите. Я и есть Лапина. А вы из газеты?

— С телевидения, — соврала я без намека на угрызения совести.

— Вот ведь беда… И не рада, что горшок тот нашли.

— Какой горшок? — растерялась я.

— Клад, — пожала она плечами, провожая нас в кухню. — Сто семьдесят две копейки. Говорят, по тем временам большие деньги. Да вы садитесь. — Мы устроились за столом, покрытым вязаной скатертью, хозяйка села у окна. — Вас звать-то как?

— Ярослава. А это Марк Сергеевич.

— Ага. Горшок мы в мае нашли, когда картофельник копали. Решили участок расширить. Наняла трактор, плугом горшок и зацепило. А там монетки. Позвонили в район, оттуда приехали на наш клад взглянуть. Теперь вот я, как Алла Пугачева, интервью даю, — засмеялась женщина.

— Мы, собственно, по другому делу, — улыбнулась я.

— Да? По какому же?

— Вы передали в музей документ…

— Передала, — кивнула женщина. — Так ведь украли его.

— Вы могли бы рассказать нам, как тот документ у вас оказался?

— Чего ж не рассказать? Только особо рассказывать и нечего. Вон он, монастырь напротив. В конце двадцатых закрыли его, ну и давай иконы жечь да книги всякие. Народ со всей округи сбежался, большой костер во дворе устроили, молодежи в радость, вроде гулянья, а старики, конечно, на такое безобразие смотреть не могли. А мать моя сильно верующая была и кое-что попрятала, пока никто не видел. Перебросила через забор икону Божьей Матери. Очень уж она ее любила, называется «Умиление». Спрятала ее, еще две иконы и ящик какой-то. Ей в руки его сунули, когда из церкви добро на улицу выносили. Она видит: никого рядом нет, и ящик тот через забор в крапиву кинула, думала, там святые мощи. А еще книгу спрятала в переплете богатом. Библию. Дождалась ночи и на двор все перенесла, в доме держать боялась, еще увидит кто. Так на дворе в курятнике, в мешках, и пролежали те вещи лет двадцать. Потом иконы в доме повесили, после войны на это уже строго не смотрели. Библию мы читать пробовали, но там по-старинному написано, буквы похожи, но не все, и слова от наших отличаются. А в ящике документ старинный оказался, трубочкой свернутый. Мама знать не знала, что с ним делать, а к старости забеспокоилась: говорит, если в церкви документ хранился, значит, церковный, негоже ему в чулане, и положила в кухне за образа, как раз за любимую свою икону. О книге сосед узнал, стал просить продать. Но мама ни в какую, грех, говорит. А уж как мама умерла, брат мой взял да и продал за пять бутылок водки, он у нас сильно выпить любил, а тут похороны… Прихожу домой, а на столе два листа бумаги с письменами, бумага старая, желтая вся. Я никак не пойму, откуда, растолкала брата, он и говорит: книга бракованная была, листы эти лишние, я, говорит, их и вырвал.

— Подождите, — насторожилась я. — Что значит бракованная?

— Так разве его поймешь? Вроде лишние они там, не из книги вовсе, как и зачем там оказались, непонятно. Ему, видишь ли, сосед сказал про это, чтоб цену сбить. Брат в сердцах их и вырвал. Тот уж и не рад, что сказал, но брат у меня такой человек, если упрется, так не свернешь его. В общем, сосед книгу забрал, а бумажки у нас остались. Я давай брата стыдить, а ему все нипочем, это, говорит, наше наследство, тебе икона, а мне книга. Сосед болтал, что ее какому-то начальнику подарить хочет, чтобы выслужиться. Только ведь соврал, продал он ее аж за тысячу рублей. Сам же потом и хвастал, такой хитрец, даром что партийный. А мне что с теми листочками делать? Убрала их в чулан, в ларь спрятала, пусть, думаю, лежат. А брат той же зимой погиб, на тракторе перевернулся. Да и сосед ненамного его пережил, здоровый мужик, а умер в одночасье, «Скорая» приехать не успела. Вы, должно быть, думаете, глупости все это, а старики не зря говорили, когда монастырь разоряли: добром не кончится. Так я вышло. Всех, кто тогда иконы жег, господь прибрал, мало кто до войны дожил, а кто дожил, тот с войны не вернулся.

— Так какой документ вы в музей передали? — спросила я, успев запутаться.

— А вы слушайте, сейчас все объясню по порядку. Года три назад приехали рыбаки и ко мне на постой напросились. Трое их было. Один важный такой, денег у него, видно, куры не клюют. Увидел икону и давай приставать: продай да продай. Я, конечно, отказалась, не для баловства икона писана, а такой, как он, ни в черта, ни в бога не верит, на что ему икона? Я мечтала ее в церковь вернуть, обещали отреставрировать церковь, но пока все никак не получается. На зиму я уехала к дочке, весной вернулись, а на воротах во двор замок другой, никак не поймем, в чем дело. Вошли в дом и ахнули: иконы нет. Все на месте, а икона пропала, и ящик, что за ней лежал с бумагами… Уж как я плакала…: И Колю того вспомнила, рыбака. Не иначе как он украл, чтоб ему… Господи, прости.