Богоборец - Матвей Геннадьевич Курилкин

оставить эту свою вечную войну ради того, чтобы найти помощь. Он должен был броситься в последнюю, безнадёжную битву и сгинуть — другого варианта нет. Бога может убить только бог, а Диего… он очень сильный, но не бог. Но она была очень рада, что он смог хоть на время отодвинуть свою одержимость местью. Значит, она ошиблась, и эта ошибка была очень приятна. Хотя бы потому, что одна в Тартаре она бы сгинула, скорее всего. Присоединилась к сонму беспамятных. Диего даже не заметил, насколько тяжело ей было, пока она не добралась до оформленного. Да и потом — тоже.

Теперь патрон сначала сосредоточенно страдал, что не ему досталась честь уничтожить чуждую тварь, потом вдруг решил, что она уйдёт… дурачок. Её возле Диего держит давно уже не клятва.

А потом она почувствовала смерть бога. Его личность разрушилась. В последнем, предсмертном крике сосредоточилось всё то же — непонимание и неверие. «Надо же. Как маленький смертный ребёнок, — хмыкнула богиня. — До последнего был уверен, что уж с ним-то ничего плохого произойти не сможет».

Всё-таки сестра и братья оставили неприятный подарок напоследок. И этот подарок ещё принесёт проблем. Бог мёртв, но его сила, бесхозная сила, осталась. Как и осколки личности. Большей частью чистый воплотился в своих иерархах. Девяносто девять процентов его сил приняли в себя девять идиотов. Остальное разошлось по другим монахам. Большая их часть тоже сдохла, когда умер бог. В них просто оставалось слишком мало от смертного, чтобы продолжать жить. Но часть, те, что прежде были самыми слабыми, осталась.

«И теперь эти монахи свободны. Больше нет бога, который руководил ими как марионетками. Осталась только обрезанная душа и много, много силы. Один процент всего, да… Наплачется ещё патрон с ними. Все смертные наплачутся. Впрочем, говорить ему об этом пока не стоит».

Глава 17

Плохо, когда тебя будит тяжелое тело, с маху падающее на живот. Особенно, если накануне ты предавался возлияниям. Как и позавчера. Как и за день до этого. От удара я едва не вывалил на пол всё, что оставалось в желудке. Рука автоматически нырнула под подушку, ствол упёрся во что-то мягкое, и только потом я начал осознавать реальность.

— Давай-давай, пристрели собственную любимую сестру! То-то будет замечательно! — голос Акулине был звонким и радостным, резко контрастируя с настроением и самочувствием.

Револьвер я убрал. И даже глаза смог продрать.

— Ты чего здесь делаешь? — прохрипел я.

— Да вот, пришла навестить своего непутёвого брата! И осведомиться, как долго ты собираешься страдать ерундой! Петра вчера плакала! Папа тебя побить хотел! И побил бы, если бы нашёл!

Я попытался вспомнить, а где я, собственно, нахожусь. Не преуспел. Вообще воспоминания о последних днях были подёрнуты дымкой пьяного забвения. Стыдно… не было. Ну, не сильно. «Но, пожалуй, пора это прекращать», — подумал я. Хватит изображать из себя нежный цветочек, которого лишили сладкого.

Нет, поначалу я держался. Первые несколько декад после того, как чистого уничтожили, никому из нас было не до отдыха и развлечений.

Не знаю, как дядя и доминус Флавий, а я почему-то был наивно уверен, что стоит убить чистого, и всё резко изменится. Все проблемы исчезнут, останется только мирная жизнь, которую не очень понятно, как жить, но это только мои проблемы. Реальность оказалась несколько сложнее.

Слухи о том, что чистый бог проиграл, распространились почти мгновенно. Рим замер в недоумении, а потом начались массовые народные гуляния. Серьёзно, я как-то не ожидал такого, но люди просто выходили на улицы, и начинали праздновать. Настроения ходили слегка истерические, но при этом очень оптимистические. «Теперь всё будет хорошо!». Несколько храмов чистому были разрушены, на их месте быстро организовали алтари, где возносили хвалу Гекате, титанам, и, неожиданно, Кере — воительнице. Ну, никак народ не хотел чествовать богиню — беду, так что её быстренько переименовали. Я помню, как возмущалась и фыркала моя подруга.

— Это так не работает, идиоты! Я — беда! Всё это уходит в пустую! Вообще всё — титанам это тоже не нужно, а Геката. Боги не принимают ваших жертв, идиоты!

Откуда обыватели узнали, кто именно участвовал в уничтожении чистого я так толком и не узнал. Никому это было не интересно, Кера, пожав плечами, предположила, что это какие-нибудь недобитые чистым провидцы постарались, и на этом обсуждение вопроса свернули.

На фоне такой победы население Кронурбса изрядно поредело. Теперь, когда опасности больше не было, многие предпочли вернуться под свет солнца. Многие, но не все, вот что удивительно! В подземном городе остались чуть ли не половина жителей. Тех, кто уходил, впрочем, никто просто так отпускать не собирался. Дядя не собирался терять монополию на добычу редких ингредиентов, да и просто пускать кого-то во владения, которые он привык считать своими. Поэтому «повторные беженцы» отправлялись либо в Ишпану, либо в африканские владения семьи — кто-то поднимать сельское хозяйство в окрестностях Анфы и Тингиса, другие, желающие хорошо заработать или приключений, двинулись на добычу алмазов. В общем, у семейства Ортес после падения чистого аврал не только не закончился, а даже усилился. Даже Петра окончательно поселилась в типографии, активно занимаясь… да, пожалуй, информационной войной. В средствах дядя мою невесту не ограничивал, так что моя невеста со всей страстью принялась распространять в Риме правильную версию событий, пока другие не оправились от шока и не начали демонстрировать свою версию событий.

Через три дня после божественной битвы, наконец, власть предержащие и аристократия разродились на официальную реакцию. Очень, надо сказать, осторожную. По версии властей, иерархи, начиная от Прима и дальше по нумерации, организовали заговор с целью захватить власть в республике, но благодаря решительным и своевременным действиям семьи Ортес и союзников, неправедных иерархов удалось остановить, а власть в республике вернулась в правильные руки. О чистом боге — ни слова. Об отмене закона о труде — ни слова. Даже церковь чистоты официально не запрещена. Уже тогда у меня начало складываться впечатление, что для простого народа ничего особенно не изменилось. Впрочем, я в благодетели не собирался, политиком становиться тоже не хотел, так что эта история как-то прошла по большей части мимо меня. Это дядя вёл какие-то переговоры с другими семьями, обсуждал изменения, я же наблюдал за этим как-то со стороны. И судя по тому, как доминус Маркус мрачнел день ото дня, ему не слишком нравилось то, что происходит. По вечерам, когда семье удавалось собраться вместе, дядя старался не затрагивать тему политики в разговорах. Мы обсуждали передислокацию людей, перенос оставшихся заводов из столичного региона — и это тоже о многом говорило. Жизнь семьи Ортес не спешила