Земля святого Витта - Евгений Витковский

Аукцион открывал и проводил всегда Гендер в парадном белом халате с воротником-жабо: такую униформу утвердила для себя гильдия наймитов. Но молотком, специально купленным для такого случая, ударял по железному листу (чтоб громче было) именно Павлик. В иные дни победа бывала за термосниками, но чаще - за косторезами. Один бивень - темно-розовый - купили часовщики, переплатили вдвое, но сказали, что им теперь на год материала хватит. Павлик в честь такого события стукнул по железу целых двенадцать раз. Гильдия обещала, как только мальчик достигнет совершеннолетия (а это по-киммерийски две декады лет) - его сразу примут в почетные часовщики. Быть почетным часовщиком очень почетно. Это Гаспар Шерош сказал. А его умную книгу "Занимательная Киммерия" Павлик собирался снова прочесть, когда нынешние книги, в доме Подселенцева найденные, чтением окончит. О, это были замечательные книги!

Книг была дюжина с четвертью, а если по-маминому считать, то пятнадцать, впрочем, у одной было оторвано начало, из-за этого на обороте обложки кто-то написал гусиным пером: "Книга акефалическая", Павлик сперва думал, что это название, но дедушка Федя объяснил, что это просто значит нет у книги начала. По такому случаю книгу эту отложил Павлик до тех пор, пока это начало не отыщется. А пока читал другие.

Иногда он заявлялся к старшим и требовал разъяснения, что это значит: "Аще будет Рождество Христово в середу - зима велика и тепла, весна дождева, жатва добра, пшеници помалу, вина много, женам мор, старым погуба". Это он вычитал из огромного тома "Записка о днях и часах добрых и злых", и Варфоломей с грехом пополам растолковывал мальчику, что пшеница в Киммерии это ячмень, вино - это красивая бокряниковая настойка, которую тетя Глаша делает и которую детям пить нельзя, что мор - старинное название рифейского неперелетного аиста, специалиста по приносу детей, а погуба - старинное название рифейской зубатки, рыбы для пирога. Павлик с трудом соглашался во все это верить, но уже через час вылетал в гостиную, требуя телевизор вместе с неинтересной Варварой выключить, а ему немедленно объяснить, что будет, "аще бровь ошую потрепещет, да к тому ж во ухо десное пошумит, бысть на седмый день велику женонеистовству с мужем, муженеиствству со женою" - это как все понимать? Все это, оказывается, возвещено в толстенной книге "Трепетник" И были это еще не худшие из вопросов, ибо все почти книги в доме Романа, по наследству ему от прадедов доставшиеся, имели гадальный характер: "Громник" давал предзнаменования по месяцам о состоянии погоды, будущих болезнях, урожаях и ратях; "Молнияник" точно сообщал, что и в какой день месяца и недели предвещает удар молнии (а главное - какой именно удар!); имелись также книги "Сносудец", "Зелейник", "Разумник", "Куроглашенник" и прочие, столь же мудрые. Надо бы их вовремя от отрока спрятать, да вот... не спрятали, как говорил великий писатель Лесков, "не спопашились".

Павлик любил задавать вопросы и не переносил случаев, когда ответа не получал. Откуда и куда течет Рифей, где Москва, где Канберра, где Ново-Архангельск, где Старо-Сейшельск, почему Россия одна, Германий две, Армений три - это он и по карте разобраться мог. Но вот почему нет живых мамонтов - даже мама не знала. Даже дедушка Федя! А сколько и чего можно купить, если все бивни продать? Ну, если не все, то один? Антонину на большее не хватило, как брякнуть: "Ну, маме - шубу..." Соболья шуба Антонине была немедленно куплена. Павлик походил по ней босыми ногами и пришел в восторг. Всем тетям - собольи шубы! Всем дядям! Всем дедушкам! К концу второй недели собольи шубы стали униформой дома на Саксонской. А потом было воскресенье, и Коварди стали проситься к Подселенцеву во двор: порисовать собольи шубы, развешенные на мамонтовых растопыренных бивнях. Когда еще такое невероятие увидишь!

Согласие было дано, художники пришли и долго рисовали - углем, темперой, цветными карандашами. Павлик от художников не отходил, смотрел, как зачарованный на то, что у них получается. Вечером стал приставать к маме, тетям и всем прочим в доме с одним вопросом: "А как рисуют?" На этот неожиданно простой вопрос ответа он получить не мог, покуда тетя Нина не нашлась: "Они рисуют, ты у них и спроси!" Павлик утешился ответом, но проснулся в пять утра и стал требовать, чтобы Коварди немедленно шли к ним во двор, рисовали бивни и шубы и все ему объяснили - как это такое вот берут да и рисуют. Он такое тоже хотел вот так просто брать и рисовать. Мамонтов, шубы, маму, тетю Нину, Канберру и Ново-Архангельск. И Царь-колокол. И Хрустальный Звон.

Характерами супруги-художники были ангелы: через час они уже сидели во дворе у Подселенцева и рисовали, непрерывно отвечая на многие сотни вопросов Павлика. Федор Кузьмич вышел послушать их разговор, через некоторое время отвернулся, возвел очи горe, тайком перекрестился обыкновенным троеперстием - и ушел в свои покои. Тоня глядела на сына в окошко и радовалась. Доня что-то стирала в углу двора, прислушивалась к разговорам художников с малышом и очень огорчалась, что ничего не понимает. Сам малыш то ли не огорчался, то ли все понимал. К полудню он, впрочем, устал, потребовал, чтобы художники ели кашу вместе с ним (они согласились), после этого сам, по доброй воле, отправился спать - с тем, чтобы ближе к вечеру, идти в гости к Коварди в мастерскую.

В мастерскую с Павликом пошел Варфоломей. Парню недавно исполнилось девятнадцать, заматерел он так, что временами смотреть было страшно: в одиночку перетаскал с казенной подводы всю Минойскую премию за четверть часа, потом поднял пустую подводу вместе с охреневшим представителем архонта и так сфотографировался на фоне Земли Святого Витта для газеты. Ходил слух, что Конан-варвар потому больше не появляется на Саксонской в виде привидения, что Варфоломеевой силы боится. Однако умом оставался дядя Варя сущим дитем, регулярно что-нибудь воровал, регулярно тетя Нина спасала его от наказания. Впрочем, ничего не брать в мастерской у Коварди она приказала ему отдельно и трижды. Потому как дураком считать будут круглым. Почему-то эта угроза на Варфоломея действовала.

Дом Коварди стоял на той же Саксонской, сразу за домом лодочной Гильдии, где раньше проживал Дой Доич, а теперь - Астерий Миноич. Боковым окном огромная мастерская Коварди, почти весь дом занимавшая, выходила на улицу с названием Четыре Ступеньки, - в мастерской долгими летними днями было светло чуть не круглые сутки. И вся мастерская была увешана готовыми, но не купленными работами - "обманками". Первое, что сделал Павлик, войдя к ним в мастерскую, это завопил "Ой, персик!" - и, не знавши за всю жизнь ни единого отказа, попробовал персик схватить. Тот не дался. Ни со второго раза, ни с третьего. Тогда Павел Павлович поступил наконец-то как настоящий ребенок: шлепнулся на пол и заревел в голос. Впрочем, упаковка вяленых вьетнамских бананов, врученная Варфоломеем, его не сразу, но утешила.

- Тетя Вера, - спросил Павлик у Коварди, когда банан дожевал, от мечты о персике временно отказался и решил перейти к делам государственного масштаба, - а ты косоглазых любишь?

Басилей, муж Веры, немножко косил, но это мало кто замечал.

- Обожаю, Павлик! - провозгласила Вера, - Косоглазые - очень хорошие люди! - на всякий случай, впрочем, она добавила: - А еще я очень люблю таких, которые не косоглазые. Даже не знаю, кого больше обожаю.

Павлик засомневался.

- А комаров ты тоже рисуешь?

- Я специалист по тараканам, - подал голос Басилей и вытащил небольшую обманку. На картине была изображена другая картина, и на ее золотой рамке сидел слева внизу таракан. Хватать его рукой Павлик не стал, напротив, возмутился:

- Косоглазый... а тараканов зачем рисуешь?

- А кого рисовать надо? - смутился Басилей.

- Мамонтов! - восторженно заорал Павлик, - Великих огромных мамонтов! Много-много-много!..

- Сейчас будут мамонты, - невозмутимо сказал Басилей, ставя маленький загрунтованный холст на подрамник. - Сейчас будет много-много настоящих мамонтов.

Павлику дали высокую табуретку, вместо спинки позади нее разместился обширный дядя Варя. В ближайшие полчаса Павлик только вздыхал и вскрикивал, наблюдая, как невероятно быстрыми штрихами набрасывает Басилей цепочку задравших уши и хоботы, бегущих друг за дружкой кругами и зигзагами мохнатых мамонтов. Размером они были не больше таракана с золотой рамки, но точно так же казалось: протяни руку - схватишь мамонта в кулак. Потом Павлик освоился и стал считать мамонтов. Он заранее заявил Басилею, чтобы больше сорока восьми тот не рисовал, потому что дальше его считать еще не научили. Вера вела себя тише мышки. от своего мольберта поглядывала на мужа и на гостей, и что-то свое рисовала на квадратике картона.

- Ой, здорово... - наконец произнес Павлик. Ровно сорок восемь мамонтов взбирались на какую-то невозможную гору, самый передний держал в поднятом хоботе молоток, такой, какой был у самого Павлика для аукционов, - Я скажу тете Нине, чтобы вам обоим шубы подарили! Чтобы зимой вам тепло было. А эта картинка дорогая? - мальчик взял строго деловой тон.