Мы вдвоем - Эльханан Нир

дома одни, Алиса не надевает платок, но стоит появиться гостям, как она кричит «момент», быстро накидывает на голову кусок ткани, объявляющий — я замужем, и только тогда открывает дверь. Сейчас она решила все же выйти простоволосой, подумав, что снизу ее никто не увидит, да и кому это нужно — смотреть на ее волосы, которые за последние два с половиной года потускнели и не дышат под платком. Зато в этом выражается моя набожность, утешила Алиса саму себя.

Начав было собирать высохшую одежду в корзину, она вдруг ощутила смущение из-за развевающихся волос. А что, если кто-то пройдет мимо по улице и увидит то, что она должна хранить только для взгляда Йонатана? А что, если по ѓалахе балкон — это улица? Войдя в дом, она повязала платок и поспешно вернулась на балкон: порывом ветра белье может унести вниз, а с высоты шестого этажа оно упадет прямо на сиреневые кусты бугенвилеи, что растут у дома, а то и вовсе улетит безвозвратно.

Сняв все белье, она села на диванчик и стала усердно складывать постиранное, к ее телу уже подбиралась боль. Спазмы в низу живота, сначала легкие, потом все сильнее и сильнее, начались, когда она закончила складывать белье.

Ее звонок застал Йонатана посреди урока по ѓалахическим законам субботы, и он не был уверен, отвечать ли. Когда наконец решился и нажал кнопку ответа (все же Алиса уже два дня переходила определенную врачом дату родов), то услышал, как она кричит:

— Все, Йонатан, бросай все и приезжай! Я собираюсь и беру такси в Эйн-Карем. Встретимся у входа в родильное отделение!

Йонатан, молотки летят на тебя[156]. Наступает момент, когда черные, прежде молчащие страхи, которые, ты знаешь, всегда тебя поджидают, скопом вырываются наружу, вылетают из пыльных, скрипящих подвалов, уверенно наступают и грозят поглотить тебя. Теперь ты должен проявить твердость и непоколебимый авторитет, хотя понятия не имеешь, что теперь делать. Йонатан обратился к осоловелым ученикам:

— Ребята, я должен уйти. Моя жена рожает. Вы можете выйти во двор, только в идеальной тишине, пожалуйста.

— Поздравляем, учитель! — взвыл внезапно пробудившийся к жизни класс и волной цунами ринулся к двери. Йонатан вышел следом, в панике бросился к дороге, поймал такси и попросил водителя как можно скорее отвезти его в больницу.

— Роды? — ухмыльнулся водитель, и Йонатан сумел только кивнуть в ответ. — Благослови вас Господь, — сказал водитель. — Не говорю «мазаль тов», потому что сказано, что у народа Израиля нет «мазаль»[157], только благословение Божье, — воспользовался он поводом попроповедовать. Йонатан же пытался отдышаться и попросил водителя поторопиться, а когда доехали, сунул ему купюру в пятьдесят шекелей и не стал ждать сдачи.

Он поискал Алису у входа в родильное отделение. Энергично прошел сквозь толпу чьих-то родственников, сгрудившихся у входа и во весь голос обсуждавших, какое у Симы раскрытие. Кто такая Сима, почему ее родственники приехали с ней вместе и для чего ее девятилетнему племяннику знать, какое у тети Симы раскрытие? Наконец он увидел Алису, которая сидела у окошка одна — лицо ее было напряжено, одна рука была стянута синей манжетой.

— Привет, милый, мне меряют давление, — сказала она, и усталая улыбка разлилась по ее лицу.

Медсестра, на вид около шестидесяти, задала несколько вопросов типа «что вы почувствовали, когда началось» и «какая частота схваток», после чего коротко посоветовалась с врачом и попросила их подождать снаружи. Спустя три четверти часа вернулась со словами:

— Все хорошо, вы свободны. — Увидев их явное разочарование, она участливо прибавила: — У вас еще добрых несколько дней, возможно, даже больше недели. Он еще маленький, меньше двух восьмисот, так что мы пока не хотим, чтобы он выходил. Это очень ранние схватки, без раскрытия. Мы вмешаемся, когда приблизится сорок вторая неделя.

— Но дата уже прошла, — не согласилась Алиса.

— Что с того, что прошла определенная дата? Это ничего не значит. Дадим ему еще немного подрасти, почему бы и нет, — убежденно отозвалась сестра, отходя к стойке регистрации.

Услышав неожиданный вердикт, Алиса побледнела, сказала «уф, нет сил» и послала своей маме сообщение не приезжать, потому что все откладывается. Йонатан спросил, хочет ли она отдохнуть несколько минут. Они присели в приемной, потом он сходил к автомату и купил Алисе банку яблочного сока.

Возле автомата он увидел укутанного авреха, бубнящего с ашкеназским прононсом двенадцатый псалом, и особенно истово — стих «Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня?»[158]. Из его умоляющего голоса явствовала беда, острый меч, занесенный над шеей, и только когда он добрался до последнего стиха, послышалось облегчение: «Я же уповаю на милость Твою; сердце мое возрадуется о спасении Твоем; воспою Господу, облагодетельствовавшему меня»[159]. Он снова повторил: «Я же уповаю на милость Твою, я же уповаю на милость Твою», крепко-накрепко вцепившись в покой, дарованный ему этими словами.

Он показался Йонатану моложе его лет на пять, не меньше, и Йонатан позавидовал его пылу, всеохватности мольбы, способности просить по-настоящему, не обращая внимания на происходящее вокруг, без рефлексии, без шелухи сомнений и колебаний — кто сказал, что меня вообще кто-то слышит. Йонатан завидовал и уверенности в силе этих стихов из псалма, достаточной, чтобы помочь его младенцу. Он вспомнил, что Анат читала этот стих у постели Идо, как она загоралась всякий раз на словах «уповаю на милость Твою», а затем, подобно этому авреху, придавала голосу примирительный тон, будто кто-то невидимый ей подсказывал, что все это — всего лишь опыт, что все изменится к лучшему. Как можно продолжать верить, когда все молитвы отвергаются, отбрасываются, словно натолкнувшись на стену.

Удача, что они не в «Шаарей цедек». Та больница напоминает ему о смерти, парящей у кровати четырнадцатилетнего мальчика, и ему кажется, что души умерших вылетают там из высокой серой трубы в небеса. Жизнь семейства Лехави разделилась на до и после «Шаарей цедек». Йонатан хотел бы видеть сейчас рядом с ними свою маму: чтобы та, как мать Алисы, звонила каждые две минуты узнать, что происходит и что нового, чтобы волновалась и говорила «я еду», посылала бесконечные сообщения, спрашивала «что вам купить, я как раз в столовой» — ведь в мир намерен прийти ее первый внук,