Анютины глазки (СИ) - Колч Агаша

На четвёртый день, копаясь за кустарником в поисках пригодных побегов, случайно услышала разговор. Садовники проходили мимо, но остановились, потому что одного из них захлестнули эмоции:

– Врёшь! – хоть и горячо, но шёпотом воскликнул мужчина, хватая второго за рукав.

– Да чтоб мне всю оставшуюся жизнь ежевцу пропалывать! – в том же тоне ответил второй. – Ты же знаешь, что у меня свояк в замковой страже служит. Так вот, он вчера заходил нас проведать и рассказывал, что третий день минул, как сняли караул от личных покоев и кабинета Князя.

– Что же теперь будет? – как-то обречённо пробормотал первый.

– Не знаю, друг. Одно могу сказать, что осталось нам уповать лишь на милость Светлой матери. Ладно, пошли, а то старшой уже в нашу сторону косится.

И ушли, оставив меня в недоумении. В каких случаях убирают охрану от первого лица государства? Когда некого охранять… Тогда где же Троф? А Васечка с ним? Я едва дожила до конца рабочего дня, удивляясь самой себе, что не совала в подготовленную лунку рассаду вверх корешками.

Сняв перчатки и рабочий фартук, выбив одежду от пыли и тщательно отмыв руки и лицо, я стояла на площадке у магомобиля, ожидая Гуса. Мимо пробегал мальчишка возраста Васечки. Вдруг у моих ног споткнулся, чуть не растянувшись на камни мостовой. Я едва успела подхватить его. А когда, улыбаясь неловкому благодарственному поклону, хотела отмахнуться, почувствовала: в ладони у меня что-то есть. Благо ума хватило не начать рассматривать это нечто у всех на виду, а делая вид, что поправляю платье, сунуть в карман. Тут и Гус появился.

Привычная дорога показалась бесконечной. Мне о стольком надо подумать, посоветоваться с Флором, а ещё записка карман жжёт. То, что это свёрнутый едва ли не до размера горошины листочек бумаги, я определила на ощупь. А если бумага, то записка. «По-моему, так…» – говорил очаровательный медвежонок Винни Пух голосом артиста Леонова.

Разглядывая записку под лучом светильника, я поняла, что не смогу её развернуть, не повредив бумагу.

– Флор, мне нужна твоя помощь, – позвала я карлика.

– Что это? – приблизив катышек к глазам, спросил тот.

Пришлось рассказывать и о подслушанном разговоре, и об инсценировке падения дворового мальчишки.

– Я понимаю, что это может быть розыгрыш или ничего не значащая бумажка, но в свете последних событий… – не закончив фразу, я вздохнула. – Флор, я беспокоюсь о них.

– Пошли на кухню, – позвал меня помощник, и я поплелась следом за ним, размышляя на ходу, как же развернуть эту треклятую бумажку.

А на кухне возилась Тая. Она поделилась со мной, что после занятий с Флором привычная домашняя работа её успокаивает.

– Я ведь даже не подозревала, что продавать – это так сложно, – заваривая мне отвар, жаловалась она. – Я-то как думала: подал, деньги взял, и всё. Оказывается, каждой угождать надо особо. Одной улыбаться требуется, с другой лишнего слова не скажи, а с третьей и вовсе необходимо о жизни прежде поговорить и только после того на товар её внимание обратить. И характер клиентки надо едва ли не за мгновенье определить.

– Трудно тебе, Тая? – посочувствовала я тётушке.

– Трудно, – согласно кивнула она, но тут же расплылась в улыбке. – Но как же интересно! И Флор… Какой он умный, как много знает и со мной как не с простой, а с досточтимой мотой разговаривает.

Вот и сейчас, увидев нас, входящих на кухню, она радостно улыбнулась, словно год с нами не встречалась. А Флор, хорошо ориентировавшийся в содержимом ящиков и полок, безошибочно нашёл небольшое ситечко на ручке, кинул в него нашу записку и пристроил над кастрюлей с кипящей водой. Подержал немного в облаке пара и выложил на стол уже не плотную горошину, а небольшой комок волглой бумаги плохого качества.

Практически не дыша, кончиками двух ножей Флор развернул измятый клочок, на котором кривыми буквами было нацарапано всего одно слово: «Помоги!»

Глава 42

– Стоять! – Голос оглушал такой властной силой, что я, беспрекословно подчиняясь, остановилась.

Остановилась, уже положив ладонь на ручку двери, готовая выскочить из кухни и бежать из дома, за ворота... Бежать спасать.

– Вернись и сядь на место!

Словно под гипнозом иду к столу, мельком замечаю глаза сверх меры удивлённой Таи, прикрывающей рот кухонным полотенцем. Она с испугом переводит взгляд с меня на Флора, а рот затыкает явно чтобы не кричать от страха. Часто люди, не понимая чего-либо, пугаются.

– Куда ты собралась… дочка? – голос Флора смягчился, и, казалось, что не он, а кто-то другой несколько секунд назад приказывал мне тоном, наполненным звоном металла пополам с грохотом обвала в горах, остановиться, дабы глупостей не наделать.

– Они просят помощи, – промямлила я, кивая на бумажку, так и лежащую посреди стола. Я понимала, что мозг у меня после прочтения записки дал сбой.

– Скажи, ты знаешь, кто это написал? А кому адресовано послание? – Я дважды отрицательно качнула головой. – Вот видишь, а помчалась бы куда-то безрассудно. Эх, девочка, эмоции – это хорошо, но и головой думать надо.

Теперь я кивала, соглашаясь. Говорить не хотелось. «Дурочка ты, Аннушка! Наивная, доверчивая дурочка», – эхом прошелестел в сознании голос Раисы Германовны. И я ещё раз кивнула. Согласна – дурочка…

– Флор, ты пойми, не могу я ровно сидеть и ждать невесть чего. Слушать сплетни, домыслы и догадки, сходя с ума от неизвестности, изводя себя самыми страшными предчувствиями… Что может быть хуже? – едва ли не простонала я, роняя голову на скрещенные руки.

– Хуже может быть много чего. Жить в неведении… я понимаю тебя, Анечка, больно. Потому предлагаю: пойдём тайным ходом, которым Васил приходил. Посмотрим потихонечку, послушаем. Вдруг чего узнаем. Сегодня Яша отпросился на ночь, и никого лишнего в подвале нет. Прекрасная мота Тая нас дома подождёт. А мы сходим. Только ты, дочка, переоденься. Обувь у тебя есть такая… с лёгким шагом. И штаны свои удобные надень. Волосы подбери под платок тёмный. Да и пойдём посмотрим. Тогда уже решать будем, что дальше делать.

Я несколько секунд смотрела на Флора, не веря, что он не просто готов идти со мной, а предлагает конкретный план. Потом бросилась к себе в комнату переодеваться.

И вот стоим мы в тусклом свете двух фонарей, прихваченных с собой, у той стены, из которой, по заверениям Флора, вышел Васечка. Стена как стена. Нет на ней держателей для факелов, за который потянуть, и дверца откроется. И камней, особо отличающихся от других, чтобы нажать – и проход сразу виден, тоже нет.

– Откуда он вышел? – в который раз спрашиваю я карлика.

Но тот только отмахивается: он мне уже раз пять рассказал, что увидел мальчика у этой стены, а как он там очутился, не знает.

– Не было за ним прохода или двери. Он просто стоял вот здесь, – уже с раздражением повторил Флор и на эмоциях подпрыгнул.

Плита под ним стала медленно наклоняться, открывая ступени, идущие в темноту. Не медля ни секунды – а вдруг вход закроется, – хватаю ближайший светильник и несусь вниз. Следом слышу дробный топот коротких ножек Флора, а потом лёгкий шелест плиты, вставшей на место.

Потолок в проходе невысокий – постоянно приходится голову наклонять, чтобы не удариться о поперечные балки, поддерживающие свод, да и ширина чуть-чуть больше метра. Ещё и эхо такое гадкое… то кажется, что следом кто крадётся, а то, наоборот, вперёд забегает и в темноте поджидает. И не знаешь, что хуже.

– Пусти, дочка, я впереди пойду. Ты ростом выше и свет заслоняешь, – Флор бочком протиснулся вдоль стенки, по пути забрав у меня фонарь.

Согласна, так идти удобнее, и эхо пропало. Сколько уже прошли? Что-то я даже не подумала шаги считать. Пусть примерное расстояние, но знала бы… Ладно, что уж теперь-то. Идём дальше.

Когда Флор остановился на развилке, я, по инерции налетев на него, чуть с ног не сбила, и тоже уставилась в тёмные провалы ходов.