Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина

И если бы я не знала опытом, что окончание воспитания определить не можно, что иной на пятом десятке еще требует руководства, не одними своими страстьми руководствуем, но иногда коварными и презренными людьми, слабости его узнавшими; из опыта знаю и то, что непредвидимый случай иногда усовершает и ускоряет зрелость ума тогда, когда несколько лет наставления не предуспевают; что юноша, попавшись в развратное общество, в кое ласкательством и угождениями он завлечен, будучи притом надменен, все плоды лучшего воспитания и лучших примеров так уничтожит, что в упрямстве своем, питаемом неосновательным самолюбием, едва ли опять исправиться может.

Но как бы то ни было, знать всегда и во всем меру, время и место — есть лучший ключ загадки, что есть совершенное воспитание, а притом и вернейший способ предуспевать во всем. Неизменяемое мое было всегда правило желать, да творится добро, несмотря на то, чрез кого или кем… Неизменяема я была также в обязанности отдавать справедливость и в удовольствии восхищаться теми и любить тех, кои того достойны, — чрез сие, не правду ли сказала я тебе? что ты навсегда приобрела уважение и дружбу».

В 1794 году две Екатерины снова поссорились из-за изданной Дашковой книги «Российский феатр, или Полное собрание всех российских феатральных пьес». В этом издании была опубликована тираноборческая трагедия Княжнина «Вадим Новгородский». Императрица приказала Дашковой изъять том из продажи, но Дашкова категорически отказалась. Она взяла отпуск и уехала в свое калужское именье, где через два года узнала о смерти Екатерины, а также о собственной отставке с поста президента, полученной от нового императора Павла.

В последующие годы она жила то в Москве, то в Петербурге, писала пьесы, роман и автобиографические записки. Умерла Екатерина Романовна в 1810 году.

«Дашковою русская женская личность, разбуженная петровским разгромом, выходит из своего затворничества, заявляет свою способность и требует участия в деле государственном, в науке в преобразовании России», — писал о княгине Герцен.

Смолянки

Неприязненные отношения с бывшей задушевной подругой, к счастью, не отвратили Екатерину от идеи поддержки женского образования. В своем письме в «Собеседник», она критикует домашнее воспитание девушке: «Мою бытность в первых двух знатностью и богатством известных домах актрисы французские мадамами были, и как тогда театральные зрелища два раза в неделю бывали, то не говоря уже, что таковая учительница, коя так часто для утешения публики на театр выходит, не может иметь скромности и благородной стыдливости, украшающей нежный женский пол, и оную вперять; но если бы она знала что-либо, то за учение ролей своих не имела времени преподавать научений».

Еще хуже обстояло дело с образованием в семьях провинциальных дворян. Когда госпожа Простакова в комедии Фонвизина «Недоросль» восклицает: «Вот до чего дожили. К девушкам письма пишут! Девушки грамоте умеют!» — это, конечно, сатира, но сатира на реальные дворянские семьи, на реальное положение вещей. Для торжественного маскарадного шествия в день коронации Екатерины II Александр Петрович Сумароков написал «Хор ко превратному свету», в котором нарисовал прекрасный образ совсем иного, чем в России, идеального мира:

Прилетела на берег синицаИз-за полночного моря,Из-за холодна океяна.Спрашивали гостейку приезжу,За морем какие обряды.Синица отвечает:Все там превратно на свете……Все дворянски дети там во школахИх отцы и сами учились;Учатся за морем и девки;За морем того не болтают:Девушке-де разума не надо,Надобно ей личико да юбка,Надобны румяна да белилы…

В 1764 году Екатерина основала в помещениях бывшего Смольного монастыря Воспитательное общество благородных девиц — первое в России женское учебное заведение. Образцом для него стал пансион Сен-Сир, который основала 1686 году фаворитка, а затем супруга Людовика XIV Франсуаза де Ментенон.

Институт благородных девиц было создан по инициативе и при деятельном участии сподвижника Екатерины II Ивана Ивановича Бецкого, он входил в комиссию, принимавшую решение о допуске в ряды воспитанниц.

Смолянки должны были составить в будущем окружение императрицы, ее двор, который будет поражать окружающих безупречными манерами и высокой образованностью.

Первой директрисой Смольного стала княгиня Анна Долгорукова. Но выбор не оправдал надежд, так как княжна, по отзывам современников, «кичилась богатством и знатностью рода и при том была ханжа и суеверна и… не имела достаточно ума для того, чтобы быть выше предрассудков, которые решено было изгнать из нашего мирного приюта». Императрице пришлось заменить ее француженкой, выпускницей Сен-Сира, Софией де Лафон, которая находилась своем посту в течение тридцати лет и показала себя деятельной и распорядительной женщиной.

Ее семья, исповедовавшая протестантизм, переселилась в Россию из-за религиозных гонений и обосновалась в Санкт-Петербурге; родители занимались виноторговлей и основали одну из первых в городе гостиниц. В 15 лет Софья вышла замуж за француза Вилима де Лафона — генерала русской службы, но брак оказался неудачен — муж принуждал Софью принять католичество, чтобы она могла получить наследство французских родственников. Затем он, повидимому, потерял рассудок, дважды пытался убить жену и двух малолетних дочерей. Софья увезла больного за границу, в Швейцарию и Францию, потратила на лечение все свои средства. Но ничто не помогло: генерал умер, оставив вдову и детей без копейки и без приюта.

А. Рослин. Президент Академии художеств И. И. Бецкой. 1777 г.

Софья пришла в русское посольство в Париже, чтобы попросить денег взаймы на дорогу до Петербурга, и там познакомилась с Бецким, который, наведя о ней справки, предложил ей работу. Сначала она была назначена директрисой института (нечто вроде администратора и завхоза) при Долгорукой, а затем — его начальницей.

«Г-жа Лафон (Lafond), с редким умом управлявшая заведением в течение 30 лет, утвердила на прочных основах принятую систему воспитания. Она всецело предалась делу. С дальновидностию наблюдавшая за общим порядком, она выказывала большую деятельность в частных распоряжениях. С свойственною ей предусмотрительностью она предупреждала злоупотребления. Твердо и бдительно следя за тем, чтоб все лица, которые должны были содействовать успеху ее предприятия, добросовестно исполняли свои обязанности, она как бы воспитывала их прежде, нежели удостоить своим доверием. Ту же заботливость выказывала она при выборе прислуги, что так важно в заведении, где чистота нравов почитается залогом всех добродетелей…

Возвратясь в Россию, г-жа Лафон продолжала видеться со своими прежними друзьями и знакомыми, находилась в лучшем обществе, всеми была любима и уважаема. В особенности привязался к ней г-н Бецкой, он ценил общество этой женщины, извлекшей столько пользы из своих несчастий, притом умной, веселой и заслужившей общее уважение своим примерным поведением… Сначала, находясь при заведении в качестве директрисы, она на каждом шагу встречала противодействие главной начальницы; заменив ее, ввела надлежащий порядок. Под ее рукою заведение вполне процвело. Ему можно было уподобить лишь Сен-Сирское учреждение во Франции… Общее уважение к ее личным достоинствам вознаграждало ее за недостаток отличий, которых старались ее лишать с помощью интриг.

Прежде, нежели сказать, как дорога она была для меня лично, я должна была высказать, как ценима она была вообще. Она была предметом моей первой привязанности. Никто впоследствии не мог мне заменить ее: она служила мне матерью, руководительницею, другом и была покровительницей и благодетельницей моей. Любить, почитать и уважать ее было для меня необходимостью. Мое чувство в ту пору походило на сильную страсть: я бы отказалась от пищи ради ее ласок. Однажды я решилась притвориться, будто я не в духе, рассердить ее, чтобы потом получить ее прощение: она так трогательно умела прощать, возвращая свое расположение виновным. Это заметила я в ее отношениях к другим и пожелала испытать всю прелесть примирения. Видя ее удивленною и огорченною моим поведением, я откровенно призналась ей в своей хитрости. Со свойственною ей кротостию она советовала мне умерять мою излишнюю чувствительность, которая будет возмущать мое спокойствие, если я ей предамся без меры. Она говорила, что предпочитает меня другим, но не должна этого выказывать, чтобы не возбудить зависти. „Дитя мое, — сказала она мне, — вы заслуживаете общую любовь в заведении, но не надейтесь встретить в свете то же расположение и бойтесь, чтобы привычка к отличию и предпочтению не сделала бы вас гордою и требовательною“.